В надежде хоть немного продвинуться в работе над какой-нибудь начатой монографией Агассис сел за заваленное бумагами бюро.

Поверх одной стопки (куда, без сомнения, его положила, прибираясь, Джейн) лежало письмо матери о Цецилии.

Что делать с отныне непригодной женой? Чем, в сущности, он ей обязан? Бедная глупенькая любящая Цецилия…

Она так и не стала подспорьем в его карьере, о котором ему мечталось. Разумеется, не может быть и речи о том, чтобы вернуться в Европу и ухаживать за ней. В Европе достаточно знающих врачей. Он пошлет еще денег. Решено. Банковский чек еще на несколько сотен долларов облегчит ее затворничество, а заодно и жизнь всей семье. Мучительно отрывать хотя бы какие-то деньги от научных проектов, но он немедленно обратится к своему банкиру. Раздался стук.

— Войдите.

В кабинет вошел Якоб Цезарь, облаченный в одолженный у Пуртале сюртук (грязное с дороги платье, в котором он приплыл сюда через Атлантический океан, было сочтено позорящим дом ученого). Агассис с удовлетворением отметил, что бур явился без готтентотки. Может, он все же учится хорошим манерам…

— Зо, теперь фы готовы выслушать майне догадку о том, где, на наш с Дотти фсгляд, пряшется Т'гузери?

— Да, сегодня мне легче сосредоточиться. Вчера был ужасный день. Трудно вообразить, что сегодня может быть хуже. Итак, к какому заключению вы пришли?

Цезарь гордо погладил кустистые бакенбарды и лишь потом объявил:

— Т'гузери пряшется на «подпольной железной дороге» [110]!

Агассис вскочил на ноги.

— Ну конечно! Где еще логичнее «залечь» негру? Без сомнения, наш колдун убедил недалеких аболиционистов его спрятать. Я всегда говорил: нетрудно провести тех, кто блуждает в потемках. Это же просто замечательно. Теперь он почти у нас в руках. Нам остается только пойти на ближайший перевалочный пункт «подпольной железной дороги», разоблачить обман Т'гузери и потребовать, чтобы его передали нам. Проще простого.

Цезарь выждал, пока Агассис закончит, а потом спросил:

— Und фы знаете, где блишайший перефалочный пункт?

— Ну, нет, не совсем…

— Так я и думал. Und к кому же нам тогда обратиться?

— Кажется, квакеры выступают против рабства. Может, мы могли бы найти члена этой секты и спросить у него?

— Это фее рафно что попросить перфого фстрешного лондонца предштавить фас королеве Фиктории! Nein, у нас с Дотти как раз ешть на примете подходящий челофек.

— И кто бы это мог быть?

— Уильям Ллойд Гаррисон [111], ишдатель «Осфободителя».

— Я о нем слышал. Отъявленный смутьян. Насколько мне известно, несколько лет назад его атаковала посреди улицы толпа горожан, возмущенных его пламенным краснобайством в пользу эмансипации. Я предпочел бы иметь дело с человеком более разумным, но полагаю, любой, кто связан с «подпольной железной дорогой», сразу выпадает из этой категории. Ну, идем его искать?

— Ja, вот только захвачу Дотти.

— Да будет вам, Якоб, так ли уж необходимо ее присутствие? Пусть Гаррисон ревностный аболиционист, но это еще не значит, что он забыл, что остается белым. Сомневаюсь, что он станет беседовать с негритянкой. Человек, знаете ли, может разделять частную жизнь и публичные выступления.

— Nein, нам нужно взять с собой Дотти.

Агассис воздел руки к потолку.

— Не буду с вами спорить. Но если вы настаиваете, чтобы она пошла с нами, пусть хотя бы подождет за дверью конторы Гаррисона, пока мы не уясним себе его настроения.

— Яволь.

Вскоре все трое уже переправились на пароме к причалам Брод-стрит. Гавань, как обычно, бурлила, казалась движущимся лесом мачт. На полпути их едва не потопил колесный пароход под названием «Дженни Линд».

— Мы с Дотти однажды слушали в Йоганнесбургской опере, как поет Шведский соловей. Какой голос!

— Вы взяли туземку в оперу? Какое расточительство! Как может она оценить столь возвышенные переживания?

— Это фы недооценифаете майне фрау. Und кроме того, разфе музыка не фсеобший язык?

— Не для животных.

Цезарь на мгновение умолк. Потом с искренней жалостью сказал:

— Придет день, и эти фаши наштроения принесут фам много горя, Луи. Я ясно это фишу.

Агассис промолчал.

По Брод-стрит они дошли до Конгресс, свернули налево по Чэннинг и вскоре вышли на Девоншир-стрит. В следующем квартале они нашли здание, в котором помещалась редакция подстрекательской газеты «Освободитель».

На четвертом этаже они остановились у двери, на которой карандашом было написано название листка.

— Так вот, помните, что я говорил. Дотти должна ждать снаружи, предпочтительно на протяжении всей беседы, иначе мы рискуем оскорбить Гаррисона.

— Да ладно, ладно, входите же.

Поскольку это было публичное заведение, Агассис не соизволил постучать.

Все владения «Освободителя» состояли из одной заваленной книгами и бумагами тесной комнаты. Один ее угол занимал погребенный под всевозможными памфлетами и листовками стол. У стола сидел белый мужчина, по всей видимости, сам Гаррисон. На коленях у него сидел черный мужчина и обнимал белого.

Даже предстань перед ним Медуза со своими сестрами, и тогда Агассис не был бы парализован больше. Его мозг просто отказался работать, точно забастовавшие работницы из «Ассоциации реформ женского труда» на заводах Лоуэлла.

Гаррисона и его партнера как будто совсем не смутило, что их застали в столь компрометирующей позе.

— Добро пожаловать в штаб-квартиру нового мира и братства всего человечества, джентльмены, — сказал Гаррисон. — Чем можем быть вам полезны?

— Майн имя Якоб Цезарь, und это профессор Луи Агассис.

— Рад с вами познакомиться. Позвольте представить вам моего лучшего автора и ближайшего друга, мистера Фредерика Дугласа.

Черный мужчина с достоинством слез с колен белого и, протянув руку, сделал несколько шагов вперед.

Оцепенение Агассиса как рукой сняло. Расширив глаза, он непроизвольно попятился и отступал, пока не уперся в стену. Но и там его ноги продолжали тщетно шаркать.

Пожав протянутую руку, Цезарь отвлек Дугласа на себя.

— Фы долшны исфинить майн друга. В пошледнее фремя на его толю фыпало мношестфо неприятных хлопот, и он есть несколько не ф себе. Поввольте мне говорить от имени нас обоих. Мы пришли узнать, как найти перефалочный пункт «подпольной железной дороги».

Взгляд Гаррисона мгновенно стал жестче.

— Зачем?

Цезарь вкратце изложил суть их поисков. Выслушав, Гаррисон вместе со стулом повернулся к Дугласу:

— Что скажешь, Фредерик?

— Крайне неубедительно. Я склонен думать, что эти двое — охотники за беглыми рабами и пришли утащить наших братьев и сестер назад за линию Мейсона-Диксона [112].

— Согласен. Ваши очевидные ухищрения — оскорбление нашему интеллекту, джентльмены. Передайте своим хозяевам, иуды, что вы потерпели поражение, а им недолго еще радоваться своему гнусному царству крови, пота и слез. Вскоре настанет их черед отведать кнута!

— Наин, шестно, мы не есть…

— Возможно, я могла бы просить вас помочь?

В дверях стояла Дотти. Появление этого нового действующего лица как будто заинтересовало Гаррисона.

— И кто же вы будете, юная леди?

— Нг! дату Баартман, сэр.

Гаррисон вскочил.

— Не та ли Нг! дату Баартман из Кейптауна, чьи на редкость проницательные письма я все эти годы пускаю в печать сразу по получении?

Дотти скромно потупилась.

— Та самая.

— Какая честь! Почему же вы не сказали, что знакомы с мисс Баартман? — спросил он Цезаря. — Это в корне меняет дело. Разумеется, если мисс Баартман говорит, что вам нужно связаться с «железной дорогой», я без раздумий расскажу вам.

— Нужно, сэр.

— Большего мне и не требуется. Бостонским перевалочным пунктом руководит Жозефина Сен-Пьер-Руффин [113] со своего семейного предприятия «Мелассовая фабрика Руффина» в Норт-Энд. Знаете, где это?