На сорок четвертом этаже я подошел к знакомой двери. Было слышно через макромолекулярные стены, как кричат друг на друга мама и Шарман, так что я даже не постучал. Просто приложил ладонь к потоанализатору генного экрана и вошел.

На меня обрушилось запоздалое дежа-вю. За год, пока я здесь отсутствовал, ничего из мебели не переставляли — а значит, не было и других перемен. На полке так и стоял мой детский набор «Юный генетик». Устаревшая филипсовская виртуола щеголяла пятнами — три года назад я ее пытался перекрасить глупокраской.

На подоконнике цеплялась за жизнь вечноумирающая орхидения.

Мама стояла ко мне спиной, заслоняла сестру. Когда повернулась и отошла, я понял, отчего она такая расстроенная и почему она вызвала меня.

Шарман обзавелась еще несколькими усиками. Да к тому же по обеим бокам и бедрам появились ряды жучиных ножек, и все эти отростки противно шевелились, дергались и корчились. Одежда была поделена на сегменты — чтобы не стеснять движения многочисленных конечностей.

— О нет! — воскликнул я. — Шарм, я думал, ты уже порвала с Тараканами…

У сестренки всегда было томно-миловидное личико, несмотря на космы и живые черные с радужным отливом протеогликановые усики, торчащие на добрый метр из лба. Но теперь это лицо, искаженное горем, страхом и слезами, казалось уродливым.

— Я никогда не порву с Тараканами! У меня просто башлей не было на все нужные навороты, а как появились, так я и…

В разговор вмешалась мама:

— Расскажи брату, как ты добыла две тысячи сас-баксов! Давай выкладывай!

Шарман возмущенно выпрямилась:

— Ладно, мамочка, расскажу. На кошках выиграла. Мама оглянулась на меня в поисках поддержки:

— Нет, ты слышал?! Родная мать во всем себе отказывает, кроме азартных игр, а она последние деньги крадет! Эта jeune fille estupida[201], не способная отличить гепарда от оцелота, все ставит на один забег!

— Это я-то не могу отличить?! Да я вернула вдвое больше, чем взяла!

— А остальное зачем растранжирила?! Во что превратила свое прекрасное тело?

— Моя грудная клетка, во что хочу, в то и превращаю. И кто бы говорил! Это ты у нас, что ли, мисс Бетти Базовая Линия?!

В суматохе я далеко не сразу обнаружил в мамином облике перемены. Шоколадная кожа в пятнышках, как шкура у ее любимых беговых кошек. Прозрачные усы, на манер кошачьих, дыбились над ртом.

— Ерунда! Моя пустяковая слабость — как старомодная тень для век моей memere[202] по сравнению с твоими безумствами. И кроме того, belle gato[203] — млекопитающее, как и мы. А тараканы…

Этот шар угодил точно в лузу. Шарман взорвалась!

— Ну, давай! — завопила она. — Договаривай! Тараканы — это насекомые! Жуки! Баги! Ничего, меня этим не оскорбишь. Жуки прекрасны! Они по развитию не ниже нас, а выше! Существовали задолго до млекопитающих и останутся, когда мы сами себя истребим. Горжусь тем, что я — Таракан! И как только денег раздобуду, панцирь куплю, целиком! Сейчас идет война цен между «Нейрокрином» и «Берлексом», хитин уже не дороже простогландина! У Долгоносика есть щитки, красивые — никакими словами не описать.

— Ай-яй-яй! — запричитала мама. — Дамбалла, Эрзули и Иисус, спасите меня от этой маленькой хамки!

И вдруг мои ноги точно в кисель превратились. В который уже раз я слушаю этот спор? В сотый, наверное. Наши жизни — будто фильмы, но мамина и сестренкина все снова и снова прокручиваются, а моя — на паузе.

Сколько ж еще терпеть эту пытку? Когда совершу я к бегству попытку? Пусть эти тетки рвут себе глотки, только меня отпустите, уродки! Надо брать ситуацию в свои руки, пока эти скандалистки не вырвали из меня сердце.

Я устало опустился на стул, мой взгляд упал на настольный аквариум. Там плавала четверка чешуйчатых трилобитов. Возня этих водяных гусениц напомнила о работе, и я вскочил, как ужаленный.

— Да прекратите же! Вы ничего не решите, если будете друг на друга орать. Разве так должны толковать дочь и мать? Мама, вам с Шарман пора убрать пальцы с горячих клавиш. Что было, то быльем поросло, надо жить дальше. — Тут у меня возникла спасительная мысль: — Вот что, пускай Шарман при мне денек потусуется. У нас будет время обо всем поговорить, авось что-нибудь путное из этого вылупится. А вечером я ее привезу, и мы поужинаем вместе.

— Корби, ты всегда был таким славным мальчиком, — заулыбалась мама. — Не сомневаюсь, ты сумеешь вправить мозги нашей la cucaracha[204].

Шарман напряглась:

— Мама, я предупреждаю…

Я схватил Шарман под локоток, шлепнул по одной из растущих из живота ножек (та инстинктивно поджалась) и потащил к двери.

— Корби, — провожал меня в коридоре мамин крик, — я приготовлю твой любимый мамонтовый стейк!

Только в поезде, что ехал через город, Шарман заговорила со мной.

— Мамонтовый стейк! — фыркнула она. — А для меня — только котлетка из овцеволчатины, и то, если долго клянчить!

Я слегка успокоился, доставучие рифмы отступили в какие-то маловажные доли мозга. Слава богу, Шарман не собиралась хранить угрюмое молчание. Поглядим, вдруг да удастся выправить ситуацию.

— Зря ты так, Шарман. Знаешь же, мама — не из породы домохозяек. Да и после папиной смерти нелегко ей пришлось. А ты, вон, играть вздумала. Неужто не понимаешь, что этим блокируешь ее рецепторы? У нее и правда только одно развлечение в жизни осталось…

Шарман напряглась, отростки на животе принялись шевелиться, как ножки задавленного таракана. Видимо, она еще не научилась как следует управлять этими конечностями.

— А как насчет меня? Я для нее что, не развлечение? Почему она мной не интересуется, моей жизнью? Тебя всегда расхваливает, превозносит до небес. А мне от нее достаются только гной и слизь.

— Шарм, зачем так вульгарно? Мама меня больше любит, потому что я ей, наверное, чем-то папу напоминаю. И она мной гордится, потому что я выбрался из проджекса. И работу нашел… Правда, это не бог весть что, но все же… Ну а что она твои лейкотрины катализирует, так это…

— Знаю, знаю, из-за Тараканов. Ну, ладно. У меня для вас с мамой есть новость. Я уже не личинка. Я взрослая. И я все решила! Быть Тараканом — это здорово. Это великая честь. Сделался Тараканом — оставайся им до конца. И очень скоро я стану Тараканом полностью. Потому что со дня на день начнутся великие события, и Тараканы…

Шарман осеклась.

— О чем это ты? Что за гадкие капканы ставят нам твои Тараканы?

Она обхватила себя всеми восемью руками — две основные и шесть дополнительных, — замкнулась, и мне больше не удалось вытянуть из нее ни слова.

Когда остановился поезд, мы в очереди к выходу оказались за Человеком-Видимкой. Жуткое зрелище всех его работающих внутренностей вызвало у меня желание исторгнуть съеденные на завтрак суперхлопья.

Ну и выдался денек, хоть головкой об пенек!

Наверху мы зепто подождали на зеленом берегу озера Мич, под деревьями. Свежий ветер теребил нам волосы. На чистых водах играло солнце. Недалеко от транзитной остановки высилась штаб-квартира Корпуса Едоков, подчиненного властям БВО. Мы с Шарман двинулись в этом направлении по утопающей в тени адамовых деревьев пешдорожки.

Штаб-квартира КЕ в прошлом веке была аквариумом Шедд. Но, как и все зоо— и аквапарки былых времен, с пришествием помесей океанариум оказался не при деле.

Когда трансгены всех мастей — в том числе и чудища, каких матушка-природа по собственной воле никогда бы не произвела на свет, — стали попадаться не в книжках и фильмах, а на улицах, в транспорте и магазинах, а то и в кроватях отдельных представителей человеческой расы (например, продукция «Гедоникс-плюс»), зевакам разонравилось смотреть на клетки с тоскующими пленниками. Все зоопарковладельцы быстро распродали экспонаты по лабораториям и занялись другими делами. Даже как хранилище видов, находящихся под угрозой исчезновения, зоопарк больше не был нужен — эту работу на себя взял Большой Генетический Банк.