Шэм взглянул на болтавшуюся перед ним веревочную лестницу. Ругнулся. Как будто снаружи было не холодно, а ему не страшно. Ну и что, если он выйдет сейчас наверх и что-нибудь увидит? Капитан Напхи сделает еще пометку на карте и сообщит другим. А «Мидас» пойдет дальше, охотиться на кротов.

«Лучше я ничего не буду находить», — подумал Шэм и надулся как ребенок. Прокравшись тем же путем к холодной полке, он лег, запретив себе стыдиться.

На следующий день, когда с высоты раздался крик впередсмотрящего, сердце Шэма подпрыгнуло, но это оказался не крот и даже не совсем утиль. Это было нечто, о чем он и помыслить не мог.

Мир неба состоит из двух слоев, а мир земли — из четырех. Это ни для кого не секрет. Об этом знал Шэм, знает эта книга, знаете теперь и вы.

Сначала идет нижнее небо, оно простирается над рельсоморьем на две-три мили с хвостиком. Примерно на такой высоте воздух внезапно приобретает цвет грязи, а небо застилают — обычно застилают — лохматые токсичные облака. Это граница верхнего неба, где охотятся чудовища, жадные космические летуны. Счастье, что есть туман, скрывающий их от людских глаз; но стоит облакам чуть-чуть рассеяться, и чужеродные твари предстают во всей красе, заставляя наблюдателей вздрагивать от ужаса. Правда, бывает еще, что во время побоищ, которые они устраивают наверху между собой, кому-нибудь отгрызут крыло или ногу, и тогда она свалится вниз и прибьет зазевавшуюся птицу, залетевшую выше, чем подсказывает благоразумие.

Но мы хотели говорить не об этом. Мы ведем речь о мире, который состоит из четырех слоев.

Во-первых, слой подземелья, где копают свои ходы землеройные животные, где есть пещеры, корни деревьев, залежи еще более древнего утиля и, может быть, стальные рельсы и деревянные шпалы давно забытого или никогда не виданного моря рельсов.

Настоящее рельсоморье опирается на плоскость; это и есть второй слой. Колеи, соединяющие времена и страны, проложены во всех направлениях, куда ни глянь. Они уходят в вечность.

Земли, страны и континенты — слой номер три. Они выше уровня рельсов. Они покоятся на нормальной почве, то есть на основании из камня или такой плотной земли, что обитатели первого уровня не в силах прогрызть ее своими клыками и когтями. Поэтому там живут люди. Таковы бесчисленные архипелаги, уединенные острова и таинственные континенты, обиталища загадочных народов.

А надо всем этим, там, где пики самых высоких гор пронзают мили пригодного для дыхания нижнего воздушного слоя и, прорывая границу двух небес, уходят наверх, лежат бугристые, липкие от грязи нагорья. Там, в обители ядовитых испарений, за пеленой нечистого тумана ползают, снуют и ковыляют бесчисленные кузены и кузины верхненебесных летунов, дышащие отравой хищники, парвеню животного мира.

Из четырех описанных уровней для обитания человека пригодны два с половиной. На суше, то есть на внутренних частях островов, далеких от рельсов и шпал и дикой грязи рельсоморья, цветут сады и колышутся в лугах травы. Там есть озера и быстрые ручьи. Хорошие пахотные земли, на которых растут злаки. Там фермятся фермы и городятся города. Именно там, на земле, проживает большая часть человечества. Не зная ни тревог, ни поездов.

Их обрамляют другие регионы, близкие к морю. Называемые литторальными. В них есть портовые города, откуда выходят транспорты, товарные и охотничьи поезда. Маяки освещают им путь, проводя мимо громоздящихся повсюду рифов из отбросов. «По мне либо суша, либо рельсы, — говорят и рельсоходы, и сухопуты, — лишь бы не литторальная половинчатость».

Рельсоходы особенно любят изречения подобного рода. У них на любой случай найдется если не правило, так поговорка. Например: «От плетей да от пути не зарекайся».

И снова сменившиеся с вахты толпятся вокруг дерущихся животных. Снова владельцы щиплют и подталкивают своих подопечных.

Был яркий, морозный день, у Шэма слезились глаза от ветра. Он бочком подошел к шумливому кругу. «Ах, чтоб вас», — неизвестно почему мелькнула у него мысль, когда он увидел, на кого азартные игроки ставят сегодня.

Это были птицы. Причем не исконные обитатели этих широт, нет: то были крошечные боевые петушки. Должно быть, их специально холили и лелеяли для этого момента. Каждый был меньше воробья. Они трясли крошечными бородками, колыхали еле видимыми гребешками, кукарекали, выпячивали грудь, кружа друг возле друга, примериваясь к противнику. На ножках у них были крошечные острые шпоры. Не железные, как у птиц покрупнее, а из заостренных терновых колючек, как это было заведено для всякой бойцовой мелюзги.

Да, Шэм видел, с каким знанием дела иные в толпе разглядывали крошечных забияк. Он и сам по достоинству оценил безумную храбрость яростного нападения, когда одна птица вдруг бросилась на другую. Услышал, как взлетели до небес ставки, обнажая математику жестокости. Но, как Шэм ни старался превозмочь отвращение и вызвать в себе энтузиазм или хотя бы равнодушие, ничего не помогало: он морщился, видя лишь одно — какие эти петушки маленькие.

После секундного промедления он склонился над площадкой. «Зачем это?» — подумал он тут же. Он наблюдал за собой, как за марионеткой. «Что это Шэм задумал?» — удивился он.

Ага, вот и ответ. Оказалось, что не одни млекопитающие способны вызывать в нем сострадание. Пока Шэм натягивал рукава на пальцы, все вокруг смотрели на него с удивлением и даже не пытались его остановить, настолько спокойно и уверенно он все делал. Вот он погрузил руки в вихрь из пыли, крови и перышек, внутри которого пытались забить друг друга до смерти крошечные петушки, и схватил обоих, одного правой рукой, другого левой.

Ветер продолжал дуть, чайки кричать, локомотив пыхтеть, но все равно в первую минуту у него было такое чувство, как будто вокруг установилась полная тишина. «Ах», — услышал он у себя в голове. Полунасмешливый, полуодобрительный комментарий Воама и Трууза. А за ним — и это его удивило — вдруг проступили давно забытые голоса исчезнувших матери и отца, которые спорили из-за него. Из-за Шэма. Наблюдали за ним.

Все, кто был на палубе, уставились на него.

— Что это ты затеял? — спросил Яшкан.

«Понятия не имею», — подумал он. И продолжал вслушиваться во внутренние голоса, словно ждал ответа. И снова услышал: «Ах». Спасенные птицы были при нем, Шэм убегал.

Его душа так стремительно ворвалась в покинутое было тело, точно ею запустили из катапульты. Он пришел в себя уже на бегу, его грудь ходила ходуном, ноги стучали в палубу, поезд летел вперед на полной скорости. Шэм с легкостью брал препятствия. За ним неслась возмущенно вопящая толпа.

Оглянувшись, Шэм увидел, что его догоняли, потрясая кулаками и выкрикивая угрозы и проклятия, не только здоровенный откатчик Бранк и маленький переводник Заро, чьих петушков он украл; не только Яшкан и Линд, желавшие вздуть его хорошенько по личным мотивам; нет, все, кто поставил на птиц, неслись теперь за ним по пятам.

Шэм был неуклюж, но сейчас он ловко перескакивал через рундуки, кабестаны и трубы высотой ему по колено, подныривал под балки, отделявшие одну часть палубы от другой. И вообще двигался куда быстрее, чем сам считал себя способным. Чем считали возможным его преследователи. И все это без рук, в которых он сжимал — осторожно, чтобы не помять! — по крошечному боевому петушку. Шэм пробежал из конца в конец всю палубу, преследуемый разъяренными женщинами и мужчинами, которые на ходу выкрикивали друг другу указания, как окружить его там или схватить здесь. Петушки клевались и царапались, и, несмотря на свои миниатюрные размеры и на ткань, покрывавшую ладони Шэма, все-таки ухитрились пустить ему кровь. Подавляя естественное желание немедленно отшвырнуть их обоих, он забрался по лестнице на крышу складского помещения. Это был тупик. Его окружили.

Некуда бежать. Бранк и Заро приближались. Он даже сглотнул, увидев их ярость. Однако не все его преследователи были так же злы, многие хохотали. Вуринам аплодировал. Улыбался даже проводник Шоссандер.