Сесть в кресло.

Он уперся локтем здоровой руки в сиденье и начал подтягиваться. И вот наконец ему удалось навалиться на сиденье грудью, а затем перетащить туда же остальные части тела. Конечности немели, становились все холодней и тяжелей с каждой минутой. И вот вдруг настолько отяжелели, что он даже двинуть ими не мог. Все тело страшно отяжелело. И все же ему удалось сесть в это кресло почти прямо.

Рядом на столике был телефон, но рука оказалась просто неподъемной тяжести, и он никак не мог дотянуться до него. Он пытался, несколько раз, но не получалось. Рука отказывалась подчиняться, двигаться, он мог лишь слегка пошевелить пальцами, вот и все. И тело, оно было такое холодное, такое тяжелое…

И тут Эванс начал терять равновесие, правда, не сразу. Его клонило куда-то в сторону, и через несколько секунд он навалился грудью на подлокотник кресла, а голова бессильно свесилась вниз. В этой позе он и остался, не в силах больше пошевелиться. Голову поднять не мог, был не в состоянии двинуть ни рукой, ни ногой. Даже глазами управлять не удавалось. Он видел перед собой только обивку сиденья и ковер на полу. И подумал: «Это последнее, что мне довелось видеть в этой жизни».

Как долго ему пришлось разглядывать ковер, Питер Эванс не знал. Подлокотник кресла сильно давил на грудь, казалось, именно поэтому ему нечем дышать. В голове проносились сценки из прежней жизни: подвал, где он играл на первом своем компьютере; синий велосипед, подарок родителей, который украли в первый же день; первый в жизни смокинг, плотно облегающий грудь, он должен был надеть его на выпускной вечер в колледже. А вот его вызывает профессор Уитсон и требует произнести вызубренный материал, и ноги у Эванса дрожат от страха, а старый Уитсон разносит его в пух и прах…

— Питер! Эй! Питер?..

И мучает его, их всех мучает и терроризирует этот невыносимый Уитсон; а затем обед, на котором его в последний раз испытывали как кандидата на должность в Лос-Анджелесе, и он нечаянно пролил суп прямо себе на рубашку, но партнеры из вежливости притворились, что не замечают этого, и…

— Питер? Питер! Что ты здесь делаешь, а, Питер? Давай вставай!..

Он почувствовал, как на плечи ему легли чьи-то руки, такие горячие, они прямо жгли, словно огнем, и вот со стоном и кряхтением он снова занял сидячее положение.

— Вот так-то лучше… — Джанис смотрела на него, лицо ее находилось всего в нескольких дюймах. — Что это с тобой, а? Что ты принял? Говори!

Но он не мог говорить. Не мог двигаться. На ней был трикотажный топ, джинсы, сандалии. И стоило ей хоть чуточку сместиться в сторону, как он терял ее из вида.

— Питер? — Голос звучал встревоженно. — Кажется, тебе совсем плохо. Ты что, баловался экстази? Или у тебя удар? Но ты еще слишком молод для инсульта. Хотя такое случается… особенно если учесть, какой дрянью ты питаешься. Я же говорила, не больше шестидесяти пяти граммов жиров в день. Вот был бы вегетарианцем, никакой бы инсульт тебя не хватил. Почему не отвечаешь? Что ты молчишь? А?..

Она дотронулась до его подбородка, глаза смотрели вопросительно. У Эванса сильно кружилась голова, наверное, потому, что он почти совсем перестал дышать. И еще казалось, на грудь давит камень весом тонн в двадцать, не меньше. Странно, он сидит почти прямо, а камень все равно давит.

«Надо позвонить в больницу», — подумал он.

— Прямо не знаю, что с тобой делать, Питер, — сказала Джанис. — Так хотелось поболтать с тобой сегодня, и вот на тебе. Ты в таком состоянии… Если честно, ты меня просто пугаешь. Хочу, чтоб ты ответил мне хоть что-нибудь. Ну же, отвечай!

Позвони в больницу!

— Прямо не знаю, что и думать. Может, ты меня возненавидел, но ума не приложу, за что. Знаешь, давай-ка я наберу 911 и вызову «Скорую». Нет, мне страшно жаль, и я вовсе не хочу вовлекать тебя в неприятности, но ты меня просто пугаешь, Питер!

Тут она исчезла из вида, Эванс больше не видел ее, зато услышал, что она сняла трубку телефонного аппарата, стоявшего рядом на столике.

Молодец! Только торопись!

— У тебя что-то с телефоном, — послышался ее голос.

О господи!

Он снова увидел ее.

— У тебя телефон не работает, ты это знаешь?

Позвони по мобильному! Ведь у тебя есть мобильник!

— Где твой мобильник? Я оставила свой в машине. Так сбегай и принеси!

— Может, другие телефоны в квартире работают?.. Нет, тебе определенно стоит позвонить своему провайдеру, Питер. Разве можно жить с одним аппаратом… а это что такое? Кто-то вырвал шнур из стены? У нас что, был приступ меланхолии или бешенства? И второй аппарат раздолбан…

Стук в дверь. Похоже, что во входную.

— Привет!.. Есть кто-нибудь? Питер. Ты дома? — Голос женский. Но он его не узнавал.

Потом услышал голос Джанис.

— Вы, собственно, кто?

— А вы кто?

— Я Джанис. Подруга Питера.

— А я Сара. Мы с ним работаем.

— До чего ж вы высокая!

— Где Питер? — спросила Сара.

— Там, в гостиной, — ответила Джанис. — С ним что-то неладное.

Эванс их не видел. Глаза не слушались. Мало того, перед ними начали плавать серые мухи — верный признак того, что он вот-вот потеряет сознание. Он сделал над собой просто нечеловеческое усилие, чтобы хоть немного наполнить легкие воздухом.

— Питер? — окликнула его Сара.

И вот она возникла прямо перед ним. Стояла и пристально всматривалась ему в лицо.

— Тебя парализовало? — спросила она.

Да! Позвони в больницу!

— Он весь вспотел, — сказала Сара. — И пот холодный.

— Таким я его и нашла, — Джанис обернулась к Саре. — А вы вообще что тут делаете? Вы хорошо знаете Питера?

— «Скорую» вызвали? — спросила Сара.

— Нет, потому что забыла телефон в машине, а тут…

— Сейчас вызову.

Сара достала свой мобильник. Это было последнее, что помнил Эванс.

Время было позднее. И дом, и все вокруг погружено во тьму. Николас Дрейк сидел за письменным столом у себя дома, в Брентвуде, что неподалеку от Санта-Моники. Дом находился ровно в 2,9 мили от побережья (он специально недавно измерил это расстояние, проехав на машине), так что здесь он чувствовал себя в безопасности. С домом ему вообще повезло, ровно год тому назад он был куплен для него НФПР. Ну и, естественно, пошли разговоры, потому что НФПР уже приобрел для него один дом, городской, в Джорджтауне. Но Дрейк всячески подчеркивал, что ему нужна эта резиденция на западном побережье принимать и развлекать важных гостей, всяких там знаменитостей и филантропов.

Ведь Калифорния, в конце концов, самый передовой и озабоченный состоянием окружающей среды штат. Именно здесь, в Калифорнии, первыми приняли законы, ограничивающее курение, почти за десять лет до того, как это сделали в Нью-Йорке и других городах восточного побережья. И даже когда Федеральный суд нанес в 1998 году сильнейший удар по АЗОС, обвинив агентство в том, что оно нарушает установленные им же законы, запрещая курение сигарет со специальным антиникотиновым фильтром, — дело в том, что федеральный судья был родом из «табачного» штата, — даже тогда Калифорния не дрогнула. Законы против курения остались. И НФПР, и подобные ему организации не собирались успокаиваться на достигнутом. К примеру, в Санта-Монике вот-вот должны были запретить курение на улице, даже на пляже! Разве это не прогресс?

Здесь легко и приятно работать.

А вот что касается добывания по-настоящему больших фондов… тут дела обстояли несколько иначе. В развлекательной индустрии работали несколько богачей, на которых всегда можно было положиться. Но настоящие деньги в Калифорнии водились не у них, а в крупных инвестиционных банках, у владельцев концернов и корпораций, в недвижимости, в трастовых фондах, короче, у людей, распоряжающихся суммами от пятисот миллионов долларов до двух миллиардов. Да, то были серистые деньги, но уговорить этих людей расстаться хотя бы с малой их частью было не так-то просто. Эти люди населяли другую Калифорнию. Ходили в гольф-клубы, куда не пускали актеров, какими бы они ни были знаменитостями. Большие деньги находились в руках первопроходцев и антрепренеров высоких технологий, и люди эти были очень умны и крайне жестки в ведении дел. Большинство из них прекрасно выучили свой урок. Господи, да многие из них были учеными.