Начали готовить нас к боевым действиям: учили ползать по-пластунски, выполнять четко приказы командиров. Летом 1943 года был сформирован женский полк, правда, его что-то быстро потом расформировали. Меня послали учиться в школу радистов на радиотелеграфиста-слухача, и уже в январе 1944 года отправили на 3-й Белорусский фронт в составе отдельного радиодивизиона спецназначения. Один лишь командир мужчина, а все остальные были девчонки. Вот потеха! Мы над ним подсмеивались, а он только краснел.

Перед отправлением выдали нам сапоги самого большого размера и такие же ботинки и валенки. Это, может, и было смешно, но мы не знали, куда их пристроить. Тут же и обмундировали нас. Мне не пришлось долго себе подбирать юбку. После тифа я совсем стала худая и была похожа на мальчишку. А вот девчонки из моего взвода были крепкие и никак не могли подобрать себе одежду. Кто-то назвал меня «мальчишка», и эта кличка была при мне до конца войны.

Посадили нас в вагон и повезли. Довезли до Смоленска, и мы не увидели нигде целого дома, а на многих полуразрушенных стенах стояли надписи: «Умрем, но не сдадимся! За Родину!» и другие. Нам ночевать было негде, и вот мы всю ночь ходили вокруг одной полуразрушенной стены, чтобы не застыть. Потом пешим ходом в направлении белорусской деревни Кузьминки.

А относились к нам настороженно. В первой деревне не пустили ночевать. Мы очень устали, так как все несли на себе. Командир спросил нас: «Сможете еще пять километров пройти?» Куда денешься? Знали, что нужен ночлег. В следующей деревне нас тоже не пускали. Тогда командир приказал «занять» деревню силой и распределил нас по четыре-пять человек по избам. Мы попали вчетвером в дом, где жили старик и две старухи. Они относились к нам даже враждебно, так как наши войска отступали. Бросили мы в изголовье сумки противогазные, укрылись шинелями и под ругань хозяев уснули. Правда, так было не во всех домах. Некоторых девчат даже накормили как и чем могли, дали немного картошки; а нас даже к столу не позвали.

Много всего было во время войны. Например, когда стояли в Серпухове, один командир взвода все выслуживался перед начальством и все заставлял нас выполнять команды бегом. Идол чертов! Придумал как-то, чтобы мы пели на строевой, а мы отказались, а кто-то даже сказал: «Сам пой!» А он закричал на нас и приказал лечь, команду такую подал, но мы это не сделали. Да тут еще время к обеду подошло и надо было идти в столовую. Пригрозив, он сказал, что если бы не обед, то он все равно заставил бы нас лечь. Но все-таки наша взяла. Очень мы невзлюбили этого командира за его заносчивость.

Тяжело было в войну, много было погибших, много разрушений, много слез. Вот помню еще. У одной женщины ушел на фронт муж, и она осталась на руках с маленьким мальчиком. Мальчик однажды заболел и умер. А потом получила похоронку на мужа. Тогда она пошла в армию и попала к нам во взвод. Никто не знал, что она получила похоронку, она скрывала это почему-то. Тогда и случилась беда. В один из дней, когда мы занимались на стрельбище, она вызвалась идти в окоп, где нужно было шевелить мишенью, двигать ее. Мы же пошли стрелять. Командир знаком показывал ей, когда надо двигать мишень. И вот вдруг по знаку мишень не двинулась с места. Что случилось? Мы побежали туда, а она была уже мертва. Пуля попала точно в середину лба. Уже потом, позднее нашли похоронку и поняли смерть этой женщины. Не захотела она жить.

Страшно было во время войны. Когда мы попали под первую бомбежку, помню, сбились в кучу, закричали. Наша взводная хотя и успокаивала нас, но мы все равно ничего не понимали в этом гвалте, да она и сама была напугана не меньше. Всю войну я прослужила радисткой. Перехватывала немецкие передачи, подавала команды на пеленгаторы и «забойные» рации.

Но на войне нужно было быть еще и осторожным. Когда шли мы к Литве, то к нам часто стал приходить какой-то человек и все интересно рассказывал о тех местах; а потом случайно выяснилось, что это был шпион, который следил за нашей частью. Выяснилось также, что в эфир стала выходить какая-то рация и в одно и то же время. Тогда командир приказал запеленговать рацию, и когда это было сказано, то оказалось, что сигналы идут из одного дома, из-под разрушенной печи. И когда мы пришли туда, то нашли плиту под печью, подняли ее и увидели радиста. Он был задержан.

Так вот всю войну передвигались. И это было ежедневно. Нигде мы не задерживались дольше, чем на три дня. И кончила я воевать в Кенигсберге, и тогда нашей части присвоили еще орден, какой — уже и не вспомню.

Как-то стояла я на посту ночью весной 1945 года. А сапоги дырявые, и вода хлюпает под ногами. Стоять холодно. Вот я и ходила, ходила, и попал мне какой-то бугорок под ноги, и я встала на него и стояла почти до светла. А потом вдруг увидела, что стою не на каком-то бугорке, а на трупе. Видимо, занесло его снегом и не захоронили его. И ведь целую ночь стояла и не знала, что стою на человеке, хотя уже не живом.

Скорнякова Валентина Прокопьевна, 1922 год, село Суна, крестьянка

Мне было девятнадцать лет в 1942 году. Пошла добровольцем на фронт. Отец увез меня до Кирова на лошади. Подружку вернули, потому что она была маленькая ростом. Везли нас на поезде в Мурманск, который мы должны были защищать. Однажды поезд остановился, подали команду выстраиваться возле вагонов на платформе. Только выстроились, поезд пошел, запрыгнули обратно немногие. В вагонах остались вещевые мешки. Четверо суток были все голодные, хотели уже вернуться назад, но на станцию привезли обед. Лейтенант за нас очень переживал, он сказал: «Не ешьте досыта!»

Затем нас посадили в эшелон, груженный трубами, натолкали до того, что негде пошевелиться. Привезли, начали садить на катер, переезжали течение Гольфстрим, и вдруг налетели немецкие бомбардировщики. Закричали: «В убежище!» Конечно, было очень страшно, многие плакали. Кончилась бомбежка, и нас перевезли на другой берег. Кругом сопки, горы. Мы были в шестидесяти километрах от передовой. Я служила в зенитной артиллерии. Приходилось нам жить в землянке. Когда день, два, три сидели голодные, потому что не доставляли продуктов. Картошку в основном привозили сушеную. Ели не досыта, все впроголодь.

По четыре-пять месяцев не ходили в баню. Однажды, когда наконец-то устроили баню и стали мыться, начали нас бомбить немецкие самолеты. Спасались кто как смог. Одни уже вымылись, а другие только голову намыливали. Было очень шумно. После бомбежки капитан дал бумагу, все писали письма родным. Он спросил: «Нужна ли гармошка?» Конечно, было не до гармошки, когда увидели воронки величиной с дом. Наши снаряды весом по пятнадцать килограммов от зениток летели за десять километров. Во время боя от шума уши затыкали ватой. Мы не спали несколько суток. Прямо глаза покраснели. Только немного присунешься, задремлешь, опять бомбят. Снова к орудию. Все перенесла: голод и холод. Последнее время дома меня уже не считали живой. Пришла я домой 2 августа. Моя мать сидела у соседей, ела ягоды, говорят ей: «Валя приехала в военной форме!» От радости мать не смогла встать; шарит руками по стене. Отец был на дворе, за ним послали ребят.

Шубина Агафья Васильевна, 1913 год, шофер

В 1942 году взяли меня в армию, вместе с автомашиной, которую довела через всю войну обратно до Кирова. Вначале воевала на Западном фронте, 1943–1944 годы, потом на Ленинградском фронте, с 15 мая 1944 года по 5 августа 1944 года, а с 5 августа 1944 года по 9 июня 1945 года на 2-м Украинском фронте.

Прошла с боями Выборг, Смоленск, Вязьму, Витебск, Молдавию, Бухарест, Брно, Мадьяровар, Корнейбург, Будапешт, Вену. За освобождение всех этих городов имею семнадцать благодарностей, медали «За боевые заслуги», «За победу над Германией».

Подвозила горючее и мины к передовой линии. Мой первый бой был под Вязьмой. Наши части прорвали оборону противника. Я все время сновала в тыл — на передовую. Трое суток была без сна и отдыха, не до этого было. Шли очень страшные бои. Когда немного приутихло, легла отдохнуть в палатку под березой. А совсем рядом находилась армейская кухня. Ее-то дым и заметил пролетавший мимо гитлеровский самолет. Он снизился и стал обстреливать. Очередью срезало вершину дерева, под которым стояла моя палатка. А я чудом осталась жива тогда. Много было тяжелых, кровопролитных боев. Но война есть война.