— Тогда я останусь, — сказал Аллен.

В ту минуту это выглядело существенной победой. Но теперь их разговоры показали, как далеки они были от разрешения своих трудностей.

Нервно накручивая на палец веревочку, Крукс сказал:

— Предположим, Аллен поможет нам добраться до берега этого безымянного моря, но что это нам даст? «Танатопсис» уже остался далеко позади, и мы не сможем никуда поплыть, даже если это представится желательным. Безусловно, мы можем встретить и других воскресших, если верить Аллену. Но если и они так же наивны, как он…

— Может быть, — сказал Остин, — среди них окажутся старшие, способные оказать нам помощь…

— Больше всего меня, — сказал Дэвис, — разочаровывает то, что мертвые, видимо, забывают все о своей прежней жизни. А я так предвкушал беседу с Александром Великим…

— А я — с моими детьми, — отозвался Остин.

— Ба! — сказала мадам Селяви. — Этот enfant vert [192] не принадлежит к истинным духам! Он из нечеловеческих демонов и подослан сбить нас с пути! Вообразите только, он не отозвался даже, когда я сослалась на принцессу Розовое Облачко! Нет, можете не сомневаться, я распознаю истинных духов, когда мы с ними встретимся. Разве я не разговаривала с ними много лет?

Крукс отбросил свою веревочку и встал.

— Этот разговор ни к чему не ведет. Отправимся же спать, и, может быть, утром все будет выглядеть более обнадеживающе.

И они разошлись по своим палаткам. Внутри приземистого обиталища, отведенного дамам, мадам Селяви поспешила утвердить свое главенство.

— Я не потерплю никакого храпа, никакого ворчанья, мамзель. Следите за своими локтями, оставайтесь на своей половине палатки, не тяните на себя одеяла, и мы прекрасно устроимся.

С этими словами мадам Селяви плюхнулась на их грубый тюфяк, величественно натянула на себя две трети одеяла и, повернувшись на бок так, что ее толстые ляжки нависли над долей тюфяка, доставшейся Эмили, через тридцать секунд начала издавать похрапывания, колебавшие ее усы.

Втиснувшись в оставленное ей пространство, стараясь держаться как можно дальше от пахучей ясновидицы, Эмили лежала на спине без сна.

Во время только что завершившегося обсуждения ни она, ни Уолт почти ничего не сказали. Чудо рождения Аллена исключало любой рационализм. Эмили знала, что истинное значение этой манифестации возможно постигнуть только поэтически, и томилась желанием услышать, какие великолепные словесные чащобы мог бы взрастить Уолт из этого чуда…

После получаса таких размышлений Эмили тихонько встала и покинула палатку.

В пределах бивака, где все еще горела оставленная без присмотра лампа, не было заметно никакого движения.

Эмили приблизилась к палатке Уолта и робко приподняла полотнище. Юный Саттон спал в одиночестве, его пухлое лицо херувима дышало безмятежностью.

Опустив полотнище, Эмили вышла за пределы неверного света, отбрасываемого лампой.

Уолт сидел, скрестив ноги, рядом с Алленом. Поэт был заворожен точно так же, как на «Танатопсисе», когда услышал, как заговорила трава.

Эмили бережно коснулась его плеча.

Уолт вздрогнул, потом запрокинул лицо.

— Эмили! — сказал он тоном человека, узнающего друга детства, с которым не виделся десятки лет. — Странную стражу несу я здесь в эту ночь и рад человеческому обществу. Сядь же вот тут рядом со мной.

Эмили неловко поджала ноги под юбками и опустилась на бархат травы.

Аллен не обращал внимания на поведение людей и продолжал смотреть в направлении вечно заходящего солнца.

Уолт взял руку Эмили в свои. Ее пульс был стремителен, как весенние ручьи.

— Теперь я в мире с моим отцом, — сказал он. — Хотя я не видел его души, облаченной в человеческий облик, чего я по-глупому так желал, я понял то, что знал всегда, но забыл. Мой отец повсюду вокруг меня — в струпьях мха на трухлявых изгородях, в грудах камней, в бузине, коровяке и черемице. Мне незачем искать дальше.

Эмили почувствовала, как ей щеки обожгли слезы экстаза.

— О, Уолт, я так за вас счастлива!

Уолт перенес руки на ее талию.

— Позволь мне разделить мои обновленные радость и силу с тобой, Эмили.

И тут он ее поцеловал.

Джордж Гулд поцеловал ее — один раз. Но это было много лет назад. И у него было гладенькое лицо юнца, а не зрелого, бородатого мужчины!

Уолт оторвался от нее и зашептал:

— Злодейское прикосновение? Что ты творишь? Мое дыханье сперто в горле! Отомкни ворота шлюза! Ты одолеваешь меня. Мои часовые покинули свои посты…

Отлив, уязвленный приливом, прилив, уязвленный отливом. Любовь — плоть во вздуваньи и восхитительной боли. Безграничные прозрачные фонтаны любви, жаркие и огромные. Дрожащий студень любви, белый вихрь и пьянящий сок. Женихова ночь любви, проникающая верно и нежно в распростертую зарю, волнами вздымаясь в приветный и покоряющийся день!

— Да, Уолт… я день, а ты моя ночь!

— И теперь наступает заря!

Уолт испустил дикий рык и навалился на нее, заслонив небо.

Эмили не могла себе представить, что остальные не услышали кульминационный вопль Уолта. Конечно же, конечно, они выберутся из палаток узнать причину. Однако она не попыталась высвободиться из объятий Уолта. Ее не пугало их осуждение — здесь, на грани смерти, в этом чуждом краю. Пусть все увидят, какая она царственная шалунья!

Божественный титул — мой! Без знака стала Женой!

Слегка повернув голову, Эмили обнаружила, что ее ограниченное поле зрения вмещает маленькие ступни зеленого ребенка. Опознав их, она испытала странное чувство, что он — невозможный сын их только что консуммированного союза.

Наконец Уолт зашевелился, и его грузное тело исчезло с нее.

— Мы должны вернуться в наши палатки, Эмили, прежде чем пас хватятся.

— Как скажешь, Уолт.

Пока они шли к своим палаткам, Эмили понемногу овладели грусть, и тревога, и усталость, ее экзальтация угасла.

— Уолт? — Что?

— Для любимого Шмеля Колокольчик развязала пояс девичьей одежды, будет Шмель чтить Колокольчик так, как прежде?

— Я для тебя, а ты для меня, Эмили. И не только ради нас самих, но и ради других. Ты пробудилась только для моего прикосновения и ничьего другого.

— Ах, Уолт!

Когда Эмили проснулась, вот как она себя чувствовала:

Затерянная в жутком пограничном крае между жизнью и смертью, без всякой надежды на спасение, она должна была бы впасть в то же уныние, что и ее злополучные спутники. Но ласки и объятия Уолта позволили ей вознестись над условностями, в тисках которых она пребывала.

Наконец-то она обрела друга души своей, выковала вместе с ним древние плотские узы, которые время бессильно разорвать. И какая завидная поимка! Нежный, но и закаленный мужчина, достаточно глубокий, чтобы отвечать ее женским нуждам, необузданный поэте корнями, уходящими в потаенную мудрость Вселенной. Наконец-то Эмили узнала, как чувствовала себя ее досточтимая Элизабет Баррет, когда обрела своего Роберта. В эту минуту Эмили поняла, что все эти годы, пожалуй, тайно ревновала к «Португальцу». Теперь она могла легко расстаться с этими детскими эмоциями.

Блаженно потягиваясь в пустой палатке, не обращая внимания на то, что ее длинные каштановые локоны были распущены и неприлично растрепаны, Эмили восхваляла Уолта, который столько для нее сделал. И поклялась, что сделает для него не меньше. Чего бы он ни пожелал, в чем бы ни нуждался, где бы ни странствовал, что бы ни делал, она всегда будет рядом с ним, поддерживая и вдохновляя.

Велика я или мала — да какая б ни была — лишь бы я подходила Тебе.