— И вы хотите, чтобы я тоже зашла в эту комнату? — спрашиваю я. — Одна? Там, где сейчас находится он?

Спокойно! Нужно сохранять полное спокойствие. Но меня сейчас можно было назвать как угодно, но только не спокойной и не хладнокровной.

Касл нахмурился.

— Разве у вас при этом могут возникнуть проблемы? — удивился он. — Я считал, что так как он не может дотронуться до вас, то вы не можете подвергаться угрозе с его стороны. В отличие от всех остальных он же знает о ваших способностях, верно? Думаю, он поступит правильно и постарается находиться на значительном расстоянии от вас, чтобы не пострадать самому.

Забавно! Я почувствовала, что в этот момент мне на голову опрокинули бочонок с ледяной водой и окатили ею с головы до ног. Впрочем, если подумать, ничего в этом забавного, конечно, не было, поскольку мне пришлось сказать:

— Ну да. Конечно. Разумеется. Я почти забыла об этом. Конечно, он до меня не дотронется.

«Конечно, мистер Касл, вы тысячу раз правы» — вот о чем я подумала в тот момент.

Мне показалось, что он сразу же успокоился, как будто нырнул в пруд с холодной водой, а она неожиданно оказалась очень даже теплой.

И вот я сижу здесь в той же позе, что и два часа назад, и только думаю о том,

сколько же еще времени

я смогу скрывать эту тайну.

Вот она, эта дверь.

Именно эта, она прямо передо мной. А за ней находится Уорнер. Окон тут нет, посмотреть внутрь заранее невозможно. Я стою и размышляю о том, что за ситуация для меня складывается… В общем, ее можно характеризовать словом, являющимся антонимом к слову «отличная».

И только так.

Я должна войти в эту комнату без оружия, поскольку мои пистолеты уже спрятаны на специальном складе. И поскольку мое прикосновение к человеку является смертельным, зачем мне вообще нужен пистолет? Никто в здравом уме не рискнет дотронуться до меня. Никто, кроме Уорнера, который когда-то, ополоумев, решил схватить меня, когда я пыталась сбежать от него через окно. Вот тут-то совершенно случайно и выяснилось, что он, как ни странно, может совершенно спокойно касаться меня без риска причинить себе вред.

Но я об этом не стала рассказывать ни единой живой душе.

Я даже иногда думала, что, возможно, все это мне вообще просто показалось. Ровно до тех пор, пока Уорнер не поцеловал меня и не рассказал о своей любви. После этого я уже не могла притворяться, будто ничего не происходит. Но с тех пор прошло четыре недели, и теперь я не знала, как мне снова поднять этот вопрос. Я подумала, может быть, все сложится так, что мне и не нужно будет его поднимать. Мне очень, очень не хотелось вообще когда-либо возвращаться к этой теме.

И как теперь я должна рассказать — и кому? — Адаму — о том, что единственный человек, которого он ненавидит в этом мире, не считая отца, разумеется, так вот именно он как раз и может без вреда для себя дотрагиваться до меня?! Более того, я должна была поведать ему и о том, что Уорнер уже касался меня, его рукам знакомы изгибы моего тела, а его губы касались моих и знают их вкус. И при этом даже не важно, что сама я не очень-то этого и хотела. Нет, я не в силах рассказать ему все это.

Не теперь. Не после всего того, что уже произошло.

Вот почему все это остается на моей совести. И я сама должна решить данную проблему.

Я собираюсь с духом и делаю шаг вперед.

Рядом с дверью Уорнера стоят двое мужчин, которых я раньше никогда не видела. Это, конечно, не так важно, но придает мне сил, и я немного успокаиваюсь. Я киваю им в знак приветствия, а они так горячо здороваются со мной, что мне начинает казаться, будто они явно перепутали меня с кем-то другим.

— Огромное вам спасибо за то, что вы пришли, — говорит мне один из охранников, лохматый мужчина с длинными белесыми волосами, которые постоянно лезут ему в глаза. — Он, как только проснулся, начал бесноваться. Швыряет все по комнате, пытается даже стены разрушить. И еще грозится нас всех убить. Говорит, что только с вами будет разговаривать. Ему сказали, что вы уже идете сюда, только поэтому он и успокоился.

— Пришлось убрать из комнаты всю мебель, — добавляет второй охранник, широко раскрыв карие глаза. — Он буквально все мог переломать. И ничего есть не желает.

Антоним к слову «отлично».

Антоним к слову «отлично».

Антоним к слову «отлично».

Я изображаю на лице слабое подобие улыбки и обещаю им, что сделаю все возможное и постараюсь как могу успокоить его. Они кивают, готовые поверить в меня и в то, что я якобы готова совершить, и отпирают дверь.

— Как только вы закончите, просто постучите, — предупреждают они, — или позовите нас, если что, и мы сразу откроем вам.

Я киваю, что означает «да, конечно», стараясь отогнать от себя волнение, которое, надо признаться, сейчас я испытываю куда сильнее, чем тогда, когда шла на встречу с его отцом. Находиться один на один в комнате с Уорнером, остаться там с ним и не знать, что он может сделать… Я смущена, потому что я уже не знаю, кто он такой и что собой представляет.

Он теперь для меня как будто сто разных людей.

Это именно он заставил меня мучить маленького ребенка помимо моей воли. Он сам ребенок, причем такой измученный психологически, что даже пытался убить во сне своего собственного отца. Он тот самый человек, который застрелил солдата, изменившего присяге, прямо в лоб. Он мальчишка, которого учили быть хладнокровным, бессердечным убийцей, и учил его тот, кому он когда-то доверял. Я вижу Уорнера парнишкой, который отчаянно пытается верить отцу и ищет его одобрение во всем. Я вижу его начальником целого сектора, пылким юношей, пытающимся завоевать меня и использовать меня против моего желания. Я вижу, как он кормит голодную бездомную собачонку. Я вижу, как он пытает Адама, намереваясь убить его. И после всего этого он признается мне в любви, он целует меня с такой неожиданной страстью и отчаянием, что-я-не-понимаю-не-понимаю-не-понимаю-во-что-я-вступаю.

И теперь я не знаю, кем он окажется на этот раз. Какую свою сторону он покажет мне сегодня.

Но потом до меня доходит, что сейчас все будет по-другому. Потому что он находится на моей территории, и я в любой момент могу позвать на помощь, если что-то пойдет не так. Он не причинит мне вреда.

Я на это надеюсь.

Я вхожу в комнату.

Дверь за мной громко захлопывается, но тот Уорнер, который сейчас находится здесь, совсем не похож на того, которого я привыкла видеть. Он сидит на полу, прислонившись спиной к стене и скрестив ноги. На нем простая майка, черные штаны и носки. Обувь и дорогая рубашка лежат рядом на полу. Его мускулистое тело едва прикрыто тканью майки, волосы у него растрепаны, может быть, впервые в жизни.

Но он не смотрит на меня. Я подхожу ближе, но он даже не поворачивает головы в мою сторону. И никак не реагирует на мое появление тут.

Я затаила дыхание.

И вдруг.

— Ты можешь себе представить, — тихо говорит он, — сколько раз я перечитывал вот это? — Он поднимает руку. Между пальцами зажат такой знакомый мне выцветший прямоугольник.

У меня такое ощущение, будто мне в живот одновременно ударили несколько мощных кулаков.

Это моя записная книжка.

Он держит ее в руках.

Именно так.

Не могу поверить — как же я могла про нее забыть! Ведь он же последний прикасался к этому блокноту, последний видел его. Он забрал его у меня, когда понял, что я прячу его в кармане платья еще там, на базе. Это было как раз перед моим побегом, когда мы с Адамом выпрыгнули из окна и скрылись. Как раз перед тем, как Уорнер выяснил, что может беспрепятственно дотрагиваться до меня.

И теперь я понимаю, что он читал мои самые сокровенные мысли, мои тайные признания. Он знает, о чем я писала еще тогда, когда находилась в полной изоляции. Я была абсолютно уверена в том, что встречу свою смерть в этой камере, я понимала, что никто и никогда не прочитает эти записи. Но теперь мне ясно, что он читал этот отчаянный шепот моей души.