Он издает смешок.
— Верхушка — не проблема, Рыжая. Проблема возникнет, когда я срежу с дерева веревку, и оно раскинется по гостиной.
«Ох».
— Серьезно?
— Да. Серьезно.
Я смотрю на елку, перемотанную веревкой и стянутую сеткой.
«Видимо, он прав».
— Блин, — бормочу я.
— Думаю, ты имеешь в виду, «бл*дь».
— Нет, я определенно имела в виду «блин». — Прижав палец к губам, размышляю. Но ничего не приходит на ум. — Как думаешь, что мне делать?
— Откуда, мать твою, мне знать?
— Но ведь у тебя раньше были рождественские елки.
Он замолкает и смотрит на меня.
— Почему у тебя никогда раньше не было елки, если ты любишь Рождество так, как говоришь?
«Ах».
— Ну… я не говорила, что у меня ее никогда не было. Просто я... — прикусываю губу, — никогда раньше не принимала участия в покупке или установке.
Он долго смотрит на меня. Я переплетаю пальцы, складывая руки перед собой.
— Обрезать. Или выбросить.
— Я не собираюсь ее выбрасывать! — в ужасе говорю я.
— Тогда, судя по всему, ты ее обрежешь.
— Ага, — я вздыхаю.
— Хочешь, я перережу веревку? — спрашивает он. — Посмотрим, с чем придется иметь дело.
— Наверное, так будет лучше. Если это сделаю я, то могу остаться погребенной под ним.
Он смотрит на меня, потом на дерево.
— Точно. Передай мне подставку.
Я протягиваю ее ему и наблюдаю, как Ривер вставляет основание дерева в подставку, закрепляя его. Затем отодвигает кофейный столик, так что он упирается в диван, отчего Бадди, который в данный момент находится на диване, оказывается в ловушке.
Я подхожу к Бадди и беру его на руки, чтобы он не мешался.
Ривер достает из кармана джинсов швейцарский армейский нож. Щелкает кнопкой и начинает резать веревку.
Я отступаю назад, когда ветви распрямляются, потому что… адские колокола. Елка огромная. Она закрывает половину дивана и журнального столика. Нависает над телевизором. Занимает практически половину комнаты.
«Вот… блин».
— Что ж… это… — Я беспомощно жестикулирую.
— Слова, которые ты подыскиваешь, — охеренно нелепо. На самом деле, она напоминает мне тебя.
— Нелепостью? — Я хмурюсь.
— Напористостью и надоедливостью. — Ривер бросает на меня взгляд.
Все еще хмурясь, прижимаю Бадди к груди.
— Я не напористая и не надоедливая. — Я наименее настырная из всех, кого знаю.
— «Ты нравишься Мэйси», — он снова плохо передразнивает мой голос.
— Ты понимаешь, что я говорю совсем не так?
— Плаксиво и раздражающе?
— Да.
— Это ты так думаешь, Рыжая.
— Придурок. И я просто хотела сказать, что ты нравишься Мэйси. Знаешь, пытаюсь быть милой. Тебе стоит как-нибудь попробовать.
— Новость дня: я не милый. И не хочу быть милым. Некоторым нравится быть мудаками. Я один из них.
— По-моему, кто-то слишком много отпирается от очевидного. — Постукиваю указательным пальцем по подбородку. — Ты милый, Ривер. Смирись с этим.
Он складывает нож и убирает его обратно в карман.
— Ладно, объясни, какой я милый.
Я немного запинаюсь.
— Ну… иногда ты бываешь добр ко мне.
— Нет. Иногда я терплю тебя.
Я смеюсь.
— Ты повез меня за елкой. Это было очень мило.
— Нет, не было. Я все равно туда собирался. Просто взял тебя с собой, потому что ты беременна, и независимо от того, мудак я или нет, моя бабушка поднимется из могилы, придет и надерет мне задницу за то, что я оставил беременную женщину тащить рождественскую елку.
— Вполне справедливо. И… я сочувствую по поводу твоей бабушки.
— Она была стара. — Он пожимает плечами. — И это случилось много лет назад.
— Мне все равно жаль.
Хочу спросить о его маме, но не знаю, как. Поэтому возвращаюсь к нашему разговору.
— В магазине ты был добр к Элли.
— Я был почтителен. Меня учили уважать старших.
Его бабушка.
— Уважение. Ясно. — Я киваю. — Ты был мил с Мэйси... ну, после моей подсказки.
— Подсказки? Больше похоже на принуждение. И если ты считаешь, что это я вел себя хорошо, то тебе нужно проверить голову.
Я широко улыбаюсь.
— Может, и нужно.
— Тут нет других вариантов. А теперь, может, хватит страдать херней? Мы попусту тратим время, и это меня раздражает.
— Тебе куда нужно?
— Нет.
Я наклоняю голову в сторону, мне приходит мысль.
— Чем ты зарабатываешь на жизнь?
— То тем, то сем.
— Звучит неопределенно.
— Так и есть.
— Я работаю в закусочной.
Он смотрит на меня так, будто я распушилась, как рождественская елка.
— Э-э, я знаю. Потому что ты уже, бл*дь, мне говорила.
— Я официантка.
— Ого. Да что ты? Я потрясен.
— Я могла бы работать поваром, — говорю я ему.
— Нет, не могла, потому что повар — Гай, и он все еще там работает. Кроме повара и официантки, в закусочной нет другой работы. Итак, давай перейдем к сути нашего разговора.
— Ну, — я пожимаю плечами, — я просто подумала, если расскажу тебе о своей работе, ты, возможно, расскажешь мне о своей.
— Ты ошиблась.
— Почему?
— Потому что это не твое дело.
— Ты грубишь, Ривер.
— Если верить тебе, раньше я был милым.
— Да, был. А теперь грубишь.
— Я грубый. Злой. И мудак.
— С этим я спорить не буду.
— Хорошо. Так что прекращай спорить немедленно и тащи, бл*дь, садовые ножницы, чтобы я мог подстричь твое чертово дерево.
— Откуда ты знаешь, что у меня есть садовые ножницы?
— Потому что видел тебя в саду, когда ты подстригала свои кусты.
Из меня вырывается смешок.
— Ты ведь понимаешь, как это прозвучало?
Он бросает на меня невинный взгляд.
— Понятия не имею, о чем ты.
— Конечно, не имеешь. — Я закатываю глаза. — А ты понимаешь, что, предлагая подстричь мое дерево…
Я фыркаю, а потом зажимаю рот рукой, и он смеется.
— У тебя грязные мысли, Рыжая. — Он медленно качает головой, выдерживая мой взгляд. — И ты только что фыркнула?
— Ты тоже засмеялся.
— Но я не фыркал. — Его глаза темнеют от какого-то непонятного чувства. — И я никогда не утверждал, что мои мысли чистые.
«Ох… адские колокола и рождественские бубенцы».
Что-то сжимается у меня в животе, вызывая между ног боль. Стиснув бедра, прикусываю щеку изнутри.
— Ты снова милый, — говорю я уже тише.
— Нет. Я предлагаю подрезать дерево, потому что ты вдвое меньше него и беременна; следовательно, ты не будешь лазить по лестницам.
Я делаю глубокий вдох.
— Да, ты прав. Это не мило. Это называется быть добрым и заботливым.
— Твою ж мать, — стонет он.
— А я, между прочим, не такая и маленькая.
Его брови вопросительно поднимаются.
— Ты можешь достать до верхушки дерева?
— Ну... нет.
— Неси еб*ные ножницы, Рыжая.
«Ох».
— Ладно.
Я иду за садовыми ножницами, достаю их из шкафчика под раковиной, где держу садовый инвентарь, и отдаю их Риверу.
— Хочешь что-нибудь выпить? — спрашиваю, передавая ножницы.
— Кофе. Черный.
— Как твое сердце, — язвительно замечаю я и тут же об этом жалею. — Ох. Извини, это было грубо.
Особенно после того, как он свозил меня за елкой, а теперь помогает с ним.
Он останавливается и смотрит на меня.
— Не извиняйся. Я говорил тебе вещи и похуже.
«Разве? Он говорил всякие резкости, но ничего столь ужасного».
Отвернувшись, направляюсь обратно на кухню, но меня гложет чувство вины. Я останавливаюсь в дверях и оглядываюсь на него через плечо.
— Ривер…
Он на меня не смотрит, но я знаю, что он слушает.
— Я не считаю, что у тебя черное сердце.
Ответа нет.
— Ривер…
— Я слышал тебя, Рыжая. Ты не считаешь, что у меня черное сердце.
— Нет, я не об этом, — поворачиваюсь к нему лицом. — Я хотела тебя кое о чем спросить.
— Я должен отвечать?
— Только если хочешь.
— Вообще-то, не хочу.