Различие между ним в памяти и им вживе — как Алкоголь в Кувшине и Алкоголь между Губами.

Уитмен просиял на сестер, его бородатые щеки пошли морщинами.

— Как приятно видеть вас тут, Эмили. И вас тоже, мисс Лавинья. Самые складки вашей одежды, ваш стиль, пока я смотрел, как вы идете по улице, и особенно ваши нижние контуры безумно меня вдохновляют.

Вытаращив глаза, Винни открыла рот, закрыла его и снова открыла:

— Ну уж!.. Эмили, ты сама сумеешь найти дорогу домой!

И с этим восклицанием сестра Эмили удалилась твердым шагом, помахивая рыночной корзиной, как полицейской дубинкой.

Уолт расстроился.

— Боюсь, я обидел вашу сестру. Прошу, простите меня, Эмили. Со мной все время это случается. Я забываю, что не всякий человек так же непосредственен и свободен, как Уолт Уитмен.

— Ах, не верьте ее негодованию, Уолт. Втайне она польщена, я уверена. Просто избегает показать это на людях. Несколько дней назад и я сама могла бы удалиться в притворном негодовании, как требуют приличия.

Уолт положил смелую ладонь на плечо Эмили.

— Едва я увидел вас сегодня, как почувствовал, что изменения, давно в вас назревавшие, почти завершились. Я счастлив, что сыграл в этом роль, пусть и малую.

Против обыкновения Эмили не сочла нужным подорвать свою новую уверенность, проанализировав ее в клочки. Она чуть придвинулась к Уолту, так что его мускулистая рука вся естественно обняла ее плечи. Под защитой его объятия она почувствовала себя еще спокойнее.

— Пойдемте посмотрим, чем занимаются мой брат и его присные.

— Именно туда я и направлялся.

Уолт и Эмили подошли к колесной шхуне. В тени ее высокого носа Остин, Саттон, Дэвис и Крукс взламывали крышку ящика, который только что доставил в своем фургоне местный торговец. Заметив приближающуюся пару, они оторвались от своих трудов. Саттон восторженно приветствовал Уолта, а Остин подозрительно посмотрел на руку, компрометирующую его сестру. Дэвис и Крукс ограничились кивками и вновь атаковали крышку.

— Что тут у нас, Ген? — спросил Уолт.

Крякнув, за него ответил Крукс:

— Идсоплазмовые трубки. Их надо закрепить в предназначенных для них местах и соединить друг с другом при помощи провода. И мы будем готовы отправиться в путь. Возможно, уже завтра.

Под треск дерева и визг гвоздей крышка внушительного ящика наконец поддалась их усилиям. Мужчины осторожно опустили ее наземь, а Эмили с любопытством заглянула внутрь ящика.

Угнездясь в соломе, ряд над рядом, располагались десятки трубок Крукса, все наполненные туманно-серой субстанцией, которая извивалась и закручивалась прихотливыми спиралями.

Горло Эмили сжалось, мешая вздохнуть, дыхание у Грудины замерло на Нуле.

— Уолт… мне нехорошо. Не можем ли мы уйти? Крукс не проявил ни малейшего сочувствия к состоянию Эмили.

— Конечно, идите. Мы вчетвером без труда установим эти электроспиритуальные фиалы. Почему бы вам и барышне не навестить страусов, Уолли? Они больше по вашей части, вы же так распинаетесь в любви к птицам и павианам.

Уолт, казалось, не обратил внимания на полузавуалированное оскорбление.

— Великолепная мысль! Идемте, Эмили, навестим наших оперенных друзей, проникнем в их крылатые предназначения.

Когда они приблизились к краю Выгона, Эмили почувствовала себя лучше. Она попыталась объяснить, что именно на нее так подействовало, не желая, чтобы Уолт счел ее типичной слабонервной старой девой.

— Зрелище этой спиритуалистической слизи подействовало на меня гнетуще, Уолт. Мысль, что вся она источилась из грубой телесной формы мадам Селяви… боюсь, для меня это было чересчур.

— Помнится, мне тоже стало не по себе, когда я впервые присутствовал при материализации. Но это ощущение исчезает, когда понимаешь, что нет ничего неестественного в любых порождениях нашей земли. Все прекрасно на своем месте, и ничто не бывает не на месте.

Беззаботное признание Уолта, что он наблюдал истечение идеоплазмы, пробудило в Эмили все отвращение, которое она испытала, узнав о неразборчивом поведении мадам Селяви. Вся напрягшись, она остановилась, выскользнула из-под руки Уолта и повернулась лицом к нему.

— Полагаю, вы, следовательно, не видите ничего безнравственного в том, чтобы помогать доить эту непотребную женщину, словно призовую корову! Без сомнения, вы сами часто с радостью предавались такому скандальному занятию. Ведь это же… это… достойно мормонов!

Уолт вздохнул, и Эмили, хотя и сознавая свою правоту, огорчилась, что причинила ему боль. Однако затем его терпеливая улыбка несколько ее ободрила.

— Безнравственность! А я-то надеялся, что вы выше подобных мелочных понятий, Эмили. Нравственно ли море? Или древесная лягушка? Ползучая ежевика нравственна? Нравственность — это жупел мелких умов, если перефразировать моего друга Эмерсона. Я просто ем то, что мне кладут на тарелку, не прибегая ни к хвале, ни к хуле, благодарностям или проклятиям. Жизнь при таком подходе куда приятнее. А что до наших бедных гонимых друзей на берегах Большого Соленого озера — кто может сказать, что их обычай не так хорош, как наш, если не лучше? Во всяком случае, он более естественный. Разве один жеребец не оплодотворяет многих кобыл? Но, если вас это успокоит, буду счастлив заверить вас, что сам я никогда не оказывал материализующей помощи мадам Селяви в… э… способствовании ее истечениям. Это обязанность Дэвиса и профессора.

Слова Уолта и удручили Эмили, и принесли ей облегчение, смутили и успокоили. Ее обрадовало, что Уолт интимно в материализации не участвовал; однако его пренебрежение условностями было нелегко проглотить той, которая — при всей своей независимости — всю свою жизнь провела среди мелочно-пошлых заразных умишек Амхерста.

В конце концов Эмили позволила своей склонности к Уитмену взять верх. Он поэт, и потому обычные мерила к нему неприложимы. Они пошли дальше и весь путь до «Лавров» хранили молчание. Миновав пышность зелени, они оказались перед страусиным загоном. Гигантские птицы сгрудились у изгороди, приветствуя Уитмена, который отвечал им ласковыми поглаживаниями.

— Думаю, я мог бы бросить все и поселиться с этими птицами, — сказал он. — Такие они мирные и самодостаточные. Они не потеют и не скулят из-за своего положения. Они не лежат во мраке без сна, оплакивая свои грехи. А самое главное, они не доводят меня до тошноты, обсуждая свои обязанности перед Богом!

Все это так соответствовало собственным чувствам Эмили, которая часто воображала себя пчелой или пауком, что она пролила слезинку-другую безмолвной радости. Когда к ней вернулся голос, она спросила:

— Я все еще не понимаю, Уолт, какую роль эти великолепные птицы играют в их экспедиции?

— Вам известно, что движущая энергия для пролома измерений даруется чудотворной стихией, электричеством, а конкретно — системой гальванических пар, ведь так?

— Теперь я это знаю.

— Ну так каждая пара хранит только один заряд — возможно, достаточно, чтобы отправить нас в Обитель Лета, но не на возвращение оттуда. Их необходимо все время подзаряжать с помощью вращения генератора.

— Но почему такие экзотические тягловые животные? Ведь, конечно, лошадь или две вполне могли бы…

— Таковы инструкции принцессы Розовое Облачко, духа-проводника мадам. Она сообщила нам, что страусы — единственные животные с аурой, позволяющей им перенестись вместе с нами в царство духов. В них имеется что-то эфемеричное.

— Этому легко поверить, — сказала Эмили, — только посмотрите на них!

— Красавицы, верно? Я назвал их в честь певиц в моих любимых операх, так как что-то в них напоминает мне этих примадонн. — Уолт принял притворно светский вид. — Мисс Дикинсон, могу ли я представить вас моим дамам? Вот донна Анна и Церлина, Маргарита и Эльза, Лючия и Элиза, Барбарина, Виолетта, Норма, Гильда и Магдалена.

Эмили сделала реверанс.

— Я очень рада.

Тут они оба засмеялись. Хихиканье Эмили постепенно усиливалось в унисон с громовым хохотом Уолта. Им пришлось отступить к скамье, опоясавшей комель могучего развесистого вяза, пока взаимный припадок смеха не кончился.