Мы выходим на улицу.

На небе ни облачка. Светит солнце. Сегодня прекрасный день для прогулки.

Мы направляемся в город, останавливаемся у флориста, чтобы забрать букет цветов, который я заказал ранее по телефону.

Кладу их в корзину под коляской, и мы едем дальше.

Хоуп играет с подвесными игрушками на дуге коляски, лепеча что-то себе под нос на языке, который знает только она.

Ее первым словом было «папа». И она права: я ее папочка. Во всех смыслах этого слова.

Мы подходим к входу на кладбище.

Толкая коляску, я проезжаю мимо рядов надгробий.

Пока не достигаю нужного.

Остановив коляску, отстегиваю ремни и вытаскиваю Хоуп. Она извивается, чтобы ее отпустили. Такая независимая. Это у нее от мамы.

Я опускаю ее на траву.

Она тут же плюхается на попку и стягивает туфельки и носочки. Потом вскакивает на ноги. Носок оказывается у нее во рту. И, ковыляя, шлепает по траве.

Наблюдаю за ней с улыбкой.

Беру из корзины под коляской букет цветов, за которым мы заезжали.

Подхожу к надгробию. Стряхиваю с него грязь и листья.

Опустившись на колени, сажусь перед ним.

— С днем рождения, — говорю я. — Я принес тебе цветы — колокольчики. Знаю, ты их любила.

Я опускаю букет перед надгробием.

Которое сам для нее выбрал.

Смотрю на имя, глубоко выгравированное в камне.

— Я скучаю по тебе, — говорю я. — Всегда буду скучать. Но… теперь у меня столько всего есть благодаря тебе. — Я смотрю на Хоуп, которая нашла пучок маргариток рядом с ближайшим надгробием и в настоящее время лепечет с ними. Я улыбаюсь и снова перевожу взгляд на надгробие. — Я... люблю тебя.

Сглатываю слезы, забивающие горло.

Моего плеча касается чья-то рука.

Повернув голову, вижу единственного человека, который делает вещи намного более терпимыми.

— Привет.

— Привет, Рыжая, — улыбаюсь я.

— Ты в порядке? — спрашивает она, садясь рядом со мной.

— Да, — киваю я. — Просто разговариваю с мамой.

— С днем рождения, Мэри, — говорит Кэрри.

Потянувшись к ней, сжимаю ее руку.

— Извини, я немного опоздала, — говорит она. — Старушка миссис Паркер поймала меня, когда я выходила из закусочной. Спрашивала, как дела у Хоуп. Хотела посмотреть ее последние фотографии. На это ушло некоторое время.

Я усмехаюсь при этой мысли.

Но не могу винить миссис Паркер. Потому что Хоуп потрясающая.

Полагаю, она украла сердце почти у всех в этом городе.

Конечно, есть несколько человек, которые из-за меня всегда будут держаться на расстоянии.

Но большинство ее любит.

Ее трудно не любить. Она милая и очаровательная.

Я люблю ее и ее маму так, как никогда не думал, что это возможно.

Они — весь мой мир.

И из-за жертвы, которую моя мама принесла ради меня, я теперь здесь, с ними, стал отцом Хоуп и живу удивительной, замечательной жизнью, которая у нас есть.

— Мапа! — радостно вопит Хоуп при виде мамы. Она вперевалку подходит к Кэрри, та обнимает ее и целует в голову.

— Привет, малышка. Мама скучала по тебе!

Я усмехаюсь при упоминании слова «мама». Кэрри до сих пор злится, что первым словом Хоуп было «папа». И, естественно, я подшучиваю над Кэрри из-за того, что Хоуп называет ее «мапа».

Некоторые вещи между нами с Рыжей никогда не меняются. И я молю Бога, чтобы так и оставалось.

После того, как я был на волоске от того, чтобы потерять ее в тот день, когда этот больной ублюдок, ее бывший, подстрелил ее... видеть, как она умирает у меня на руках... это был самый худший момент в моей жизни.

Мне казалось, моя жизнь закончилась.

Наблюдать, как парамедики борются, чтобы оживить ее у меня на глазах…

Даже сейчас от одной только мысли об этом я почти ломаюсь.

Но моя девочка — боец. И когда они снова заставили ее сердце биться, вставив ей в грудь трубку и выкачав кровь из легких, я опустился на колени и возблагодарил Бога.

Но кошмар еще не закончился.

Кэрри уложили на носилки и повезли в больницу.

Мы с Хоуп поехали следом. По дороге я позвонил Сэди. Они с Гаем встретили меня в больнице.

Полиция приехала в больницу требовать показаний, но все, о чем я мог думать, была Кэрри.

Ее отвезли в операционную.

Там ее сердце остановилось.

В ту ужасную гребаную ночь она умирала дважды.

Если бы ее бывший муж не покончил с собой, я бы сам убил его голыми руками.

Врачи снова запустили ей сердце и вытащили пулю, застрявшую в левом легком. Он промахнулся мимо сердца на миллиметр.

Когда ее вывезли из операционной, врач мне сказал, что они поместили ее в искусственную кому, чтобы дать время выздороветь. Ее подключили к дыхательному аппарату.

Были опасения, что она так и не придет в себя. Что не сможет дышать самостоятельно. Что ущерб будет непоправимый.

Это была самая длинная неделя в моей жизни. Я никогда не чувствовал себя таким беспомощным.

Но случилось самое странное. В больнице стали появляться горожане, предлагали мне поддержку. Приносили еду. Помогали с Хоуп. Некоторые приходили просто посидеть со мной и Кэрри, пока я ждал, когда она откроет свои прекрасные глаза.

Это изменило мой взгляд на все.

Как я видел людей. Особенно жителей этого города.

После семи долгих дней Кэрри очнулась.

Никогда еще я не испытывал такого облегчения.

Затем она начала дышать без аппарата, и с этого момента стремительно пошла на поправку.

Моя девочка — чертов боец.

Когда Кэрри выписали из больницы, они с Хоуп переехали ко мне. И по-прежнему остаются жить у меня.

Мой дом стал нашим домом.

Однако, каждый раз, когда Кэрри выходила из нашего дома, ей было тяжело видеть свой старый дом и вспоминать, что там происходило.

Поэтому я связался с владельцем дома, который был только рад его продать. В день, когда этот дом стал моим, я приказал его снести. Сровнять это чертово место с землей.

У меня были деньги, оставленные мне в наследство бабушкой, которые без дела лежали в банке. Она оставила мне не только старый дом. Но и целый вагон денег. Бабушка никогда не была большой транжирой, поэтому деньги от ее произведений искусства накапливались годами. Мне не на что было их тратить.

Спустить немного денег на покупку этого дома и снести его бульдозером — было лучшим вариантом. Я знал, бабушка бы одобрила.

И, честно говоря, я сделал это не только ради Кэрри.

Я сделал это и ради себя тоже.

Именно в этом доме умерла Кэрри. На моих гребаных руках.

Мне не нужно было ежедневное напоминание об этом.

Я каждый божий день благодарю Бога за то, что она ко мне вернулась.

Мы могли бы переехать. Продать бабушкин дом.

Вероятно, это был бы более простой вариант.

Я предложил это Кэрри, хотя мне было бы трудно уехать отсюда. Бабушкин дом был моим надежным убежищем с того самого дня, как я в нем поселился.

Но ради Кэрри я бы уехал.

Ради Кэрри я готов на все.

Но она сказала «нет». Хотела, чтобы мы остались. И была непреклонна.

Я знал, отчасти она сделала это ради меня, понимая, что мне будет трудно покинуть свой дом.

Но я также знал, что она пытается помешать этому ублюдку отнять у нее что-то еще, кроме того, что он уже отнял.

У Кэрри до сих пор иногда бывают проблемы с легкими. В холодные дни ей больно, и дыхание немного сбивается. Но, к счастью, у нас в Техасе не так уж много холодных дней.

Она боролась с кошмарами и воспоминаниями о том, что случилось той ночью.

В последнее время это происходит реже, но плохие воспоминания все еще в ней, влияют на нее. Как и шрамы, которые он оставил на ее груди. Если бы я мог все это забрать, я бы это сделал. Но не могу. Все, что я могу, — это любить ее, защищать и заботиться о том, чтобы с ней больше никогда не случилось ничего плохого.

Меня чертовски убивает, что я не оказался рядом, когда она нуждалась во мне больше всего.

С той ночи у меня много «если бы только». Я мучил себя мыслями о том, что должен был сделать.