– Распутничал и пьянствовал? Это Ребекка сказала? Ха! Для моих лет это комплимент. – Он поднялся с кресла, будто морж, будто король, и медленно произнес: – Что именно тебе нужно? Мои извинения? Покаяние?
– Что вы сделали с деньгами? – спросил Эдвин, хотя прекрасно знал ответ.
– Растратил! – крикнул Джек. – Безрассудно пустил на ветер. Просрал. Ничего нет. Ха!
Эдвин улыбнулся:
– А вот и нет. Сейчас ваши авторские составляют сто пятьдесят миллионов, не меньше. Вы не могли их потратить – только не в Райских Кущах, в этом тупике вашей жизни. Даже не купили новый трейлер. Нет, вы не растратили деньги. Совсем нет. Вы знали, что умираете, и стали откладывать. Но зачем? – Эдвин обошел стопку коробок, покачал головой. – Забавно. Мы сидели тут больше часа, спорили, как два талмудиста, и мне даже в голову не пришло, что вы уезжаете. Собираете вещи. Куда, Джек? В Силвер-Сити, я прав? Собираетесь умереть там?
– Так-так-так. Ишь, какой ты у нас умный. Только не суйся своими грязными крысиными лапками к моим денежкам. Не выйдет. – Джек потянулся к винтовке, но Эдвин его опередил, схватил ружье и осторожно отложил в сторону.
– Я знаю, где ваши деньги, Джек.
Эдвин нашел коробку с фотографиями, отложил изображение Аллана в клешах и достал снимок смеющегося карапуза. С пушистыми волосами, улыбкой до ушей и глазами Джека.
– Ваш внук?
Джек наблюдал за ним с возрастающим подозрением.
– Оставь в покое внука.
– Увы, – улыбнулся Эдвин, – это не в моих силах. Он уже втянут во все это.
– Если ты намерен грабануть старика, ты не туда пришел. Можешь перевернуть все вверх дном. Денег нет. Ни цента. Не веришь? Давай проверь.
– Джек, я вам верю. Я знаю, где деньги. Не здесь. На счету в банке, может, в Силвер-Сити, сто пятьдесят миллионов на имя – как зовут вашего внука?
Джек обмяк, из голоса исчезла угроза.
– Бенджамин. Бенджамин Мэтью Макгрири. Сейчас ему шесть лет, это старая карточка.
– Толковый мальчишка? Джек кивнул:
– Будь здоров соображает, паршивец. И там не сто пятьдесят миллионов, а почти триста.
Эдвин пожал плечами.
– Миллионом больше, миллионом меньше, какая разница… – Он сел на стул. – Давайте, может, выпьем еще?
– Пошел ты к черту.
– Со льдом, пожалуйста. Адское пекло.
Джек что-то проворчал, направился к старому холодильнику, отколупал немного от ледяной шубы в морозилке (он никогда специально не замораживал лед) и бросил по куску в стаканы. Вылил туда остатки «Южной отрады».
– Глядите-ка, – поразился Эдвин. – Целую бутылку уговорили. Ваше здоровье!
Но Джек не притронулся к своему стакану.
– Хотите оставить внуку наследство, – сказал Эдвин. – Сделать ему сюрприз через много лет после смерти. На восемнадцатый день рождения…
– На двадцать первый, – сказал Джек. – Пусть подрастет, не дам я пацану в руки триста миллионов, обойдется.
– Тоже верно. В общем, вы хотите что-то ему оставить. Чтобы он сказал: «А дед, в конце концов, был неплохим человеком». Чтобы он помнил вас еще долго после вашей смерти. Это совсем не то, что вы мне навесили на уши: «После моей смерти умрет весь мир».
– Триста миллионов. Ему не придется ни на кого горбатиться. Езжай куда хочешь, делай что хочешь. Пусть парень покоряет мир.
– Нет, – сказал Эдвин. – Ему нечего будет покорять. Маленький Бенджамин унаследует огромное состояние – и все. Потратить-то будет не на что, и хуже всего – радости от денег не будет. Джек, почему мы такие, какие есть? Почему у нас самая большая, жадная и мощная страна в истории человечества, которая всех прижимает к ногтю, ест «биг-маки» и считает калории? Все дело в погоне за счастьем. Не в самом счастье. А именно в погоне.
– Послушай, – сказал Джек, но Эдвин не слушал.
– Какими были первые письменные документы? Первые записанные слова, первое, что важно было записать? Список покупок и военные отчеты. Вот что впервые нацарапали на глиняных дощечках и папирусе. Когда шумеры начали излагать жизнь словами, когда принялись вести записи о мире людей, они составили списки. Списки вещей, имущества. И великих деяний. С этого-то момента и начинается история: выявление затрат и права хвастунов. Первые писцы, первые литераторы писали не о самоуважении и общении с внутренним миром. Они не писали: «Каждый из нас особенная личность». Нет. Они писали о смерти королей и накоплении богатств. Собственность, гордость, грандиозные мечты. Вот что делает нас людьми. А вся эта эпидемия самосовершенствования и любви к себе, которую мы выпустили в мир, все подорвала. «Что мне открылось на горе» – преступление против человечества.
– Почему? – спросил Джек. – Потому что все сработало? И люди на самом деле избавились от имущества? Книга обещала счастье и принесла его. Люди счастливы. Вот и все.
– Нет, – сказал Эдвин. – Все хуже. Намного хуже. Они не просто счастливы – им ничего не нужно. Знаете, что происходит, Джек? Конец приключениям. Вы это хотите оставить в наследство: пресную жизнь?
– Когда Бенджамин получит эти деньги, он сможет…
– При чем тут деньги? Хотите, чтобы ваш внук рос в мире без приключений? Да? Finis coronat opus, Джек! «Конец – делу венец». Последний поступок человека подводит итог его жизни. Finis coronat opus! – Он прокричал три последних слова, будто хотел ударить ими воздух. Будто слова могут что-то изменить.
Джек молчал. Эдвин поднял стакан, подержал лед во рту. Язык онемел от пропитанной виски прохлады. Он думал о Мэй, ее безжизненных губах, пустом взгляде и ждал ответа, понимая, что сейчас все может измениться.
Ответа не последовало, Джек болтал в стакане остатки виски и смотрел в пространство. Затарахтел холодильник, компрессор нарушил тишину.
– Чего ты хочешь от меня? – спросил он наконец. – Как теперь всю эту пакость исправить?
– Писать, – ответил Эдвин. – Писать новую книгу. Не ради денег, а по велению сердца. Пусть это будут просто записки. Без фантазий и подсластителей. Без колыбельных песенок. Без блаженства. Ошеломите читателей. Расскажите, чему вас на самом деле научило бессмысленное приключение длиною в жизнь. Расскажите о человеческой глупости. О хаосе, о шлюхах, крыльях бабочки и невидимых особняках, заросших сорняками. О соляных копях, угольной пыли и смерти скандалиста. О том, как трахались, пили, прожигали жизнь и не получали от этого радости. О том, как вам страшно, что придется умирать. Об Оливере Риде. О Бенджамине. Обо всем.
Джек поразмыслил, затем произнес:
– Ты печатай, а я буду диктовать. Бумага там. Машинка под той кучей белья.
Под словом «белье» подразумевались «грязные вонючие тряпки». Эдвин осторожно разгреб майки и перепутанные носки – так убирают токсичные отходы – и, сдвинув в сторону останки стейка, обнаружил клавиатуру. Провел пальцами с одного боку машинки, затем с другого. Удивился и развернул ее, чтобы поближе рассмотреть.
– Что-то не пойму…
– Осёл, нет тут кнопки «вкл». Она механическая. Вставляешь бумагу и печатаешь. Высокие технологии. Печатай когда угодно. Даже без электричества. Даже при свечах. Батарейки не нужны.
– Правда? – Эдвин был искренне изумлен.
Быстро и нетерпеливо объяснив, как заправлять бумагу («Слова идут прямо на бумагу, – удивлялся Эдвин. – Так странно!») и передвигать каретку в конце фразы, Джек встал, сложил руки на груди и громким низким голосом продиктовал:
– Как стать несчастным. Тупак Суаре.
Эдвин напечатал название.
– Первая страница, первая строка. Счастье, по Платону, – высшая цель жизни. Но Платон был засранцем и переоценивал важность человеческого счастья…
И дело пошло. Джек диктовал, Эдвин печатал. Всю ночь. Снаружи тени удлинились, солнце зашло, в пустыне становилось все прохладнее. Боб и Леон уснули в машине – они были не настолько трусливы, чтобы совсем бросить Эдвина, и не настолько храбры, чтобы штурмовать трейлер и спасать его. (Они думали сменять друг друга на часах, но мистер Этик – поразмыслив о природе альтруизма – решил, что лучше поспать.)
