— Tu vash misht. Tu vask misht. Grushdeva du kalt misht…

Подняв глаза, сквозь слезы, она увидела, что перед нею сидит кто-то темный — на том самом месте, которое прежде пустовало. Его глаза горели как свечи. Дженнсен смотрела в них, будто глядя в тот голос.

— Tu vash misht. Tu vask misht. Grushdeva du kalt misht, — сказал сидящий перед нею в унисон с находящимся у нее в голове голосом. — Открой себя, Дженнсен. Откройся мне, Дженнсен.

Дженнсен не могла ни двинуться, ни отвести глаза. Это был голос, но не только у нее в голове. Теперь он сидел перед ней. 

Сестра Мердинта, стоя за спиной, бросила еще щепотку порошка.

И когда он загорелся, девушка узнала человека с горящими глазами.

Это была ее мать.

— Дженнсен, — нежно сказала она. — Surangie.

— Что? — всхлипнула ошеломленная девушка.

— Сдавайся.

Слезы полились неудержимым потоком.

— Мама… мама!..

Дженнсен начала вставать, чтобы подойти к матери, но сестра Мердинта нажала ей на плечи, приказывая оставаться на месте.

Языки пламени вспыхнули и исчезли, и когда свет померк, мать растворилась в темноте, а перед девушкой снова было нечто со светящимися во мраке глазами.

— Grushdeva du kalt misht, — гремел голос.

— Что? — рыдала Дженнсен.

— Месть съедает меня, — перевел рокочущий голос. — Сдавайся, Дженнсен, и месть будет твоя.

— Да! — безутешно прорыдала Дженнсен. — Да! Я сдаюсь мести.

Нечто улыбнулось, будто открывая дверь в преисподнюю.

Нечто поднялось колыхающейся тенью и склонилось над Дженнсен. Лунный свет играл на его мускулах. Очень похожее на кота, улыбающееся, нечто показывало клыки, от вида которых останавливалось сердце.

Дженнсен не знала, что делать. Она страстно желала, чтобы все закончилось. Казалось, она больше не вынесет… Но Дженнсен хотелось убить Ричарда Рала. Девушка жаждала мести.

Нечто стояло прямо перед нею, играя мышцами, находясь одновременно и в этом мире, и в другом.

Наконец Дженнсен увидела, что позади этого нечто, за кольцами из сестер, мерцающего песка и свечей появляются из лесной чащи огромные тени — существа на четырех ногах.

Их были сотни, их глаза желтым огнем горели в темноте, из ноздрей вырывались клубы дыма. Они выглядели пришельцами из другого мира, но полностью находились в этом.

— Дженнсен! — Нечто все ниже наклонялось к девушке. — Дженнсен! — Его улыбка была как у императора Джеганя.

— Что?.. — шептала она сквозь слезы. — Что там такое?

— Это псы мести, — сказал голос. — Обними меня, и я освобожу их.

— Что? — воскликнула она, широко раскрыв глаза.

— Отдайся мне, Дженнсен. Обними меня, и я освобожу псов во имя тебя.

Дженнсен отпрянула от привидения. Она едва дышала. Из горла привидения исходил тихий звук, похожий на мурлыкающий рокот, оно снова приближалось к ней, заглядывало в глаза.

Девушка пыталась вспомнить одно слово, маленькое словечко. Оно точно было где-то у нее в памяти, но при взгляде в эти горящие глаза нить воспоминаний ускользала. Казалось, ее разум замерз. Ей недоставало одного лишь слова, но в памяти его было не отыскать.

— Grushdeva du kalt misht, — гортанно ворковал голос, и слова отдавались эхом. — Месть съедает меня.

— Месть, — только и прошептала в ответ Дженнсен.

— Открой себя, откройся мне. Сдавайся. Отомсти за мать.

Призрак поднес длинный палец к ее лицу, и она почувствовала, где находится Ричард Рал — будто возникла связь, при помощи которой она могла знать, где он. На юге. Далеко на юге. Теперь она сможет найти его.

— Обними меня, — дышал голос в дюйме от ее лица. Дженнсен лежала на спине. Осознание этого удивило и взволновало ее. Девушка не помнила, чтобы она ложилась на спину. Она словно наблюдала за кем-то другим, кто сделал это. И тут она обнаружила, что нечто, олицетворявшее голос, уже встает на колени между ее широко раздвинутых ног.

— Откажись от своей воли, Дженнсен, — ворковал голос. — Откажись от своей плоти, и я освобожу псов и помогу убить Ричарда Рала.

Все было обещано. И она… тоже обещана?

— Я… Я… — заикалась она, а слезы ручьем лились из глаз.

— Обними меня, и месть твоя. Ты сможешь убить Ричарда Рала. Обними меня. Откажись от своей плоти. И от своей воли.

Но она была Дженнсен Рал. И плоть, и воля — ее. И жизнь — тоже ее.

— Нет. 

Сестры в кругу взвизгнули от внезапной боли. И, зажав уши, завыли подобно собакам.

Мерцающие глаза уставились на Дженнсен. На лице призрака вновь заиграла улыбка, и он присвистнул, обнажив влажные клыки.

— Сдавайся, Дженнсен! — громко и властно рокотал голос, и девушке показалось, что он может стереть ее с лица земли. — Откажись от своей плоти, откажись от своей волю. И ты получишь месть. Ты получишь Ричарда Рала.

— Нет, — ответила она, отшатываясь назад. — Нет! Я откажусь от своей плоти и воли, если такова цена за избавление мира жизни от преступного ублюдка Ричарда Рала. Но я не сделаю этого, пока ты не отдашь мне его.

— Сделка? — присвистнул голос. Огонь в глазах стал красным. — Ты смеешь торговаться со мной?

— Такова моя цена. Освободи своих псов. Помоги мне убить Ричарда Рала. Когда я отомщу, я отдамся тебе.

Нечто улыбнулось улыбкой, напоминающей ночные кошмары.

Длинный тонкий язык змеей прошелся по телу, от промежности до грудей — жутким интимным посулом, — заставив девушку содрогнуться всем существом.

— Сделка заключена, Дженнсен Рал. 

Фридрих пробирался вдоль луга, поросшим высокой густой травой, пытаясь не думать о голоде. Судя по тому, как бурчало в животе, попытка удавалась слабо. Рядом с лугом раскинулось небольшое озеро. Конечно, рыба могла бы исправить положение, но ее надо готовить, да к тому же сначала поймать. Блуждающим взглядом он прошелся по поверхности воды. Сошли бы и лягушачьи лапки. Конечно, лучше и быстрее всего утолило бы голод сушеное мясо. Фридрих подумал о засохшем куске пирога, который он достанет из сумки на привале. По крайней мере у него есть хоть что-то, чем можно будет заморить червячка.

Кое-где низкорослая трава, склонившаяся к поверхности озера, напоминала зеленую кожу. В других местах стояли тихие заросли высокого камыша. Солнце садилось за холм на другой стороне озера, и на тропинке, бегущей в тени величественных деревьев, становилось мрачновато. Воздух, казалось, замер, а в зеркальной глади воды, позолоченной вечерними лучами солнца, отражалось небо.

Глядя на тени, играющие вокруг, Фридрих остановился, расправил плечи, выпрямил спину. Ему стало ясно, что пора дать отдых усталым ногам, и он раздумывал, не остановиться ли здесь. Построить шалаш для ночлега. Или по крайней мере достать кусок пирога. Меж деревьев, поросших длинными лохмами тонкого мха, были видны темные лужи стоячей воды.

Холмистая местность была весьма удобной для путешествий, за исключением тех участков, где тропа спускалась в низину. Там она превращалась в труднопроходимое болото. Фридриху совсем не нравились болота: при их виде на него волной накатывались тяжелые воспоминания.

Он отмахнулся от облачка мошкары, вьющейся вокруг лица, оттянул лямки заплечного мешка, раздумывая, как поступить: или поставить лагерь, или двинуться дальше. Несмотря на то что этот день не принес ему ничего, кроме усталости и огорчений, долгая дорога сделала его сильнее, и теперь он с большей легкостью, чем поначалу, переносил суровость своей новой жизни.

В дороге Фридрих часто мысленно разговаривал с Алтеей. Он описывал ей все пейзажи, встречавшиеся ему на пути: рельеф местности, растительность, небо — в надежде, что в потустороннем мире она слышит его и улыбается своей золотой улыбкой.

Когда день подходил к концу, ему предстояло решать, что делать дальше. Сейчас с наступлением темноты продолжать путь не стоило. Растущий месяц был узенький, и Фридрих знал, что вскоре после вечерней зари наступит практически полная темнота. Больше всего на свете он ненавидел полный мрак, хоть глаз выколи, — это было самое худшее. В эти часы он чувствовал себя ужасно одиноким.