«Мистер Джонс! Мой блокбастер „Адвокат в бегах“ – стопроцентный бестселлер, гораздо лучше барахла, что пишет этот ваш крутой Джон Гришэм и по которому все с ума сходят. P.S. Я напечатал рукопись через один интервал, чтобы сэкономить бумагу. Надеюсь, вы не возражаете. :-)»

…желаем Вам найти издателя своего произведения и глубоко сожалеем о том, что не смогли пока предложить Вам контракт.

«Уважаемые господа, как мало мы знаем о техническом обслуживании холодильников, однако предмет этот имеет длинную и увлекательную историю».

…Возможно, стоило бы предложить ваше произведение издательствам «ХарперКоллинз» или «Рэндом Хаус» ? («Сутенир» уже много лет враждовал с «Харпер-Коллинз» и «Рэндом Хаус», и они постоянно переадресовывали друг другу свою макулатуру.)

«Уважаемый мистер Джонс, „Осторожно! Осторожно! Осторожно! Пригнись! Отходи!“ Раскаленные докрасна пули брызнули в голову агента Макдерьмита, привыкшего убивать не моргнув газом… Это начало моего приключенческого романа „Убить убийцу!“, набитого действием под завязку. Если хотите узнать, что дальше, придется просить у меня рукопись, тогда все сами увидите».

Но Эдвин уже вставил новый бланк «после тщательного рассмотрения» и об агенте Макдерьмите больше ничего не узнал.

Однако выражение «не моргнув газом» Эдвин не пропустил, решив повесить его на доску объявлений, куда помещали забавные вырезки и графоманские перлы. Эта коллекция была известна под названием «Стена Графоманов». Или «Перлы в навозе». Или «Из мусорной кучи». В блистательной прозе встречалось, например, такое:

Она стояла на вершине холма, ее иссиня-светлые волосы развевались на сквозняке.

И вот еще:

– Какая абсолютная белиберда, – прошипел он.

А вот классика:

Она не сказала ни слова. Лишь прикусила нижнюю губу и облизала верхнюю, —

породившая бум среди редакторов: всячески гримасничая, они безуспешно пытались повторить описанный подвиг. «Неморгающий газ» агента Макдерьмита попадет на «Стену Графоманов», но и только. Эдвин вздохнул.

В каждый конверт с рукописями и заявками был вложен конверт с обратным адресом, что несколько облегчало тяжкую работу Эдвина: вскрыть, пробежать по диагонали, отбросить и вложить отказ. Полностью механизированное упражнение по литературной критике. Эдвин редко дочитывал первый абзац сопроводительного письма до конца, вообще не удостаивал вниманием то, что напечатано на ярко-розовой бумаге или матричным принтером, одними заглавными буквами или курсивом (было одно полностью и заглавными буквами, и курсивом – несомненно, в своем роде рекорд) или же с какими-нибудь невообразимыми шрифтами. В таких случаях он просто выуживал конверт с обратным адресом, вкладывал в него соответствующее «после тщательного рассмотрения» и бросал в коробку «Исходящие».

Это скорбный удел даже по макулатурным меркам. Эдвин отхлебнул холодный кофе, вскрыл последнюю рукопись – толстенную стопку бумаги в большущем конверте – и уже собирался отказать лишь на основании объема, когда в проем сунулась раздутая голова Найджела.

– Эдвин! Уже планерка. ОЗОС.

– Что за ОЗОС?

– Оторви Задницу От Стула. Босс ждет.

У Найджела должны были быть гладко зачесанные волосы и масленая улыбка, золотой зуб и ремень из змеиной кожи. Ему бы пошло. На самом деле одевался он безупречно – нарочито небрежно и вместе с тем изысканно. Из редакторов Найджел Симмс был самым обходительным, привлекательным и молодым. Но так казалось лишь составителям рейтинга (редакторам женского пола), причем только на фоне его коллег (редакторов мужского пола). В нормальном человеческом коллективе Найджел в лучшем случае выглядел бы средненько, а в этой клетке для кроликов, в категории «на одну позицию выше библиотекарей по остроумию и привлекательности» он сверкал подобно лощеному жеребцу. Эдвин ненавидел Найджела. Ненавидел по очень простым и банальным причинам. Ненавидел за то, что Найджел был отражением Эдвина в кривом зеркале, более гладкой, приятной и совершенной версией его самого. Ненавидел за профессионализм. За то, что Найджел не курил. В общем, за все.

Не то чтобы Эдвин де Вальв был неряхой. Отнюдь. Он всегда старался одеваться стильно или, по крайней мере, не слишком скучно. Одежда на нем сидела хорошо – примерно так же, как пиджак от «Армани» на вешалке. Проблемы начинались, когда ему приходилось снимать этот пиджак, или же надевать шорты с сандалиями, или – худший вариант – раздеваться при свидетелях и/или перед зеркалом. Собственная тощая фигура – сплошные руки-ноги, локти-колени – отравляла ему жизнь. Однажды Эдвин даже пережил сильный, почти нервный, полугодовой приступ бодибилдинга и белковых коктейлей, пытаясь «накачаться» и стать «мачо». Как лихорадочное помрачение рассудка. Кожу он смазывал маслом, тягал штангу и выжимал над головой невообразимые тяжести, пока не начинали дрожать ноги, спину не схватывало, а на лице не выступали комические гримасы Халка Хогана (но не с таким артистическим блеском) – и все это под ободряющую ругань тренера-кроманьонца со стероидными узлами мускулов. Несколько раз ему грозило кровоизлияние в мозг, каждый вечер он еле приползал домой – и ради чего? Да, теперь он был не тощим, а жилистым и тощим. Мускулов не прибавилось – они похудели. «Как освежеванный лемур», – вздыхал Эдвин, глядя на свое голое тело в зеркале.

Найджел Симмс выглядел как модель на заднем плане снимков в журнале мужской моды: для обложки не очень, а для фото внутри сойдет. Эдвин же напоминал хиляка из стародавних рекламных комиксов Чарлза Атласа – того, что на картинке «до». Парня, которому до скончания веков будут пинать в лицо песок.

– Еще одна. – Эдвин взглянул на последнюю рукопись в стопке. – Ладно. Я быстро.

Он вытащил ее из обертки. Толстая, не меньше двух стопок писчей бумаги, больше тысячи страниц. Господи. И ради этого гибнут деревья… Письмо (да и вся рукопись – Эдвин специально ее пролистал) оказалось отпечатано на старой машинке. Зрелище так удивило Эдвина, что его рука с бланком отказа повисла в воздухе. Он обратился к титульному листу. «Что мне открылось на горе», – написал какой-то Раджи Тупак Суаре. По всей странице – Эдвин чуть не загоготал – разбросаны маленькие наклейки с маргаритками (маргаритки, с ума сойти!), а внизу от руки приписано: «Живи! Люби! Учись!»

Эдвин фыркнул. «Живи! Люби! Учись!» В голове уже вертелся ответ: «Пошел! Ты! На хуй!» Он достал сопроводительное письмо и углубился в чтение:

Сердце Эдвина еле заметно сжалось. Улыбка исчезла, по коже побежали мурашки, его передернуло. Так бывает, когда знаете, что за вами следят, и Эдвин едва не кинулся задергивать шторы и забираться под стол. К счастью, в каморке не было окна, поэтому ему не грозили ни любопытные, ни случайная пуля снайпера, ни – того хуже – вид на город.