Надпись внизу страницы была жирно подчеркнута и помечена восклицательными знаками: мбуки-мвуки!!!

И тут впервые за долгое-долгое время Мэй засмеялась. Громко расхохоталась от всей души. Мбуки-мвуки! Одна из непереводимостей, которая на языке банту означает: «Сбросить одежду и плясать голым от радости». То есть действовать, радоваться жизни, буянить.

Мэй представила себе пляшущего под дождем голого Эдвина – огородное пугало, что забавно размахивает тощими руками, приветствуя пороки. Она все смеялась и смеялась. Эдвин. Ее Конан. Ее творец бессмысленных великих поступков пляшет голым под дождем. Мбуки-мвуки!

– Сахарная Вата, к тебе можно?

Мэй испуганно обернулась. Ее окликнула одна из Сестер Вечного Счастья™, пожилая дама с большими глазами лани. Вид у нее был встревоженный. Весьма встревоженный.

– Я слышала, как ты смеялась… Мы все это слышали. И я должна заметить, это неправильный смех. Не тихий безмятежный смех того, кто един со Вселенной. Я бы даже сказала, что он прозвучал немного зло.

Мэй засмеялась еще громче.

– Он и есть злой. Очень злой. – С этими словами она сбросила с плеч Покрывало Блаженства, аккуратно сложила и протянула его сестре. – Мне уже достаточно счастья.

– Боже правый… Что случилось? Разве ты не счастлива здесь?

– Да, – ответила Мэй. – Счастлива. В том-то и дело.

Итак, Эдвин готовился к последней битве между силами блаженства и порока, а в это время Мэй Уэзерхилл собрала вещи и бодрым шагом покинула сад через Ворота Счастья™.

И ни разу не оглянулась.

Когда Тупак Суаре появился на публике без пальца, по всей стране его преданные последователи тоже принялись отрезать себе указательные пальцы. Это считалось «знаком сопричастности», «символом верности». Разве сам Тупак Суаре не писал, что один и тот же перст указует на луну и ковыряет в носу? И вот он, Великий Учитель, вовсе изъял этот палец из уравнения. Это означало, что отныне больше нет ни «я», ни «ты», ни посредников, ни «указующих перстов». Лишь простое и непосредственное постижение истины, мгновенное просветление. Это казалось воплощением дзенского коана.

Подобная интерпретация исходила вовсе не от Тупака. На славе гуру паразитировали, но тем не менее процветали ученые и толкователи, которые объясняли и комментировали каждый его шаг. Тупак (для большинства по-прежнему Тупак) ничего не сказал по поводу отрезанного пальца. Он не любил, когда ему напоминали о случившемся, а когда в порыве обожания какой-нибудь облеченный властью последователь предлагал сохранить палец как «символ самоактуализации», гуру прогонял его палкой. В конце концов ему осточертела эта шумиха, и он спустил свой палец в сортир.

Он устал от роли гуру и уже обдумывал план побега. Вначале публично отречься от собственной святости – всеми принятой, но так и не подтвержденной. Это обычная книжка, черт возьми. О том, как похудеть и перестать беспокоиться, как наладить сексуальную жизнь и поднять самооценку. И все. Книга по самосовершенствованию. Почему Америка все превращает в религию? В жесткую догму?

На следующее утро Тупак Суаре собрал чемоданы. Вещей оказалось немного, все должно поместиться в отделении для ручной клади. Натуральные небеленые хлопчатобумажные халаты вызывали у него аллергию, а массивную золотую сантехнику в ванной выломать не удалось. Он взял с собой пару сувениров, несколько внушительных пачек купюр и карту Голливуда («Вот где сияют звезды!»). Прощаться было не с кем – он нажил достаточно последователей, но ни одного друга. Гарри (именно так его теперь будут звать) в последний раз обошел покинутый дом.

– Так ни разу и не спустился в город, – произнес он. – А ведь я его владелец, черт возьми.

Эдвин де Вальв жал на газ.

Верх машины был опущен, мотор гудел, и разметка шоссе пунктиром бежала навстречу, словно желтая азбука Морзе, гипнотизировала его. Рядом сидел хозяин автомобиля.

– Называй меня Леон, – великодушно предложил он. Эдвин кивнул.

– Как скажете, мистер Мид.

К несчастью, даже при открытом верхе из машины не выветривалась вонь эвкалиптового масла и семян канолы. Дело в том, что мистер Мид экспериментировал с новым сомнительным средством от облысения, и остатки его шевелюры блестели от этого снадобья. Энергично втирайте в голову три раза в день во время еды. Да, с тех пор, как все мужчины приняли свою лысину (и возрадовались ей), «чудодейственные новинки» исчезли, однако мистер Мид нашел бутылочку тонизирующего средства на складе старой аптеки. «Берите, сколько хотите, – сказал продавец. – За все беру одно объятие». В ответ мистер Мид стукнул его кулаком по голове: «Когда я захочу пообниматься, то попрошу об этом». И вот, в постоянной масляной борьбе с неизбежным облысением, он регулярно обливался этим составом.

– Это не подделка со змеиным ядом, – настаивал он. – Она действительно оживляет подкожные фолликулы.

– Как скажете, мистер Мид.

Под задним сиденьем прятался обезумевший Пуся, который пережил годы презрения со стороны Эдвина и несколько бандитских покушений, а теперь жалобно подвывал. На самом же сиденье растянулся не кто иной, как мистер Этик. Он лелеял надежду «забить насмерть того типа, что явил миру Тупака Суаре». («С точки зрения этики не будет особым грехом расчленить этого Макгрири, причем медленно», – сказал он чуть раньше. На что Эдвин заметил: «Мы никого не будем расчленять. Во всяком случае, если он станет на нашу сторону».)

Трое крестоносцев – лысеющий бэби-бумер, тощий иксер и бессердечный доктор философии – надели одинаковые темные очки, облегающие ультра-хиповые. Небо покрыто тучами, свет в глаза не бьет, но что за путешествие без темных очков?

– Черт, а мы неплохо выглядим. – Мистер Мид изучил свое отражение в боковом зеркале. (Он, конечно, говорил о себе по-царски – «мы».) В машине был еще один пассажир, если не физически, то, по крайней мере, духовно. На приборной доске, куда эквадорские водители автобусов помещают изображения Девы Марии, находился старый, чуть смазанный полароидный снимок Мэй Уэзерхилл, сделанный мимоходом: она, слегка пьяная, улыбается, глаза закрыты, красные губы ждут поцелуя, но никак не дождутся.

Цивилизация осталась далеко позади. Покатые холмы разлинованы кукурузными полями и просевшими амбарами. Мимо проплывают безымянные городки, пустыня все ближе и ближе.

На редкость бессодержательная беседа перескакивала с предмета на предмет. В какой-то момент мистер Мид, по своему обыкновению, пустился в рассуждения о потерянном идеализме шестидесятых:

– Вудсток – основополагающее событие современности.

Мистер Этик рассмеялся с заднего сиденья:

– Да уж конечно. Подростковый гедонизм выставляется напоказ как совесть общества. Об чем бибикали? Революция кооптировалась, не успев начаться.

Мистер Мид повернулся к Эдвину и пояснил:

– Боб, видишь ли, – бывший марксист.

– Бывший? – мистер Этик приподнялся. – Я до сих пор он. И вот что я вам скажу. Марксизм – больше, чем идеология. Он был религией. Да, сейчас он слегка устарел, но раньше будоражил мир. Капитализм против Диалектического Материализма. Вот были деньки, друг мой.

– Так вы коммунист? – поразился Эдвин. – Настоящий живой комми? – Для его поколения это все равно что живой кроманьонец.

– Самое забавное, – продолжал мистер Этик, – что у обеих систем одинаковые принципы. И у капитализма, и у коммунизма. Их главный постулат: жизнь – это конфликт, борьба. Обе системы основаны на понятиях смуты и неравенства. Только одна этим упивается, а другая осуждает, но для обеих это данность. Они похожи больше, чем можно подумать. Но сейчас… меня терзают некоторые сомнения.