Я детства-то и не видела почти что. В семь лет меня уж жать брали. Помню, день был холодный, а мы жали. Руки замерзли, остановилась да оглянулась назад — тятенька так погрозил, дак реву да жну. А раз опять было — тоже жали. Снопы-то забираешь в горсть, вот у меня палец большой и гнуться не стал — до чего доработала. Бабушка увидела и говорит: «Иди, Таиська, домой, вся уж умаялась. Отдохни. Да только накопай картошки да ужин свари, скотину накорми, корову подои, избу прибери, за ребенком догляди». Вот тебе и отдохнула. Много ли подросла — косить стали брать. А косили горбушами. За день-то так натюкаешься, что спину и не разогнуть. А в школе я одну зиму только и проучилась, больше не отпустили. Тут прясти, тут жать, тут за ребенками смотреть надо — вот мои ученья и кончилися.

Сычева Антонина Александровна, 1923 год, дер. Антоновцы

Отца сейчас уже не помню, умер. Я мала была. В семье нас (детей) было шестеро. Ссор почти не было. Да и из-за чего было ссориться? Из-за куска хлеба, что ли? Это ведь сейчас очень часто ссорятся, все делят что-то. А тогда делить было нечего. В семье было четыре парня и две девчонки. Парней взяли в армию, а мы остались с Зиной (сестрой) да с мамой.

Дел было много, поэтому и не смогла доучиться — работать надо было.

Что же рассказать о свадьбах? Лично у меня свадьбы не было. Да и вышла-то замуж я вовсе и не по любви, а по знакомству. Был у меня парень, любили мы друг друга. Но судьба разлучила нас, и навсегда. Взяли его в армию на четыре года, а меня дядюшка Петруня познакомил с другим парнем, т. е. привел в дом сватов. А раньше была примета, что если сваты в доме побывали, то девушка должна выйти за него замуж, а то будет опозорена. Да и в то время парней-то в деревне не было. Рыться, как говорится, не в чем было, а семью-то кормить надо было. А вообще-то свадьбы проходили интересно у тех, кто жил зажиточно, а те, кто победней, так делали просто «вечеринку». В военное время свадеб не было. Численность семьи в то время была различной. У кого двое, а у кого и семья достигала одиннадцати — тринадцати человек.

Конечно, считалось лучше иметь два-три ребенка, так как и кормить легче, и помощники будут. Особенно тяжело приходилось матерям, потому что ведь им не давали ни декретов, ни отпусков по уходу за ребенком, не как сейчас. Вот на примере нашей семьи. У нас, я уже говорила, было шестеро детей, и мать должна была всех вскормить, напоить, обогреть, а ведь работали-то на трудодни. Так ей бедной приходилось работать и днем, и ночью. Она даже иногда ревела, не знала, как нас накормить, но сбирать не посылала. Говорила: «Лучше, ребятушки, будем есть траву, но позориться не будем!» Так мы ходили на поле, собирали мороженую картошку. Перемалывали клевер и ели. Иногда даже опухали, но что поделаешь: жить-то хотелось.

Раньше-то ведь как было: всех рожали, как могли, так и кормили. Ничего. Все выжили. Многие и до сих пор живут. Живут и Бога благодарят. Бога тогда всегда помнили и молились ему. Как же не молиться-то? Ведь если человек молится, значит, есть от этого польза. Молиться в церковь ходили по праздникам. Ходили «на всенощну» — это так называлась мольба на Пасху. Вечером уйдешь из дома, а утром прибежишь, переоденешься — и на работу. Священника очень почитали. Священник был грамотным человеком, умным, приближенным к Богу. Раньше покойных ведь обязательно носили отпевать в церковь, а уж потом хоронили.

От будущего ждали, что будет лучше. Сначала провели электро, копали сами столбы, чтобы в доме был свет. Все не верили, что мы здесь живем, а будем слышать, что в Москве делается. В доме стали появляться граммофон, телевизоры. А как появился первый автомобиль, так тетка, увидев автомобиль, бежит по деревне и кричит: «Антобус, антобус бежит по полю-то. Без человека, и бежит».

Смерти боялись. Голод же был. День прожил и думаешь — «слава Богу», другой — как смерть наступит. А работали — так не сравнишь. Косили по сорок соток, мяли лен: такая тяжелая работа. Лучше не вспоминать. Польт никаких не было. Первое пальто появилось, уже когда стали работать. Сестра говорила, что давай, Тонь, мы потреплем лен, сдадим, так хоть сукна купим, польта сошьем.

Хоть жили и плохо, а воровства раньше меньше было, не то что сейчас. Деды-то делили раньше покосы, помню, так даже дрались палками. У нас одна молодушка (Клавдией звали) пошла в гости к матери, так свекор из-за ссоры с ее отцом утопил ее. Прозвища давали всякие, но иногда так, ради смеха, то «журавенками», то «киселями» называли, особенно детей маленьких.

Церковь раньше очень уважали и боялись ее. Даже попу давали деньги. Когда была засуха, то вызывали попа читать молитву, ходили на земельку с иконами. И правда, после того, как поп прочтет молитву, начинал накрапывать дождик. Ходили в церковь часто. В малых деревнях были часовни, в которых были иконы. Ходили, молились Богу. В них, как и в церквях, тоже вели службу. Божбу часто употребляли в быту. В жизни чего не бывает. Молились часто. Однажды град большой пошел, так мы, маленькие, — быстрей к иконам, и до того маленькие, что головой об пол стучали.

Голода и эпидемий боялись. Сами голодовали. Жизнь-то держалась на волоске. Но народ был крепче. Без штанов ходили, но почти не болели. Даже после родов, дней через восемь-девять выполняли самую тяжелую работу, и ничего не случалось. Сейчас еще живем, и дай Бог!

Загоскин Василий Федорович, 1904 год, дер. Самковы

В праздники играли, игры придумывали сами, никто нас не учил. Играли в чиклеш, подшибаш, лото, чиж. Например, в чиж: ставили выбитый кол, на него ставили чиж и подшибали палкой. Играли в шар, его подшибали из лунки палкой. А так детство вспоминать очень тяжело. Земли было у нас на две души. Три узенькие полосочки. Урожаи родились плохие. Первые штаны мне сшили в семь лет, до этого бегал в длинной рубашке. Во двор зимой и летом бегали босиком. Когда подрос, мне сплели лапотцы и дали портяночки — онучки.

В школе я изучил Закон Божий, заповеди, молитвы. Раз в неделю в школу приезжал поп, задавал задания, а потом спрашивал. Мне тяжело давалось церковное чтение. За это поп часто теребил меня за ухо и ставил на коленцы.

Деревня наша была бедная. Только на трех избах крыши были тесовые, а на всех других — соломенные. А у дяди Гриши печка в избе была без дымохода. Топили по-дымному, при открытой двери. Когда печь истопится, дверь закроют, и в избе тепло. До революции многие крестьяне ходили в город на отходнические работы. Надо было все купить: соль, керосин, спички, сахар, топор, вилы, лопату, иголку. А где деньги? Хлеба себе на еду не хватало, не то что на продажу. Были, конечно, побогаче. Те продавали. У них такие бедняки, как мы, занимали хлеб «до свежего» под проценты. Долг отдавали в первую очередь. Не вернешь вовремя — потом не дадут. Так и жили.

А так крестьяне жили дружно, ходили друг к другу в гости, беседовали. Женщины работали только по хозяйству, в мужское дело не вникали, мужчины редко помогали женам. Бывало, пойдет женщина куда-нибудь и ребенка своего с собой несет.

Мой крестный отец — Евлан взял подряд покрыть железом крышу дома одного богача в Вожгалах и позвал меня с собой. Поможешь и чему-нибудь научишься. Шел 1916 год, а мне, значит, было двенадцать. Дома меня отпустили, это была первая моя настоящая работа. Мама умерла, житье стало совсем плохое, сноха смотрела на меня как на лишнего едока. Как-то пришли к нам в избу ночевать два мужика. Один из них, помню, был совсем седой. Собрались все соседи, и вот седой стал говорить, что скоро у мужиков не будет узеньких полосок, а вся земля будет общая и бесплатная, что не будут венчать, детей крестить и зарастут в церковь тропочки, на полях будут ходить кони стальные, а сохи заржавеют. Все слушали и удивлялись — не может такого быть. Я же вовсе ничего не понимал — мал был.