Мэй поневоле заинтересовалась:

– Компьютер, говоришь?

– Вот послушай. Я зашел перекусить в гастроном, а в это время в какой-то полуденной радиопередаче брали интервью у нашего уважаемого автора. Обычная слащавая дребедень наподобие: «А как на вас снизошло прозрение…» И вдруг Тупак теряет бдительность и допускает промах. Промах незначительный, но многое объясняющий. Беседа велась о том, что красота есть во всем, – меня так и подмывало позвонить: «А что же уродство? В нем тоже можно найти красоту?» И вот один тип дозвонился и говорит: «Цифры – вот самое прекрасное творение природы». Природы, представь себе. На что Тупак отвечает: «Да, вы правы. В цифрах есть своя прелесть. По-моему, двоичная система – это космический танец красоты. Когда я программировал под „Юникс“, я часто ощущал…» И тут ведущий говорит: «Но вы же родились и выросли в деревне на севере Бангладеш, где нет ни электричества, ни водопровода?» На что Тупак говорит: «Да, я изучал программирование, когда прибыл в Америку». Ведущий: «Но ведь вы приехали в Америку только в прошлом году. А до этого жили в горах Тибета, верно?» И в голосе Тупака явно послышалась паника, он заволновался: «Верно. Я жил в горах. Я побывал во многих местах. Жизнь – это путешествие, а мы – всего лишь странники. Все страдают. Все исцеляются. Мы должны любить каждое живое существо». И далее по тексту, пошло-поехало, банальность на банальности. Никто больше не заметил этот промах. – Эдвин долго молчал. – Понимаешь, Мэй? Видишь, к чему я? Тупак Суаре – компьютерщик. Он придумал какую-то гениальную систему. Программу, с помощью которой создал универсальную книжку по самосовершенствованию. Вместо миллиона лет ему понадобился миллион байт. Или как там оно называется. Понимаешь? Потому-то он не позволил мне изменить ни слова. Потому настолько важно было оставить все как есть. Мэй, это программа. Программа создала книгу. Не космическое просветление, а компьютерная программа.

– Но рукопись набита на машинке.

– Вот именно! Потому он и гений. Возможно, он запрограммировал компьютер имитировать шрифт машинки. А маргаритки? Слюнявая пошлость. Но теперь я понимаю, какой это удачный ход. Кто заподозрит, что компьютер наклеил маргаритки на титульный лист? Грандиозно!

– Все, Эдвин. Больше не смей ко мне приходить. Ты и так отнял у меня массу времени и сил. Ты делаешь из мухи слона. И более того – не приноси мне больше кофе.

– Что?

– Что слышал. Не приноси мне больше кофе.

– Цитата из Нила Даймонда? При чем здесь кофе? Тупак Суаре считает, что установил рай на земле. Но мне-то лучше знать.

– А что, если ты не прав, Эдвин? – Мэй встала, посмотрела на него холодным жестким взглядом. – Что, если Тупак действительно спустил небо на землю? А мы сейчас живем в аду? Этот город, это здание, кабинет – может, это и есть преисподняя. Может, Американская мечта – просто ад на земле, бесконечная, непрерывная, бессмысленная погоня. Может, мы пленники адской карусели, Эдвин. Тебе не приходило это в голову? Может, Тупак Суаре предлагает нам способ остановиться и слезть с нее. Знаешь, Эдвин, Тупак Суаре – не Антихрист. И не разработчик дьявольской программы. И не злобный компьютерщик. И не святой. Он просто самый популярный в этом месяце. Его послания скоро сойдут на нет, как бывало со всеми. Это просто книга, Эдвин. А в книгах нет счастья. Поверь мне, уж я-то знаю. Хотя сейчас могу и ошибаться. Может, Тупак Суаре действительно достиг невозможного. И благодаря ему на земле воцарится рай. И я только обрадуюсь, если горя убавится.

– Ах вот как? Тогда послушай вот что! – Эдвин порылся в карманах. Достал сложенную ксерокопию и прочитал: «Это панацея от всех человеческих бед. Наконец раскрыт секрет счастья, о котором столько спорили философы!» Секрет счастья. Мэй, слышишь? Секрет счастья.

Мэй была озадачена.

– Ну и что? Ведь книга кому-то понравилась? Чем это плохо? Тебя не устраивает «панацея от всех человеческих несчастий» или «секрет счастья»?

– Ты знаешь, откуда эта цитата? Кто автор? Англичанин Томас де Куинси. Он имел в виду не «Что мне открылось на горе», а опиум. Эти слова из книги 1821 года «Исповедь английского курильщика опиума». «Чудесная панацея» в конце концов разрушила его разум, чувства и здоровье. Самосовершенствование – опиум наших дней. А мы держим монополию на рынок сбыта. Это не издательство, мы не книжками торгуем, а наркотиками.

– Господи, Эдвин, я так устала от твоей…

– Наркоманский притон, Мэй. Вот чем становится наш мир: одним большим наркоманским притоном. Мозги одурманены, ты становишься апатичным и вялым – зато полным блаженства.

– Неужели? – Мэй повысила голос. – А может, все гораздо лучше? И значительнее? Может быть, перед нами не очередная блажь, а рассвет нового сообщества. У яванцев есть слово tjotjog, что значит «уникальное и гармоничное соединение людей». Это те редкие моменты, когда люди шагают в ногу, все ладится и общество пребывает в согласии, а не в противоречиях. Всеобщая гармония, когда разные цели и желания становятся единым целым, вот что такое tjotjog. Возможно, это и происходит. Возможно, этого и добился Тупак Суаре. Направил нас всех в единое русло.

– Мэй, да перестань! Что за глупости?

– А «большой наркоманский притон» не глупости?

– Мэй, да послушай…

– С меня хватит этой чепухи. Уходи.

– Мэй…

– Сию же минуту.

– Не знаю. Может, он помер.

– Помер? – Эдвин говорил с Джеком Макгрири, неприветливым и безнадежно грубым домовладельцем Тупака Суаре. – Как помер?

– Давненько я его не видал. После прошлой передачи Опры он снова подался в пустыню. Один. Без еды, без воды. Вчера в небе кружились сарычи; скорее всего, Суаре отбросил копыта. Давно пора. Этот козел меня уже доконал.

– Но… я хотел поговорить с ним. Задать вопросы относительно книги. Вы уверены, что он умер?

– Откуда мне знать? Может, жив, может, нет. Он чокнутый.

– Вы не понимаете, – сказал Эдвин. – Это важно. У меня плохое предчувствие. Боюсь… боюсь, эта его книжка запустила череду настолько ужасных и разрушительных событий, что…

– Тебя послушать, так можно подумать, что ты о конце света говоришь.

– Именно, – сказал Эдвин. – Если вы вдруг увидите мистера Суаре, передайте, пожалуйста, от меня пару слов.

Джек тяжко вздохнул:

– Валяй. Что передать?

– Скажите мистеру Суаре, что я его раскусил.

Первой рухнула табачная промышленность. Упала подобно гигантскому мамонтовому дереву – внешне величественному, а внутри трухлявому. Гиганта подкосила неизлечимая сухая гниль, и эта первая жертва стала предвестником последующих событий. Продажи сигарет упали больше чем на семьдесят процентов. Миллионеры разорялись. «Временная аномалия, которая исправится сама собой» вызвала биржевые волнения. Продается! Продается! Продается! Те руководители, которые не выбросились из окон, оставив на тротуаре маслянистые следы с запахом никотина, просто… ушли. По всей Америке акулы бизнеса покидали свои кабинеты, словно пораженные некой заразной формой болезни Альцгеймера. «Ушел на рыбалку», – гласили записки. Ушел на рыбалку.

Выросла популярность газет и журналов. Самодовольные авторы, обманщики нового образца (не будем называть имен, но один из них Джордж Уилл) с важным видом принялись стряпать статьи о том, что, как они и предсказывали, Америка практически за ночь избавилась от табачной зависимости, причем благодаря чистейшей силе воли, а не каким-то там налогам или ограничениям. Представители правого крыла говорили, что эти события подтверждают их точку зрения о священной ценности личного выбора. Представители левого крыла (точнее, среднего – у Америки нет настоящего левого крыла) стояли на своем: вот он, результат многолетней государственной политики, – да такой эффектный! И все им поверили.

Были организованы специальные команды, которые отмывали никотиновые пятна, оставшиеся от руководителей табачных компаний; быстро обанкротились производители табличек «Не курить»; но в основном последствия оказались не столь масштабными, как предсказывали, или боялись, большинство аналитиков.