– О ней. Карен только о себе и говорила, больше ни о чем. О себе, о предках, о брате…

– Она была дружна со своим братом?

– В некотором роде. Но он – парень простой, как Мытарь. Ничего знать не хочет, кроме своей медицины, поэтому Карен не очень откровенничала с ним. Про наркотики и свои похождения ничего не говорила.

– Продолжайте.

– Ну, в общем, я сидел и слушал ее. Карен рассказала про школу, потом – про какую-то мистику. Мол, начала медитировать два раза на дню по полчаса. Это вроде как прополаскивать мозги. Или макать тряпку в чернила. Что-то такое. Она только-только начала этим заниматься и была в полном восторге.

– Как она держала себя?

– Нервничала. Выкурила целую пачку сигарет и не знала, куда девать руки. У нее на пальце был перстень школы Конкорд, так она его и крутила, и снимала, и снова надевала. Все время, безостановочно.

– Она сказала, почему приехала на выходные?

– Я спрашивал, – ответил Зеннер. – Да, она говорила об этом.

– Ну и?

– Она приехала на аборт.

Я откинулся в кресле и закурил.

– Как вы к этому отнеслись?

Зеннер покачал головой.

– Я не поверил. – Он метнул на меня быстрый взгляд и опять припал к кружке. – Я вообще перестал верить ей. В том-то и беда. Я словно отключился и не обращал на нее внимания. Не мог иначе, потому что она… Короче, я еще был неравнодушен к ней…

– Она знала об этом?

– Она знала все, – ответил Зеннер. – От нее ничего нельзя было скрыть. Будто кошка, она полагалась на чутье, которое никогда не подводило. Карен могла войти в комнату, оглядеться и рассказать все про каждого, кто там сидит. Она безошибочно улавливала чужие чувства.

– Вы говорили с ней об аборте?

– Нет. Ведь я же не поверил ей, вот и не стал развивать тему. Но где-то через час Карен сама вернулась к этому. Сказала, что боится, что хочет быть со мной. Все время это повторяла.

– И вы поверили?

– Я уже не знаю, чему верить. Нет, пожалуй, не поверил. – Он залпом допил пиво и поставил кружку. – Послушайте, что, по-вашему, я должен был делать? Эта девчонка вконец сбрендила. Все знали, что она – того. Нелады с предками, да и вообще с белым светом. Вот и свихнулась.

– Как долго вы беседовали с ней?

– Часа полтора. Потом я сказал, что мне пора обедать и заниматься, и попросил ее уйти. Она и ушла.

– Вы не знаете, куда она направилась?

– Нет. Я спросил, но Карен только рассмеялась в ответ и сказала, что всегда идет, куда глаза глядят.

Я расстался с Зеннером уже под вечер, но все-таки позвонил на работу Питеру Рэнделлу. Его не оказалось на месте, но я сказал, что дело срочное, и тогда медсестра посоветовала мне позвонить в лабораторию. По вторникам и четвергам Питер нередко задерживался там.

Звонить я не стал. Предпочел поехать.

Питер был единственным членом семейства Рэнделл, с которым я встречался в прошлом. Раз или два мы виделись на вечеринках. Такого человека нельзя было не заметить. Во-первых, потому что он наделен незаурядной внешностью. Во-вторых, Питер обожал вечеринки и ходил на все, о которых ему доводилось случайно услышать.

Он огромен, толст, жизнерадостен, весел и румян, а смех его чертовски заразителен. Питер не расставался с сигаретой, не знал меры в выпивке, был занятным собеседником и настоящим сокровищем для любой хозяйки дома, потому что именно он обеспечивал успех вечеринки и не давал веселью заглохнуть. Бетти Гейл, супруга заместителя главврача Линкольновской больницы по лечебной части, однажды сказала о Питере: «Ну разве он не дивный светский зверь?» Вообще она то и дело ляпала что-нибудь эдакое, но на сей раз попала в точку. Питер Рэнделл был самым настоящим светским зверем – открытым, общительным, вальяжным, добродушно-игривым. И благодаря юмору и манере держаться на удивление свободным.

Питер мог выдать любую сальную шуточку, и вы бы рассмеялись. Подумав про себя: а шуточка-то грязная, вы тем не менее хохотали бы до упаду, а вместе с вами покатывались бы все гости. Питер мог заигрывать с вашей женой, расплескивать вино, говорить гадости хозяйке, сетовать на жизнь и вытворять все, что угодно, и вы не стали бы возмущаться и косо смотреть на него.

Интересно, что он расскажет мне о Карен?

Лаборатория Питера располагалась на пятом этаже биохимического факультета медицинской школы. Я прошел коридором, воздух в котором был напоен лабораторными ароматами. Благоухало ацетоном, бунзеновскими горелками, мылом для пипеток и химическими реактивами. Букет был резкий и терпкий.

Кабинет у Питера оказался совсем крошечный. Сидевшая за столом девушка в белом халате печатала какое-то письмо. Она была очень хороша собой. Про таких говорят: броская. Впрочем, едва ли Питер Рэнделл нанял бы невзрачную секретаршу.

– Чем могу быть полезна? – с легким акцентом спросила она меня.

– Я ищу доктора Рэнделла.

– Он вас ждет?

– Не знаю. Я звонил, но ему могли и не передать мое сообщение.

Окинув меня взглядом, девушка, вероятно, решила, что я – врач из клиники. В ее взоре сквозило презрение истинного исследователя к жалкому лекарю. Считается, что клиницисты вообще не работают головой, а занимаются ерундой и возятся с грязными пациентами. Какая уж тут наука. А вот исследователь витает в высших сферах чистого разума и пребывает в состоянии интеллектуального блаженства.

– Идемте, – девица встала и зашагала по коридору. У нее на ногах были деревянные башмаки, увидев которые я догадался, откуда в ее речи этот причудливый акцент. Я шел за девушкой, разглядывал ее попку и думал, что лучше бы на ней не было халата.

– Доктор вот-вот начнет новый цикл инкубации, – оглянувшись, сообщила мне секретарша. – И будет очень занят.

– Я могу подождать.

Мы вошли в лабораторию. Она располагалась в угловой комнате, окна выходили на автостоянку, где уже почти не осталось машин.

Рэнделл стоял у стола, склонившись над белой крысой. При нашем появлении он поднял голову и сказал:

– А, Бриджит, вы как раз вовремя.

Потом Питер заметил меня.

– Так-так, и кто это к нам пожаловал?

– Меня зовут Берри, – начал я. – Мы…

– Да, да, конечно, я вас прекрасно помню. – Бросив крысу на стол, Питер пожал мне руку. Крыса кинулась прочь, но остановилась на краю стола и принялась принюхиваться, глядя вниз. – Джон, кажется, – продолжал Рэнделл. – Да, мы встречались. – Он снова схватил крысу и усмехнулся. – Кстати, мне только что звонил брат, предупреждал, что вы можете нагрянуть. Похоже, вы его завели. Если мне не изменяет память, он назвал вас сопливым нюхачом.

Наверное, такое определение показалось Питеру очень забавным. Он снова расхохотался и добавил:

– Вот так-то. Не будете докучать его благоверной. Кажется, вы изрядно расстроили ее.

– Очень сожалею.

– И зря, – весело сказал Питер и, повернувшись к Бриджит, попросил:

– Пригласите, пожалуйста, остальных. Пора начинать.

Бриджит наморщила носик, и Питер подмигнул ей. Как только девушка вышла, он доверительно сообщил мне:

– Прелестное создание. И очень помогает мне сохранять форму.

– Вот как?

– Да, – он похлопал себя по толстому пузу. – Уж больно легкая нынче жизнь. Современные удобства – коварная западня. Из-за них слабеют глазные мышцы, и повинно в этом телевидение. Мы пялимся на экран, и глазным яблокам не хватает движения. В итоге падает зрение, а это уже трагедия. Но Бриджит – прекрасное средство профилактики такого рода недугов. – Питер блаженно вздохнул. – Однако чем могу служить? Ума не приложу, с какой стати вы решили навестить меня. Вот если бы вы пришли к Бриджит, тогда понятно. Но я-то вам зачем?

– Затем, что вы были лечащим врачом Карен, – ответил я.

– Совершенно верно, совершенно верно. – Питер схватил крысу и посадил ее в крошечную клетку, после чего оглядел ряд клеток побольше в поисках другого подопытного животного. – Чертовы девицы. Сколько раз говорил им, что на краске для волос не разоришься, а они знай себе жадничают: положат мазочек, и все. Ага! – Его рука молниеносно метнулась вперед и ухватила крысу. – Мы берем только тех, у которых окрашены хвосты, – объяснил мне Питер, поднимая зверюшку повыше, чтобы я мог разглядеть лиловое пятнышко на хвосте. – Им вчера ввели гормон паращитовидной железы, и теперь, как сие ни печально, меченые крысы должны встретиться с Создателем. Вы умеете умерщвлять крыс?