– Вот как? А люди потеряли свои деньги? – спросил Эдвин.

Весьма щекотливый вопрос.

– Нет, не совсем. Как я сказал, все развивалось против правил. Они не вкладывали деньги в систему. Ничего не продавали, ничего не производили. И конечно, не снимали наличные с чужих счетов. Деньги не украли, это просто разновидность прироста. Математика тут бессильна, концы не сходятся, но очевидно…

Эдвин вспомнил слова Рори: «Деньги – органика, а не математика. Они живые. Дышат. Растут» – и рассмеялся.

– По-твоему, смешно? Да, умник?

– Нет, сэр.

– А нам это смешным не кажется, ясно?

– Я знаю, – сказал Эдвин виновато. – Я видел этот девиз над входом. Прошу прощения. Честно. Но я все равно не понимаю, какое преступление совершил. Какой именно закон я нарушил?

– Мы еще не решили. Но не советую вам выезжать за пределы штата до особого распоряжения.

Никого не арестовали и формально не привлекли к «делу Рори П. Уилхакера», и никто, кроме Эдвина де Вальва, не потерял ни цента. Поймали только беднягу Эдвина. Лишь его капитал попал в сети новоиспеченных правил. Он чувствовал, что все слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Неделю удача ему улыбалась, а потом отвернулась. Слишком многое случилось, и слишком быстро. Похоже на сумасшедшую гонку, на нежданное везение в рулетке. Но Эдвин всегда подозревал, что все кончится провалом. Так и произошло.

Вскоре правительство разработало сложные законы относительно использования каскадных счетов и правила, запрещающие «серфинг по часовым поясам», как это теперь называли. Но к тому времени уже родилось более тысячи новых миллионеров и мультимиллионеров. Легко и просто.

Эдвин словно очнулся от необычайно приятного сна о легких деньгах и неограниченных возможностях и упал на землю, в однообразную жизнь на Гранд-авеню. Ну и что? Хотя бы на миг, на краткий сияющий миг, Эдвин де Вальв стал всемогущим. Неприлично богатым. На один краткий миг он перестал быть просто редактором.

Жизнь продолжалась. Работа шла своим ходом. По-прежнему крутились шестеренки и колесики. От Суаре пришел факс: «Редакторскую правку получил. Постараюсь не тянуть с ответом. Живите, любите и учитесь. Тупак Суаре».

Отдел маркетинга просчитывал рыночную нишу и разрабатывал стратегию сбыта. Художественная редакция готовила макет обложки («Шоколадные конфеты и атлас», – подчеркивал Эдвин). А Мэй взяла на работу нового практиканта – то есть разбирать бесконечные стопки рукописей больше не придется. («На собеседовании тоже пленил Мэй аллитерациями», – подозревал Эдвин.) С Ирвином не заладилось с самого начала. Главную оплошность стажер совершил, когда их представили друг другу и он отметил сходство их имен.

– Эд-вин, Ир-вин. Почти совпадают, не находите? Особенно принимая во внимание, что мы выполняем похожую работу.

– Где же похожую? – отрезал Эдвин. – Ничего общего. Ты разгребаешь плесневелые стопки ненужных рукописей. Я полирую произведения литературного искусства. Ты выгребаешь, я полирую. Совершенно разные категории, Ирвин. Лучше купи-ка мне сэндвич.

Ирвин старался изо всех сил, но не вполне соответствовал требованиям. Не валился с ног от усталости (пока еще). Дух его не был в достаточной степени сломлен (пока еще).

– Пусть поработает еще недельку. Он справится, – говорила Мэй.

Пока же ни дня не проходило без того, чтобы Ирвин не прибегал с той или иной «великой находкой», которую откапывал в макулатуре. Он даже выследил Майерса из отдела научной фантастики и, запыхавшись, выпалил:

– Я только что прочитал заявку на фантастический роман о будущем. Это потрясающе. Там совершенно неожиданная концовка. Мир полностью разрушен после ядерной войны. Но погибли не все, выжили мужчина и женщина. На последней странице он поворачивается к ней и говорит…

– Привет, меня зовут Адам, – монотонно произнес Майерс, словно цитировал по памяти.

– Ну да. А откуда вы знаете?

– Потом она поворачивается к нему и говорит: «А меня Ева». Они берутся за руки и смотрят на восход солнца.

– Точно. Вы уже это читали?

– Да, – кивнул Майерс. – Много раз. Много-много раз.

И все же практикант Ирвин оказался хорошим парнем. Правда, чуть больше, чем надо, усердным и слишком уж таким… любезным.

Все шло хорошо. Работа кипела. Все становилось на свои места. Но приехал босс и все испортил. Мистер Мид вернулся с четырехдневного издательского семинара в Антигуа. («Четыре дня непрерывного мозгового штурма», по его описанию.) Придя на работу, Эдвин увидел на стуле записку от босса: «Проверь почту». Он проверил почту и, конечно, обнаружил письмо от Мида. «Подойди к дежурному. Там для тебя записка». Так что Эдвин потащился к дежурному и взял записку: «Эдвин, жду тебя немедленно в своем кабинете. Мистер Мид».

«Хвала господу, мы живем в век информации», – подумал Эдвин. (У этой, казалось бы, бессмысленной цепочки событий была своя странная внутренняя логика. Вначале мистер Мид послал записку к дежурному, потом, на случай, если Эдвин не возьмет ее, отправил электронное письмо. Затем подумал: «А вдруг утром он не проверит почту?», спустился в его каморку и черкнул записку. Так развивались события. Ни единой течи в корабле капитана Мида.) В коридоре Эдвин встретил Мэй.

– Ты к Миду? – спросила она. Он кивнул:

– Живописный маршрут через электронную почту и дежурного.

– В таком случае будь осторожен: он читает «Файнэншл Таймс».

– Ты что… – сказал Эдвин, замедляя шаг. – Только не это…

Только не это.

– Представь, что ты в театре абсурда, – улыбнулась Мэй.

Эдвин вошел в кабинет мистера Мида ссутулившись, заранее признавая свое поражение.

– Вы хотели меня видеть, сэр?

Иногда творческую энергию необходимо стимулировать. Иногда гений нуждается в поддержке. В такие дни Леон Мид вдохновлял себя коктейлем из запрещенных ингредиентов – стимуляторы, сонники, расширители сознания, – затем смыть все это заболтанным кристаллическим метедрином, после чего сделать глоток триметила и напоследок, может быть, нюхнуть немного кокаина. Далее, когда сознание распускалось лотосом, он… в общем, обычно валился на пол, но не раньше, чем снизойдут одно-два «озарения». Сегодня был удачный день. Он довел вдохновение в крови до оптимального уровня, но отключился. Стихия бушевала в его венах, электрической дугой вспыхивала в голове, гудела с такой силой, что…

– Эдвин! Заходи, заходи. Скорее, закрой дверь. Нам нужно обсудить кое-что важное.

– Как Антигуа, сэр?

Редеющие волосы и хвостик мистера Мида выбелило солнце, лицо загорело так, что губы казались бледными.

– Тяжело. Работали дни и ночи напролет, уверяю тебя. Говорят, издательства прекрасно справляются, если пустить все на самотек. Но это совсем не так. Вот, например, я, Эдвин. Я не считаю, что книги могут издаваться без моего вмешательства.

– Конечно, сэр. Очень жаль.

– Да, мне нравится во все вмешиваться, возиться, пачкать руки.

– Я знаю, сэр. Мы часто называем вас мистер Грязные Руки.

– Да? Чудесно. Заходи, садись. Хочешь что-нибудь? Виски? Сигару?

– Прибавку к зарплате.

– Ха, ха, – сказал мистер Мид. (Не рассмеялся, а именно сказал «ха, ха» – этакое вымученное подобие смеха.) – У тебя хорошее чувство юмора. Я ценю это в моих… – он чуть не сказал «подчиненных», – сотрудниках. Теперь вот что. Ты просто отлично поработал над «Шоколадом для души», мои аплодисменты. Но я побаиваюсь, что продавцы поставят ее в другой раздел. Иногда они такие невнимательные, ты же знаешь. Могут ведь засунуть в «Десерты» или еще какую-нибудь глупость сделать. Помнишь, что произошло с «Куриным бульоном»? Его упорно ставили в «Кулинарию».

– Помню, сэр. Но если хорошо провести маркетинговую кампанию, сделать рекламу, то «Шоколад» может…

– Реклама? Маркетинг? Нет, нет. Ничего подобного.

– Простите?

– Нет, нет. В этом сезоне вся серия самосовершенствования убита. Твоим проектом я заткнул дыру в каталоге и успокоил дистрибьюторов. Так что забудь о «Шоколаде».