Прикрыв глаза от солнца, Джосс Эррол — мужчина неотразимой красоты: чуть старше тридцати, со светло-золотыми прямыми локонами, растрепавшимися у висков, — нарушил молчание:

— Я вижу… Клянусь Богом, это самолет. Первый за… десять месяцев? Вон там, над вершиной…

Его жена Молли — миниатюрная женщина с золотисто-каштановыми волосами — спросила:

— Кто это может быть? Ведь согласно указу старой доброй Глэдис, местным летчикам запрещено подниматься в воздух…

Джон Карбери, высокий парень с неизменно злым выражением лица, владелец ранчо в Нгоро под названием Серемаи («Место смерти» на языке масаи), с безжизненной угрюмостью произнес:

— Позволю себе заметить, это не какой-нибудь потрепанный европейский самолет. Других у них не было, а теперь они и вовсе перебиты, а если что и осталось, так то ничтожная горстка грязных недоделок. Нет, если кому-то суждено выжить, так это американцам.

Привыкшие к обличительным речам в свой адрес соотечественники не обратили на Карбери внимания.

В разговор вступила Элис де Траффолд, хрупкая, по-эльфийски красивая девушка с высокими скулами и карими глазами:

— Лиззи, тебе лучше всех видно. Что за самолет?

Джулиан «Лиззи» Лизард, один из наблюдателей — в нечищеных сапогах, неопрятный, небритый и все же привлекательный юноша ответил в своей извечной школьной манере записного остряка:

— Я предпочитаю по мере возможности не полагаться на невооруженный глаз, графиня. Так получилось, что благодаря моим стараниям на ниве культурного просвещения у меня имеется именно та вещь, что необходима нам в данной ситуации.

Лиз поднял вверх бинокль, чем вызвал восторженные аплодисменты. Покрутив бинокль, он объявил:

— Мне довелось присутствовать на испытательных полетах в Париже, и могу предположить, что машина французская. Возможно, «Симун». Посмотрим, есть ли у него регистрационный номер… Да: эф, тире, ай, эн, экс…

Самолет стремительно приближался, и даже невооруженным глазом можно было увидеть, что он странно рыскает. Машина кренилась то влево, то вправо, нос опускался, затем вдруг вскидывался вверх.

— Ставлю сотню, он сейчас разобьется! — выкрикнул Карбери.

— Кто с тобой будет спорить! — ответил Джосс.

Паря над деревьями вокруг поля для поло, самолет опустился так низко, что принялся стричь шасси зеленые верхушки. Невидимый игрокам пилот, видимо, забылся или не осознавал, в какое попал положение. Он не смог набрать высоту или хотя бы сбавить скорость. «Симун», словно вышедший из-под контроля реактивный снаряд, направлялся прямо на людей.

— Врассыпную! — крикнул Джосс, вонзив шпоры в бока лошади.

На скорости около ста миль в час самолет пропахал мягкий газон, оставляя за собой суглинистую борозду. Удар оказался таким сильным, что двигатель самолета выбросило наружу, словно выплюнутую семечку, и он приземлился на приличном расстоянии от последней стоянки самолета.

На несколько секунд воцарилась тишина. Первым подал голос Карбери:

— Поплатился по полной.

— Действительно, — оптимистично ответил Джосс. — И все же, полагаю, нужно взглянуть на нашего гостя.

— О, он мертв, — обнадеживающе предположил Карбери. — Кто тут выжил бы?

Словно по сигналу покореженная дверь кабины среди мятых дымных обломков издала отвратительный скрежет — ее толкнули изнутри — и отвалилась, слетев с петель на дерн.

Из самолета появилась громоздкая туша в перепачканной кровью форме. Прижав что-то к телу одной рукой, грузный пилот с трудом протиснулся в люк и рухнул на поле лицом вниз.

Игроки и зрители тотчас метнулись к нему. Понадобилось немало рук, чтобы перевернуть летчика на спину. Он захватил с собой шляпную коробку, в которой оказались исписанные листы и книга.

Кики Престон, американка, паршивая овца семейства Уитни, радостно воскликнула:

— Ух ты, это ж легендарный летун-писака-как-там-его? Сент-Супри! В прошлом году его лицо было во всех газетах Нью-Йорка. — Кики вдруг погрустнела. — Нью-Йорк. Как подумаешь, что он больше не…

Джосс слез с лошади, снял с шеи платок, смочил его слюной — несколько дам манерно вздохнули — и нежно протер окровавленное лицо бесчувственного летчика. Сняв с пилота разбитые зеркальные очки, он отметил:

— Полагаю, мисс Кики права. Я тоже узнаю известного Антуана де Сент-Экзюпери.

Поднявшись, Джосс щелкнул пальцами, и его тотчас окружили шикарно одетые слуги.

— Что прикажете, бвана?

— Сделайте носилки и отнесите нашего гостя в спальню в восточном крыле. И отправьте машину в Найроби за доктором Винтом.

— Слушаюсь, бвана.

— Тише! — восторженно крикнула Кики. — Он хочет что-то сказать!

Сент-Экзюпери слабо бормотал бессвязные непонятные слова:

— Таяра, бум-бум, таяра, бум-бум…

— Он пытается петь! — сделал вывод Лиз. — Та-ра-ра-бум-па-па!

Джосс поморщился и покачал головой:

— Не думаю, Лиз. Но мы узнаем истину, если он выживет.

Когда Сент-Экзюпери унесли, Джосс сел на лошадь.

— Что ж, полагаю, мы можем продолжить игру на соседнем поле, сохранив все ставки. Это поле определенно пришло в негодность. Не мог бы кто-нибудь принести мяч?

Леди Идина, бывшая жена Джосса, галопом поскакала вперед, на ходу нагнулась в седле и захватила мяч. На обратном пути она держала его высоко в воздухе: полированный человеческий череп без челюстной кости, на котором остались трещины от сильных ударов клюшки.

— Похоже, старому Плейфэру пора на отдых, — беспечно проговорила леди Идина. — Я помню, что он просил нас не разлучать его с поло как можно дольше, но нельзя же играть со спортивным инвентарем, пришедшим в негодность.

Джосс улыбнулся бывшей супруге:

— Осмелюсь предположить, на его место скоро появятся иные кандидаты.

Антуан де Сент-Экзюпери — Тонио Сент-Экс для многочисленных друзей и семьи — проснулся среди многообразия видов, звуков и запахов.

Занавеска из марли колыхалась от ветра на большом распахнутом окне, через которое лился изумительно яркий свет, напомнивший ему дом матери в Сент-Морице, который некогда утопал в солнечных лучах. Снаружи доносилось райское пение птиц и аромат цветов: жасмина, плюмерии, бугенвилли. А в доме пахло завтраком, слышались приглушенные голоса людей и звон посуды.

Сент-Экзюпери инстинктивно приподнялся и с громким стоном рухнул обратно на накрахмаленную чистую простыню. Все тело ломило от боли. Что произошло, как он попал сюда и куда именно?..

Перед глазами плясали картинки воспоминаний. Он заправляет «Симун» на пустынном летном поле Ле-Бурже, откинув в сторону кровавый труп механика — друга, который пал смертью храбрых прямо на насос. Разгоняется по полосе, усеянной телами, в плохую погоду, без второго пилота; перелет будет трехдневным, если все пойдет по плану. Летит над просторным кладбищем, кое представляла собой Франция, каждый город — некрополь. Разум свободен, чтобы принять ужас мировой трагедии. Внизу под ним показались безбрежные воды Средиземного моря; в эти часы, как он уже некогда описывал, нет ни малейшей уверенности, что тебе принадлежит хоть что-то в этом мире. Завидев знакомое излюбленное побережье севера Африки, он следует испытанным курсом авиапочты на Алжир. Движется на восток, а потом сворачивает на юг, руководствуясь так называемым чутьем — инстинктом летчика. Приближалась ночь, а с ней темнота, которую он некогда так любил за соблазнительное помаргивание лампочек на приборной доске. Теперь всё казалось насмешкой. Глаза болели от усталости, словно забились песком, во рту стоял вкус чрезмерного количества выкуренных сигарет и бренди, который он пил большими глотками из термоса. Первый рассвет, посадка для заправки в городе Малакаль на Ниле, где местные жители были потрясены, увидев до сих пор живого белого. Затем обратно в воздух, где бесконечность пейзажа разворачивалась, как скрученная в бобину кинопленка, спрятанная за горизонтом. Проглотив на закате две таблетки бензедрина, он продержался до следующего рассвета, заправился в местечке Юба (на миг ему показалось, что не Юба, а Юби — тот первый почтовый перелет лучших дней жизни, ныне затерявшийся в ностальгической дымке). Третий восход после двадцати четырех часов, тотчас ушедших в забытье из-за бензедрина. Перед ним предстала равнина Грейт-Рифт со стадами диких животных, населявших ее в таком изобилии, что казалось: природа восстанавливала равновесие после рокового поражения человечества.