— А такие они уроды, — выдала я в ответ, — по сравнению с ними богд гэгээн — просто секси-сиукс!
Все над этим посмеялись, вообразив вечного бого-мальчика Великой Свободной Монголии в аксессуарах нашего любимого телетрахаля.
Когда прекратились взревывание и чириканье, заговорила Жимолость.
Я всегда терпеть не могла эту стерву. Два года назад, когда моя грудь еще даже не начала оформляться естественным образом, предки разрешили Жимолости обзавестись крутейшими буферами от «Ксомы». Чтобы мои родители позволили мне иметь любую грудь, кроме естественной — да о таком и мечтать бесполезно до двенадцатилетия, когда я получу гражданские права.
Скорее по этой причине, чем по какой-либо другой, я взорвалась и назвала своих косных родителей уродами.
Жимолость всегда была верна своему любимому образу Русалочки. Просто до идиотизма верна — теперь у большеглазой мультяшечной трансфекции такие невероятные макротитьки, что на них чашечки — морские раковины — кажутся колпачками для сосков.
И вот Жимолость заговорила, и одноклассники — включая моего чувака — жадно ловили каждое ее слово.
— Это потому что твои предки — трансвозы! — прикалывалась Жимолость.
А я только кривилась от злости. Что тут возразишь? Всем известно, что мои папаши принадлежали к трансвековым воздерженцам. У них даже было собственное часовое шоу в метамедиуме: «Будем проще — с Альвином и Кальвином Арнесонами».
Все ржут-заливаются-покатываются, а мне бы заступиться за отцов, но это ужасно трудно, поскольку совсем даже не хочется, и чувствую я себя оттого полной лицемеркой.
— Может, и правда мои предки — ретрограды и мудаки, — сказала я, — но в отличие от твоих не бориокуданы, черной дурью не торгуют!
Все долго молчали, как отмершие клетки. Мой намек на подпольное происхождение богатства напольно уважаемых предков Жимолости — это просто верх неосмотрительности. Но не могу же я сидеть сиднем и бить фагоцитов, пока она критикует моих папок. Это я вправе их критиковать, а ей — нельзя.
Мультяшечные глазенки Жимолости превратились в злые щелочки, она на меня таращилась, как Пантерина из Сикрет Сервис на подозрительного типа, выдающего себя за директора Всемирного банка. Ну, теперь-то я точно попала в ее черный список. Пожалуй, задирать такую дрянную девчонку — это не слишком умно.
— Так-так, — проговорила она сочащимся лизоцимами голосом, — а наша уточка, оказывается, крякать умеет. Ты, наверное, думаешь, что ежели у меня такие крутые предки, то моя жизнь — это просто паучий шелк и гормон-сода. А ты хоть представляешь, каково это — каждую ночь ждать, что явятся кримоловы, или Протеиновая Полиция, или МВФ, снесут двери и всех нас шунтируют?
Пожалеть Жимолость, сидящую на губчатой массе лимфы, машущую плавниками и выпячивающую грудь, было трудно. Я даже и не пыталась.
— Зато ты получаешь все, о чем ни попросишь…
— Да какое отношение это имеет к счастью? Прикинь: вот ты тоже имеешь все, что душа пожелает. И что, всегда счастлива?
— А то!
— Ну-ну, — растянула рот в ядовитой улыбочке Жимолость. — Так о чем ты больше всего мечтаешь? Скажи нам, не стесняйся. А я позабочусь, чтобы самая буйная твоя фантазия сделалась явью.
Тут у меня из-под ног ушло поле битвы. Разговор от скромных достоинств моих родителей перешел к теме реализации самых сокровенных желаний, и перешел не по моей инициативе, и это мне совсем не понравилось. Как и то, что я вынуждена перейти к обороне.
Что я могла сказать Жимолости и всем моим друзьям? По-настоящему мне хотелось всего лишь пару скромных… ну, средней скромности буферов и, может, базово-линейные гениталии для Сглаза. Но признаться в этом я не могла — чересчур смутилась. Поэтому ляпнула первое, что на ум пришло:
— Ну, я бы не отказалась от этого… от шипа!
— И это все? — рассмеялась Жимолость. — Перед тобой такой огромный выбор — а ты просишь дурацкий шип?
Тут вмешался Сглаз, и я послала ему молчаливое «спасибо».
— А чем плох шип? Это же так пикантно. Да к тому же редкость — почти ни у кого больше нет!
Жимолость фыркнула:
— Небось и ты от шипа не отказался бы?
— Да уж, не отказался бы. Но он стоит подороже ведра мозгов. Сама-то не носишь, небось, подойти с такой просьбой к предкам страшно…
Тут Жимолость взяла любимый тон — мол, не учи того, кто все тропы на свете перепробовал. Ее противный голос мне прямо-таки под кожу забирался, как швейбага.
— Объясняю. По мне, так шип — это просто вопиющая безвкусица, вроде блескожи. Да я бы скорей хитин согласилась носить! Но если для вас, несчастных личинок, на рогах свет клином сошелся, то будь по-вашему.
Больше ни Жимолость, ни Сглаз, ни я ничего сказать не успели. Переменка закончилась, Черепаха начала новый урок.
Но мне больше не удавалось сосредоточиться на учебе. Все шарики в моей голове крутились с удвоенной скоростью, пытаясь разгадать, какую каверзу затеяла Жимолость.
Наконец черепаха разрешила нам выйти из виртуальности, и вот я снова очнулась в Мешке, уже спрятавшем липкие ниточки-усики.
Пощекотав, я его заставила раскрыться и выбралась наружу.
Все остальные ребята тоже вылезали из Мешков, приятно было видеть знакомые лица и фигуры после столь долгого купания в микродиснеевской патоке. Большинство из них… да все, кроме меня, любимой, щеголяли разными детскими прибамбасами: хвостами, чешуей, острыми когтями, гривами, экстровенами и накладными мозгами. Только мне предки не позволили купить даже простенькую жаберную щель или шестой палец, уже не говоря о сиськах, — они, видите ли, блюдут какой-то дикий принцип «соматической целостности».
Жимолость пригладила идеальную пегую шевелюру и глянула на меня со своего насеста — уголка умнопарты — с хищным выражением страж-птицы. Мне сразу захотелось, чтобы рядом оказался Сглаз, прежде чем она скажет хоть слово, но мой друг все еще выбирался из Мешка, он у нас в классе первый тормоз. Я решила помочь.
Мешок Сглаза претерпевал какую-то нетипичную перистальтическую реакцию, и мне пришлось ласкать ганглии управления, пока он не успокоился. Вечно у Сглаза проблемы с Мешком — потому что параметры этого интерфейса не настроены на специфику моего друга-товарища.
Сглаз мне помогал, и в конце концов ему удалось выбраться наружу.
У Сглаза ниже живота ничего не было. Просто-напросто в нескольких сантиметрах от пупка заканчивалось тело. Как будто его распилил надвое очумевший фокусник.
Низ Сглаза — или брюшная часть, или как угодно назовите — был запечатан пленкой «Иммунолоджик», прочной, как акулья кожа, и сращенной с его «родной» эпидермой. Пленка эта справлялась с отходами жизнедеятельности Сглаза, какать-писать ему не приходилось.
А ходил Сглаз на кулаках. У него могучие руки, с массивными супермиофибрильными бицепсами, с твердыми мозолями на костяшках пальцев. Передвигался он, либо бросая вперед туловище, а потом обе опоры разом, либо переваливаясь с одной руки на другую.
Таким Сглаз и родился. Его предки были космиками в третьем поколении, живя при нулевой гравитации, совершенно не нуждались в ногах. Они обратились к хромопортным, и те перекроили гены, и в результате получился мой приятель Сглаз.
Родители — асгардская номенклатура — отправили Сглаза на Землю, в нашу школу, — как они сказали, для прохождения высшей образовательной практики.
Но я не понимаю, каких таких выгод они для него искали, ведь сейчас практически везде легкодоступны, да и применяются вовсю, и тропо-, и виртобучение. Наверное, дело в сомнительной гейской социальной жизни — предки решили приобщить к нему отпрыска. Или космикам захотелось бабки потратить с шиком.
Когда мы со Сглазом подружились, я ему задала два вопроса.
— Почему ты не ездишь на протезлежке, как ребята-дельфинята, например?
— Потому что я не инвалид. Я совершенно нормальный. Нормальный для космика, разумеется.
Спорить я не стала, хотя только базово-линейные пережитки вроде меня понимают полууничижительный смысл слова «нормальный». Может, на Асгарде у него другое значение. Я задала второй вопрос:
