Такси обошлось в полсотни баксов, госпиталь располагался аккурат на другом конце города. Эдвин торопливо прошел через главный вестибюль, в антисептическую тишину южного крыла здания. Персонал называл это отделение «крылом смертников».

– Джек Макгрири? – спросила дежурная сестра. – Он ваш отец?

– Да. Наверное. Где он?

– Первый этаж, сто вторая палата. По коридору вторая дверь слева. Подождите! – Эдвин уже бежал по коридору. – У вас только десять минут!

– Вот и хорошо. Больше мне и не надо. Я просто приехал попрощаться.

И пожелать доброго пути. И поблагодарить. И передать привет Оливеру Риду. И сказать что буду скучать. Что всегда буду помнить. И еще целую кучу избитых и таких важных банальностей.

Но палата оказалась пуста.

Сбежал. Свисают оторванные ленты осциллографа, откинуты простыни, открыто окно. Мерцающий телевизор отбрасывает голубоватое эхо на кровать, звук выключен.

– Ушел, – произнес потрясенный Эдвин. – Сбежал.

Он медленно вернулся к медсестре.

– Мистер Макгрири исчез.

– Опять? Простите ради бога. Он то и дело сбегает. Мы следим за ним, а он постоянно пытается улизнуть. Я сейчас за ним пошлю. Известно, где он. На горе.

– На горе?

– Так он ее называет. Когда ваш отец впервые приехал на анализы, примерно два года назад, он поднимался на гору каждый день, просто сидел там и, наверное, размышлял. Ему как раз поставили диагноз.

– На горе?

– Да, за госпиталем. Она не очень высокая, но с крутым подъемом. Мы объясняли мистеру Макгрири, что нагрузки ему противопоказаны. Твердили тысячу раз, но он не слушает.

– На горе.. Это и вправду гора? Она улыбнулась.

– Да нет, обычный пригорок. Возвышение за стоянкой, вы, должно быть, проезжали мимо. Там скамейка, навес, пара столов для пикника. Это не гора, конечно, но поскольку рельеф у нас равнинный, с вершины открывается чудесный вид. На долины, городские огни, звезды, холмы вдалеке. Хорошее место. Мы до сих пор называем его Горой Джека. – Она засмеялась, но, вспомнив, что речь идет о неизлечимо больном, добавила серьезно: – Без всякой иронии.

– Понимаю. Даже если с иронией, ничего страшного, – улыбнулся Эдвин. – Не нужно никого посылать. Я сам найду Джека.

Подъем оказался крутым. Узкая извилистая тропка бежала сквозь заросли колючек и кактусов. Эдвин запыхался, когда наконец добрался до вершины.

Тихий вечер. Ветерок, что поднимается с долин, приносит запах далеких полей. Внизу, словно открытые внутренности транзистора, мерцают городские огни. Солнце зашло, луна еще не появилась, в небе еще остался мягкий сюрреалистический отсвет вечерней зари.

Джек Макгрири сидел, сгорбившись, на скамейке, подставив лицо ветру. Рядом прислонил палку. Эдвин услышал его тяжелое прерывистое дыхание. Так дышит человек, несущий тяжкую ношу.

Когда Эдвин подошел, Джек не обернулся. Так молча и сидел, лицом к ветру.

– Джек, это я, Эдвин.

– Чего тебе? – Но опухоль сделала его некогда сочный баритон слабым и хриплым.

– Пришел попрощаться.

Джек кивнул, щурясь на темнеющий пейзаж. Повисло долгое молчание. А затем, словно мимоходом, старик обронил:

– Не такой уж и поганый этот мир, верно?

– Да, сэр, – сказал Эдвин. – Совсем не такой уж поганый.

Джек снова кивнул.

– Вот и хорошо. А теперь иди на хуй, оставь меня в покое.

Эдвин, растерявшись, открыл было рот, но Джек остановил его жестом.

– Но, Джек, послушайте…

– Ты слышал, что я сказал? – Старик всматривался в тускнеющий свет. – Иди на хуй, оставь меня в покое.

– Справедливо, – отозвался Эдвин.

После чего повернулся и, смеясь, пошел к тропинке. Он смеялся громко и раскатисто, от всей души. Смеялся, пока не заболело лицо и не онемело сердце. Пока перед глазами не помутилось от слез.