Адам часто моргает, как будто внезапно стал хуже видеть.

Он набирает в легкие воздух и продолжает:

— Когда она умерла, он только и делал, что обвинял меня в ее смерти. Он постоянно напоминал мне о том, что именно из-за меня она заболела, а потом ее не стало. Будто бы мне всегда было нужно много еды, а она в это время сама недоедала, будто она ослабла именно из-за того, что без конца занималась нами, кормила нас и вообще… посвятила нам всю себя целиком. Нам, мне и Джеймсу. — Он сдвигает брови. — И я тогда верил ему. Я считал, что именно по этой причине он все время уходил от нас. Мне казалось, что он таким образом хочет наказать нас. Я думал, что заслуживаю такого к себе отношения.

Мне страшно говорить.

— А потом он просто… то есть его, собственно, никогда и рядом-то не было, когда я рос, — поясняет Адам. — И всегда он был негодяем. А когда она умерла… у него крыша поехала конкретно. Он стал приходить исключительно для того, чтобы нажраться. Он заставлял меня стоять перед ним, а сам кидался в меня пустыми бутылками. И не дай бог — я пригнусь или увернусь от летящей мне в голову бутылки… — Он шумно сглатывает. — Вот и все, чем он занимался у нас дома, — продолжает Адам, уже гораздо тише. — Он придет, напьется и избивает меня до полусмерти. Когда мне исполнилось четырнадцать, он вообще перестал к нам приходить. — Адам смотрит на собственные ладони. — Он присылал нам какие-то деньги каждый месяц, чтобы мы не сдохли от голода, а потом… — Пауза. — Через пару лет я получил письмо-извещение от нашего нового правительства, в котором говорилось, что наш отец погиб. Я посчитал, что он скорее, всего как всегда, напился и влип в какую-то историю. Может, попал под машину. Или утонул в океане. Впрочем, это было уже не так важно. Я радовался тому, что его больше нет, но мне пришлось бросить школу. Я записался в армию, потому что денег больше мне достать было негде, а Джеймса нужно кормить. И никакой работы для меня не предвиделось.

Адам трясет головой.

— Он ничего нам не оставил, ни единой монетки, ни кусочка хлеба. Мало того, вот сейчас я сижу здесь, в этом танке, и пытаюсь скрыться от всемирной войны, которую срежиссировал мой собственный папаша. — Он смеется каким-то пустым, неестественным смехом. — А вторая никчемная личность на этой планете лежит в данный момент без сознания у меня на коленях. — Адам снова заходится демоническим хохотом. Он будто не верит в происходящее. Он запустил пятерню себе в волосы и тянет их за корни. — И он мой брат. Моя плоть и кровь. Мой отец вел совершенно отдельную от моей семьи жизнь, о которой я не знал ровным счетом ничего, и вместо того чтобы достойно умереть, он оставляет мне в наследство, так сказать, братца, который не так давно пытал меня на бойне, намереваясь убить. — Он проводит рукой по своему лицу. Внезапно внутри его как будто что-то ломается, трескается, и он теряет над собой контроль. Ему приходится сжать руки в кулаки и приложить их ко лбу. — Он должен умереть, — выдавливает Адам.

Я затаила дыхание, я больше не дышу, и он заканчивает свою мысль:

— Я говорю про отца. Я должен убить его.

Я хочу рассказать о секрете.

Я не сожалею о том, что сделала. Я совсем об этом не сожалею.

Более того, если бы мне дали шанс все снова повторить, я бы все довела до логического конца. Я выстрелила бы Андерсону прямо в сердце.

И мне бы это очень понравилось.

Даже не знаю, с чего начать.

Боль Адама — это горсть камушков, брошенных мне в лицо, пучок соломы, засунутый мне в горло. У него нет родителей, только отец, который бил его и унижал, а потом бросил лишь для того, чтобы разрушить весь мир. В довершение всего он «завещает» ему новоявленного братца, который представляет собой полную противоположность Адаму, если такое вообще можно себе представить.

Имя Уорнера уже не является тайной, зато выясняется, что фамилия Адама вовсе не Кент.

Кент — это его второе имя. Так он мне сам сказал. И еще добавил, что не желает иметь ничего общего со своим отцом, а потому никому никогда не называет свою настоящую фамилию. Ну, в этом по крайней мере он чем-то схож со своим братом.

И еще в том, что они оба обладают некоторым иммунитетом к моему прикосновению.

Адам и Аарон Андерсон.

Братья.

Я сижу в своей комнате в темноте и пытаюсь хоть как-то сравнить Адама с его новоявленным братом. Ведь он, по сути, всего лишь мальчишка, ребенок, ненавидящий собственного отца. И эта ненависть привела к тому, что ему пришлось принять в своей жизни много серьезных, но неправильных решений. Два брата. И два разных пути.

Две не похожие одна на другую жизни.

Сегодня утром ко мне заходил Касл. Всех раненых уже перевели в медицинский отсек, шумиха улеглась, и жизнь потекла своим чередом. Явившись ко мне, Касл сказал:

— Мисс Феррарс, вчера вы вели себя весьма храбро. Я бы хотел лично выразить вам свою признательность и поблагодарить за то, что вы совершили, — в частности, за вашу поддержку. Я даже и не знаю, что бы с нами случилось, если бы не вы.

Я улыбнулась, проглотила этот комплимент, полагая, что на этом его визит завершен, но он добавил:

— Дело в том, что я настолько потрясен вами, что хотел бы теперь предложить вам первое персональное задание в «Омеге пойнт».

Мое первое официальное задание!

— Вам это интересно?

Я ответила, что, да, конечно, это очень интересно, определенно интересно, и я с удовольствием наконец-то займусь чем-то полезным, помогу общему делу.

Тогда он улыбнулся и произнес:

— Я так счастлив слышать это, потому что даже не знаю, кто бы справился с данным заданием лучше вас.

Я просияла.

Будто само солнце вместе с луной и звездами обратились ко мне со словами: «Пожалуйста, перестань сиять так ярко, а то нас совсем не видно». Но я их не слушала, а продолжала сиять. Потом я попросила Касла подробно рассказать мне о моем новом задании. О том самом, которое, если верить ему, идеально подходило именно мне.

И он сказал:

— Я хочу, чтобы именно вы занялись допросом нашего нового гостя.

И тут сияние прекратилось.

Я молча уставилась на Касла.

— Разумеется, я лично буду контролировать данный процесс, — поспешил добавить он, — поэтому вы в любое время сможете прийти ко мне со своими вопросами и проблемами. Но мы должны непременно воспользоваться его пребыванием здесь, у нас, то есть заставить его говорить. — Он немного помолчал и продолжал: — Он… как-то странно привязан к вам, что ли, мисс Феррарс. И простите, конечно, но я полагаю, что этим мы тоже обязаны воспользоваться в своих интересах. Думаю, было бы глупо проигнорировать данную деталь, как, впрочем, и все остальные. Нам будет исключительно полезно узнать о планах его отца, о том, где в настоящее время могут находиться заложники. А времени у нас не слишком много, — добавил он. — Боюсь, что вынужден попросить вас заняться этим прямо сейчас.

И теперь мне пришлось упрашивать мир, чтобы он сжалился надо мной, потому что мне сразу захотелось нырнуть в огненную реку и утонуть в ней, но мир меня не слышал, поскольку Касл еще продолжал говорить. Он сказал:

— Может, вам удастся даже переубедить его, и он начнет с нами сотрудничать? Объясните ему, что мы совсем не заинтересованы в его гибели. Попробуйте уговорить его помочь нам вызволить заложников.

— А он сейчас, наверное, находится в камере для пленных? За решеткой? — тут же осведомилась я.

Тут Касл рассмеялся над моим наивным вопросом и пояснил:

— Что вы такое говорите, мисс Феррарс. У нас тут нет никаких камер. Никогда не мог даже подумать о том, что нам вот так придется кого-то держать в «Омеге пойнт». Впрочем, возможно, что вы недалеки от истины. Он находится в отдельной комнате, и она надежно заперта.