– Но успех пришел не сразу. Понадобились годы, Мэй. А тут лишь пара недель. И никто не ездил на машине и не продавал ее повсюду. Народная молва в чистом виде. Когда книжку резко начали раскупать, Пол из отдела маркетинга провел опрос читателей. Сама знаешь, в отделе маркетинга всегда наготове, ловят последнюю тенденцию и следуют ей. В общем, Пол протестировал читателей «Что мне открылось на горе». Знаешь, что выявил опрос? Ожидания читателей оправдались на сто процентов. Сто процентов, Мэй.

– Эдвин, ты что – веришь исследованиям маркетологов?

– Я спросил Пола: «Неужели прямо сто процентов? Это невозможно с точки зрения статистики. Сколько людей ты опросил? Десяток?» «Нет, сотни. Тысячи. Мы включили опросник в последний тираж». Обычно ответы присылают процентов десять читателей, если повезет. А тут знаешь сколько? Все. Все до единого. И тут Пол говорит: «Конечно, не совсем сто процентов. Мы округлили. Если быть точным, то девяносто девять и семь десятых процента». И знаешь что, Мэй? Меня эти девяносто девять и семь десятых процента пугают больше, чем сто. Не знаю почему, но это так.

– И что, Эдвин? Значит, книга понравилась людям. Не понимаю, что тебя так тревожит. Что плохого может случиться? Люди счастливы и довольны. Что здесь такого?

– Не знаю. Но что-то здесь не так. Это ненормально.

– Счастье – это ненормально?

– Да, ненормально. Я все-таки редактирую книги по самосовершенствованию. Я в них разбираюсь. Каждый чего-то ищет, но никогда не находит. Все нуждаются в помощи. Или, по крайней мере, так думают. Я знаю, потому что сам такой.

– Что ж… – Мэй опустила руки под стол, ее голос понизился. – Может, тогда я помогу тебе справиться с эрекцией?

И крепко сжала его член, чем удивила и себя, и Эдвина.

Вихрь гормонов принес их в квартирку Мэй. Комната оказалась под стать хозяйке – повсюду эксцентричный беспорядок. Книги, кошачьи игрушки, бисерные занавески на дверях. В углу даже стояла механическая печатная машинка.

Эдвин и Мэй неистово сплелись руками, ногами и губами, а кошка осуждающе взирала на них. Все происходило так поспешно и беспорядочно, что совершенно перепуталось – они едва начали целоваться, как внезапно обнажился мягкий и объемный бюст Мэй. Она уже притянула Эдвина к себе, лаская его член, а он еще не сбросил ботинки. И теперь Эдвин – одна нога в ботинке, другая в носке – пытался удержать равновесие на коврике, который выскальзывал из-под ног всякий раз, как он делал движение вверх почти в жеребцовом экстазе. Его пальто застряло на голове, застежка часов запуталась в волосах Мэй, ее колготки обмотались вокруг лодыжек. Режиссура действа оказалась неважной. В общем, далеко не так изящно, как соитие в кино. Они скатились с футона, провели минуту страсти на стопке журналов, снова откатились на футон, неловко тычась коленями в ноги друг другу и неуклюже меняя позы. Один раз Эдвин провел языком по обнаженной плоти и обнаружил, что это его собственное плечо.

Все закончилось полнейшим изнеможением. Мэй содрогалась в конвульсиях, Эдвин обливался потом.

Они лежали частично на футоне, частично на полу, в вихре ощущений, хватая ртом воздух. Кошка удрала из комнаты, решив, что это какая-то ритуальная человеческая борьба. И кто-то в какой-то момент сбил на пол папоротник.

Как обычно, в подобные мгновения люди склоняются к религиозности.

– О господи… О боже мой…

– Боже… О боже…

– Принесу воды. – Мэй встала, завернулась в простыню и босиком прошлепала на кухню. Эдвин скинул второй ботинок. Потянулся. Подумал о Дженни и удивился, что не испытывает угрызений совести. И тут же почувствовал вину за то, что не чувствует вины.

Посмотрел вниз, широко улыбнулся и крикнул:

– Мэй! Эрекция пропала!

– Надеюсь. – Она принесла стакан холодной воды. – Держи. У тебя иссохший вид.

– Ты не понимаешь. Эрекция пропала. Я без сил. Совершенно без сил. Таким и должен быть секс! Вот я сижу здесь, мне слегка не по себе, чуть неловко и немного стыдно. Вот каким должен быть секс. А не слиянием со Вселенной. Секс с женой слишком… слишком совершенен.

– Значит, совершенен. – В голосе Мэй зазвучал холодок, но Эдвин этого не заметил.

– Да, совершенен. Все четко организовано. Чисто, аккуратно, точно. Секс с моей женой чересчур хорош, понимаешь? Секс не должен быть чистым и аккуратным. Нужно некоторое ощущение грязи и вины. Двойственность – вот слово, которое я искал. Секс должен быть двойственным. – Он отхлебнул воды. – Мне так хорошо!

Ледяное молчание.

– Эдвин, я думаю, тебе пора. Он искренне удивился.

– Почему? Я что-то не то сказал?

– Уходи.

– Но, Мэй…

– Помнишь «Шератон Тимберленд»? Помнишь? – в ее голосе зазвучали боль и гнев. – Помнишь?

– Конечно. Постоянно вспоминаю. Каждый день на работе, каждый раз, как встречаю тебя в коридоре.

– Правда? – Ее решимости поубавилось. – Я и не знала… Не представляла, что это так много значит для тебя. Что это так важно.

– Нет, не в том смысле. Это было ужасно. Я так об этом жалел. Спрашивал себя, зачем сделал эту глупость… Тогда я совсем запутался. Было то самое двойственное ощущение.

– Значит, двойственное, – сухо повторила Мэй.

Эдвина выставили за дверь, с пиджаком и ботинками в руках, штаны натянуты лишь до колен, галстук свободной петлей болтается на шее, на лице написано потрясение.

– За что? – спросил он, когда дверь захлопнулась. Было слышно, как щелкнул замок, как Мэй закрывалась, поднимала мосты, запиралась на засов.

– Мэй… – позвал он мягко. – Мэй! Ответа он не дождался.

А за стенами крепости Мэй уселась на диванчике с кошкой Чарли на коленях и раскачивалась взад и вперед, и слезы наполняли глаза и переливались через край. Снова и снова. Не из-за того, что он сказал, а из-за того, что не сказал.

Она плакала потому, что больше не будет так близка с ним, не позволит себе такой близости. Кто такой Эдвин де Вальв? Дерганый, бесчувственный редактор со степфордской женой, постоянно на грани срыва. Куда она смотрела? Как позволила себе влюбиться в подобного субъекта? О чем она думала?

Вот именно, что не думала. В том-то и дело. (Как обычно.)

– Помада, – сказала Дженни, и Эдвин застыл на месте. – Что?

– На галстуке. Видишь? Вот, вот и вот. Банально – муж возвращается с помадой на галстуке. – Она подошла ближе и пригляделась. – Новый оттенок, но фирма та же. Везде узнаю. Эта… как там ее… Пухленькая такая.

– Стив?

– Да нет же. Мэй. Правильно? Так что же случилось?

Эдвин сглотнул. Алиби нет. Он ничего не придумал. Стоял, словно проглотив язык, и вспоминал о следах помады на груди, полоске на спине, между пальцами ног. Он был ходячей картой супружеской измены.

– Понимаешь ли…

Но Дженни перебила, не дав Эдвину промямлить жалкое подобие оправдания:

– Так что случилось? Вы веселились на работе, и Мэй упала на тебя? Или, может, она была расстроена, ты ее пожалел и обнял, чтобы утешить?

Эдвин откашлялся.

– Да. Первое.

– Веселились?

– Да. Веселились. На работе. Именно на работе. Так и есть. Когда мы веселились… слушай, может, закажем на ужин что-нибудь? Тайское, например? Не знаю, как ты, а я голоден как волк.

– Еще бы, – сказала Дженни, на ее лице появилась знакомая лукавая улыбка. – Но прибереги немного сил.

Эдвин понял, что это значит, и сердце его упало в бездну отчаяния.

– Немного сил?

– Для Ли Бока. – Она провела пальчиком по его груди. – Давай сначала пойдем в спальню и нагуляем аппетит.

Эдвин, понурившись, поплелся за ней, словно заключенный на казнь, – и тут неожиданно вспомнил про следы помады по всему телу, эти временные татуировки на интимных местах. Их происхождение объяснить несколько сложнее.

– Потерпи еще секундочку, – сказал он. – У меня был трудный день. Я хочу освежиться.

– Хорошо. Только побыстрее. Я жду, – пропела она, а у Эдвина по коже побежали мурашки.