Невероятно.

Этого не может быть.

Этого просто не может быть.

— Он приходил ко мне недавно, буквально сегодня вечером, — говорит Касл, — и попросил убежища в «Омеге пойнт».

Мой мозг отчаянно вопит, он протестует, он не хочет воспринимать те слова, которые только что произнес Касл.

Это не может быть правдой. Уорнер сказал, что хочет сбежать. Он сказал, что попробует найти путь к побегу.

Но люди из «Омеги пойнт», похоже, удивлены еще больше моего. Даже Адам, сидящий рядом со мной, весь трясется от гнева. Я даже боюсь посмотреть ему в лицо.

— ТИШИНА! ПРОШУ ТИШИНЫ! — Касл снова поднимает руку, на этот раз для того, чтобы этим жестом успокоить толпу.

Он говорит:

— Недавно мы выяснили, что у него тоже имеется дар. И он говорит, что хочет присоединиться к нам. Он будет драться с нами завтра, так он сказал мне сам. И добавил, что будет сражаться против своего отца и поможет нам разыскать Брендана и Уинстона.

Хаос

хаос

хаос

начинается во всем зале.

— Он врет!

— Докажите!

— Мы ему не верим!

— Он предал своих! Предаст и нас тоже!

— Я с ним вместе драться не буду!

— Я первый его убью!

Касл прищуривается, его глаза сверкают в свете флуоресцентных ламп, а руки двигаются высоко над головой, как венчики для взбивания яиц. Со столов поднимаются все ложки, чашки и миски и зависают в воздухе, предостерегая каждого, кто осмелится говорить, кричать или как-то по-другому выражать свое несогласие.

— Вы к нему не притронетесь, — спокойно говорит он. — Я дал себе клятву помогать всем тем, кто похож на нас. Не изменю я ей и сейчас. Вспомните самих себя! — выкрикивает он. — Вспомните тот день, когда каждый из вас обнаружил свой дар! Подумайте об одиночестве, об ужасе, охватившем вас тогда! Вспомните, как от вас отвернулись друзья и отказались семьи! Вы не думаете, что он может измениться полностью? А как же вам тогда удалось измениться, друзья мои? И вы еще осуждаете его! Вы судите такого же, как вы, просящего о помиловании! — Касл смотрит на них с отвращением. — Если он сделает что-то такое, что повредит кому-то из нас, если он хоть чем-нибудь нарушит верность нам — только тогда вы будете иметь право судить его. Но сначала мы должны предоставить ему шанс, разве я не прав? — Он уже не прячет свой гнев. — Он говорит, что поможет нам найти наших людей! Он говорит, что будет сражаться против своего отца! Он владеет ценной информацией, которая будет для нас очень полезна! Почему мы отказываемся предоставить ему возможность доказать правоту своих слов?! Он же просто девятнадцатилетний ребенок! И он один, а нас вон сколько!

Толпа притихла. Кое-где слышен шепот, до меня доносятся обрывки фраз и отдельные слова: «наивность», «смешно» и «он сделает так, что нас всех убьют!», но никто при этом открыто не высказывается, и мне становится немного легче. Я не верю в то, что чувствую прямо сейчас. Лучше было бы, если бы мне вообще было наплевать на то, что может случиться с Уорнером.

Лучше было бы, если б я тоже желала ему смерти. И не испытывала бы к нему никаких чувств.

Но я не могу. Не могу. Не могу.

— Откуда вам известно? — спрашивает кто-то. Это новый голос, спокойный, уравновешенный и достаточно разумный.

Этот голос принадлежит тому, кто сидит рядом со мной.

Адам поднимается со своего места. Нервно сглатывает. И продолжает:

— Откуда вам известно про его дар? Вы его уже тестировали?

И переводит взгляд на меня. Касл тоже смотрит на меня, причем так внимательно, будто одним взглядом пытается заставить меня заговорить саму. В этот момент я чувствую, будто уже вдохнула весь воздух, находящийся в этом зале, будто меня швырнули в бак с кипящей водой, будто у меня остановилось сердце и оно больше никогда не будет биться, и-я-молюсь-надеюсь-только-на-то-что-он-не-произнесет-тех-слов-которые-я-сейчас-услышу-но-он-их-произносит.

Конечно же, он их произносит.

— Да, — говорит Касл. — Нам известно, что он, как и вы, может дотрагиваться до Джульетты.

Я как будто уже полгода тщетно пытаюсь научиться дышать.

Мое состояние такое, будто я забыла, как нужно управлять мышцами тела и теперь заново переживаю все тошнотворные моменты в своей жизни. Я борюсь с занозами, пытаясь извлечь их все из своей собственной кожи. Ну как будто ты просыпаешься в один прекрасный день и понимаешь, что попал в ловушку — тебя заманили в кроличью нору, и ты свалился в бездонную пропасть, и какая-то блондинка в синеньком платьице постоянно спрашивает у тебя дорогу, а ты не можешь ей ответить, потому что и сам не знаешь. Ты все время пытаешься заговорить, но у тебя во рту завелись кучевые облака, и еще у меня создается впечатление, будто кто-то взял целый океан, наполнил его до предела тишиной и расплескал ее здесь, по всему залу.

Вот нечто подобное я ощущаю сейчас.

Никто ничего не говорит. И не шевелится. Все внимательно смотрят.

На меня.

На Адама.

На то, что Адам смотрит на меня.

Он широко раскрыл глаза, он часто моргает, на его лице попеременно отображаются смятение, гнев и боль, потом опять смущение, смущения тут больше всего, и еще осознание предательства. Наверное, и подозрения, и снова смущение, чуточку боли, а-я-задыхаюсь-и-открываю-рот-как-рыба-перед-самой-смертью.

Мне хочется, чтобы он заговорил. Чтобы по крайней мере он начал обвинять меня или требовать от меня хоть что-то, но он продолжает молчать, он только внимательно изучает меня, смотрит на меня, и я вижу, как огонь потухает в его глазах, а гнев сменяется болью, и я думаю, что он до сих пор не может поверить в услышанное. Наконец, он садится на свое место.

Он больше не смотрит на меня.

— Адам…

Он вскакивает. Вскакивает со скамьи и пулей вылетает из зала. Я поднимаюсь вслед за ним, бросаюсь вперед и слышу, как хаос возобновляется за моей спиной, толпу снова накрывает волна гнева, и я чуть не сбиваю его с ног. Я задыхаюсь, а он резко поворачивается и говорит:

— Я не могу понять. — В глазах его отражается такая боль, и при этом они такие синие и такие глубокие…

— Адам… я…

— Он дотрагивался до тебя. — Это не вопрос. Он старается не смотреть мне в глаза. Его очень смущает следующая его фраза. — Он касался твоей кожи.

Если бы только это! Если бы все было так просто. Если бы я могла избавиться от этих потоков в своей крови и выкинуть Уорнера из головы… Но почему я так смутилась?

— Джульетта…

— Да, — говорю я, с трудом шевеля губами. Ответ на его «не-вопрос» очень простой: да.

Адам касается своих губ рукой, смотрит вверх и издает какой-то странный звук, словно не верит мне.

— Когда?

Я рассказываю ему все.

Я говорю о том, когда это случилось, как все началось, я говорю, что на мне было одно из тех самых платьев, которое Уорнер постоянно заставлял меня надевать, как потом он пытался удержать меня, когда я хотела выпрыгнуть в окно, как он в порыве ухватился за мою ногу, и при этом с ним ничего не случилось.

Я рассказываю ему о том, что сама я решила, будто все это было просто плодом моего воображения, пока Уорнер снова не поймал нас двоих.

Я не стала уточнять, что Уорнер принялся объяснять мне, как он тосковал без меня, как он любит меня, и о том, что он поцеловал меня, причем поцеловал с дикой страстью и неуемной энергией. Я не стала говорить и о том, что потом притворилась, будто хочу ответить на чувства Уорнера, и потому мне удалось просунуть руку ему под китель, чтобы выхватить пистолет из его внутреннего кармана. Не стала я говорить и о том, что я сама была удивлена и даже шокирована, когда очутилась в его объятиях, и что я сразу же отбросила прочь эти странные ощущения, потому что я ненавидела Уорнера, потому что я была так перепугана, что он застрелит Адама, и мне захотелось сразу же убить его.

Все, что известно Адаму, так это то, что у меня почти что получилось застрелить Уорнера.