Завтра понедельник, а это значит десять часов вкалывать в цепях с другими заключенными, потом макраме, различные искусства и ремесла. Мистер Этик ненавидел тюрьму. Терпеть не мог ходить в связке с другими заключенными. Не выносил душ из пожарного шланга. Испытывал отвращение к бесконечным образовательным сеансам и терапии групповыми объятиями. Так он лежал, злой на весь свет, проклиная судьбу, пока не услышал тихое «бульк» – такой звук бывает, когда дергаешь струну банджо. Перевернувшись на бок, мистер Этик вперился в темноту. Наконец глаза привыкли, и он увидел, как под трубой его унитаза образовалась капля – и упала. Бульк!

Мистер Этик подполз, нагнулся и обнаружил источник. Когда он потрогал место, где труба замурована в стену, оказалось, что шпаклевка еще сырая. Он пощупал основание унитаза. То же самое. Уплотнитель не успел схватиться – так же как и цемент, соединяющий замененные блоки. Штукатурка мягкая, будто камамбер. Мистер Этик неслышно хохотнул. (В ходе судебного разбирательства выяснилось, что сантехник вместо моментально застывающего раствора использовал смесь старой дешевой штукатурки с резиновым клеем.)

Мистер Этик – мужчина невысокий, скорее даже миниатюрный, но отнюдь не слабак. Он навалился и сдвинул спиной весь унитаз. Шланг вывернулся, но, остался на месте. (Если бы он оторвался, разлив канализационных вод привлек бы внимание охранников, которые при обходе оказались бы в луже. Но впервые за долгое время удача улыбнулась мистеру Этику.) Он пополз назад, набил одежду под одеяло – если вдруг в камере зажгут свет, – скользнул внутрь, под кожу тюремного здания, и был таков.

Крепко цепляясь за трубу, он проелозил вниз, а затем горизонтально по сточным трубам тюремного кишечника. Вода течет вниз, рассудил мистер Этик, рано или поздно тюремные отбросы сливаются в болото или в контейнер для переработки. И действительно – по мере спуска трубопровод становился шире, к нему подходило все больше труб. Единственными источниками света служили оранжевое сияние контрольных лампочек и крошечный фонарик для чтения в зубах мистера Этика. Фонарик ему выдали по разрешению надзирателя. Лампочка из твердого пластика светила плоховато, но в сырых промозглых тоннелях тюрьмы «Филоксум 901» она была редкой удачей – словно ангельский перст, указующий путь.

Итак, наш доктор Роберт Аластар (он же мистер Этик, он же осужденный на три пожизненных) скользил, полз, пробирался к свободе. Последнюю часть пути он копал руками. (Трубы исчезли в нездорово зеленой, отвратительной на вкус луже, и мистер Этик решил сделать подкоп вбок.) Сырая земля легко поддавалась, он протиснулся в лаз и, наконец, выскочил наружу – в предрассветную тьму, словно теленок, родившийся под луной.

Отплевываясь и откашливаясь, доктор стер с лица черную грязь. Вдалеке слышалось журчание; он пошел на звук и оказался в воде. Солнце плеснуло на небо бледно-розовым, а мистер Этик, словно совершая обряд крещения, обливал себя водой снова и снова, смывая грязь, землю, саму тюрьму.

– Так-так-так. Никак добрый доктор…

Мистер Этик замер в воде. Обернулся и тут только понял, что за ним наблюдают. Кто-то сидел на берегу. Удочка вертикально закреплена, леска безжизненно лежит на воде залива.

– Бубба? – произнес мистер Этик.

Бубба, один из самых гнусных тюремных охранников, пристально смотрел на него.

– Очень интересно, – сказал он.

Минуту, целую мучительную минуту мистер Этик стоял по колено в воде, глядел на охранника и отчаянно пытался решить, что делать. Понятно, что Буббу нужно прикончить, но как? Этот накачанный амбал в два раза его больше. С налоговыми инспекторами проблем не было. Доктор пристукнул их собственными портфелями. Как ни странно, соседи пришли помочь закапывать тела. «Налоговый инспектор, говоришь? Отлично. Схожу за лопатой».

А вот с Буббой куда сложнее. Может, вырвать удочку и, словно копьем, пронзить ею охранника…

– Ну как, – кивнул мистер Этик, отвлекая внимание, – клюет?

– Не. Смотрю, как летают светлячки и плещет зубатка.

– Давненько не видал тебя в тюрьме. Бубба кивнул:

– Да уж. Больше не стану там работать. Однажды взял и решил уйти на рыбалку.

– Вижу-вижу.

– Нет, не рыбу ловить. На рыбалку. Вот здесь, – и он стукнул себя в грудь. – Ушел на рыбалку в своей душе.

– Понятно. Ладно, приятно было поговорить. Мне пора. Меня, понимаешь, условно освободили.

– Правда? – спросил Бубба. – Ты же вылез из той дыры на берегу. Не похоже на освобождение. Я бы сказал, что смахивает на побег.

– Нет-нет, что ты. Это не побег. Я просто… понимаешь, взял отпуск. Ушел на рыбалку.

Бубба задумчиво кивнул. Повертел удочкой.

– Док, пообещай мне кое-что.

– Все, что угодно.

– Обещай после отпуска, когда выправишь все шестеренки своей жизни, вернуться в тюрьму. Обещаешь? Даешь слово?

– Конечно.

– Честно?

– Я никогда не лгу. Я же мистер Этик, в конце концов.

Бубба широко улыбнулся:

– Доверие нужно дарить, а не требовать. Страница сорок семь. И это истинная правда. Правда с большой буквы. Может, тебе денег дать? Или подбросить куда-нибудь?

Мистер Этик поколебался, не зная, до какой степени искушать судьбу.

– Хорошо бы денег и добраться до города. И еще чистую одежду.

– Ладно, – сказал Бубба. – Схожу за грузовиком. И знаешь, прости меня за обыски всех отверстий тела, за бессистемную жестокость. Надеюсь, без обид.

– Брось. – И мистер Этик процитировал то ли Спинозу, то ли Фому Аквинского: – Кто старое помянет, тому глаз вон.

– Куда ты теперь? – спросил охранник, когда они шли по берегу реки.

– Да знаешь, надо встретиться кое с кем, – ответил мистер Этик. Встретиться с неким издателем в некоем офисе некоей компании на Гранд-авеню, оставившей мистера Этика с носом. Отмщение грядет.

Эдвин все-таки оказался рисковым человеком. Но не проницательным игроком. Дело в том, что все свои надежды он связывал с прогнозами маркетологов. Вся его жизнь теперь зависела от мудрости отдела маркетинга, что лишь подчеркивало глубину его отчаяния. (Исследования маркетологов немногим надежнее гадания по куриным потрохам.) Если Эдвин не убедит мистера Мида остановить издание книги, жить ему осталось неделю. Убедить он не смог. Слишком поздно. «Сутенир» уже зарегистрировал больше десятка побочных продуктов и сходных названий. (Эдвина удивлял и настораживал тот факт, что мистер Суаре отказывается писать новые книги. «Нет, боже упаси. Пусть великую картину наполнят сияющие слова других искателей. Пусть другие продолжат крестовый поход. Мне по-прежнему полагается пятнадцать процентов с продаж, верно? Это валовой доход по прейскуранту, так?»)

Книга «Что мне открылось на горе» породила целую индустрию тиражирования. Нечто вроде непобедимого сказочного зверя или тысячеглавого чудища. Если бы Эдвин пошел к мистеру Змию и компании, вооружившись внушительными графиками и сложными диаграммами продаж, если бы убедил, что популярность книги идет на спад, он бы остался жив и почти невредим. Потенциальные убийцы должны были на это купиться. «Итак, джентльмены, интерес к этой книге ослабевает. Мода прошла. Все снова хорошо!» Графики стали бы доказательством того, что жизнь Эдвина имеет ценность. И все это он решил, опираясь на слова ребят из отдела маркетинга.

А началось с небрежной реплики в кафетерии («Рейтинг книги Тупака Суаре должен когда-то пойти на спад»), затем последовала рабочая гипотеза («Скорее всего, рейтинг Суаре упадет со дня на день»), потом авторитетное предположение («Продажи книги „Что мне открылось на горе“ начали падать. Несомненно»).

Остались только формальности – графики и таблицы, подтверждающие резкое падение продаж. Отдел маркетинга как раз изучал этот вопрос, Эдвин все взвесил и сказал себе: «Может, получится». Он уже репетировал речь, с которой выступит перед мистером Змием и компанией, когда они его снова схватят: «Джентльмены, обратите внимание, этот график на экране…» (И про себя отметил: «Не забыть захватить экран для презентаций».)