Совковой лопатой Оба начал счищать твердую, словно камень, грязь. Стальная лопата звенела, будто колокол, каждый раз, когда он с рыком вгрызался в замерзшую землю. Осколки черного льда, как от взрыва, разлетались во все стороны, пачкали штаны. Каждый из них был всего мельчайшей песчинкой, вырванной из темной горы грязи. Обе предстояла долгая работа. Но он не боялся. Времени у него было в избытке.

Мать несколько минут наблюдала за ним из дверного проема, чтобы удостовериться, что он работает в поте лица. Оставшись довольной тем, как идет дело, она исчезла, оставив Обу размышлять о предстоящем посещении Латеи.

Оба.

Оба замер.

Крысы, снова вернувшиеся в норки, тоже затихли. Их черные глазки следили за тем, как он наблюдает за ними. Оба услышал, как за матерью закрылась дверь. Мать отправилась прясть шерсть. Господин Тачман приносил ей шерсть, из которой она пряла нити для его ткацкого станка. Жалкая плата за такой труд поддерживала существование матери и ее незаконнорожденного сына.

Оба.

Оба хорошо знал этот голос. Он его слышал с тех пор, как помнил себя. Матери он никогда о нем не говорил. Она бы разозлилась и решила, что его зовет Владетель. Она бы заставила его глотать еще больше настоев и снадобий. Он стал слишком большим, чтобы его можно было запереть в загоне. Но он еще не настолько вырос, чтобы его нельзя было заставить пить снадобья Латеи. Когда одна из крыс прошмыгнула мимо, Оба наступил ей на хвост.

Оба.

Крыса издала короткий писк. Маленькие лапки засеменили в попытке удрать. Коготки заскреблись по черному льду. Оба наклонился и схватил толстое, покрытое мехом тельце. Он неотрывно смотрел на усатую мордочку. Голова крысы крутилась из стороны в сторону. Черные глазки-бусины наблюдали за человеком.

Эти глаза были наполнены страхом.

Сдавайся.

Оба подумал о том, что жизненно необходимо изучать новые вещи.

И с быстротою лисицы откусил крысе голову.

Дженнсен неотрывно смотрела на буйную толпу, устроившись в углу, который показался ей наиболее безопасным. Себастьян разговаривал с хозяйкой таверны, опершись на деревянную стойку. Хозяйка была крупной женщиной, устрашающе хмурой, и выглядела так, словно давно привыкла к неприятностям и готова преодолеть любую новую беду.

Комната была полна людей, в основном мужчин, и это были веселые мужчины. Некоторые бросали кости или играли в другие игры. Кто-то боролся на руках. Почти все пили, обменивались шутками, и раскаты хохота сотрясали столы.

Смех для Дженнсен звучал, как оскорбление. В ее мире не было места радости. И не могло быть!..

Минувшая неделя осталась в памяти неким смутным пятном. Или прошло уже больше, чем неделя? Дженнсен не могла точно вспомнить, как долго длилось их путешествие. Да и какое это имело значение?

Дженнсен была непривычна к обществу. Люди для нее всегда представляли опасность. Группы людей вызывали тревогу — тем более посетители таверны, шумящие, пьющие, играющие в азартные игры. Заметив ее, стоявшую у стены, они тут же забыли шутки и перестали кидать кости. Встретив устремленные на нее пристальные взгляды, Дженнсен снова надела капюшон плаща, спрятав густые кудри. Этого движения хватило, чтобы посетители таверны снова занялись каждый своим делом.

Рыжие волосы Дженнсен притягивали взгляды людей, как магнит, особенно тех, кто был суеверным. Рыжие волосы встречались достаточно редко, так что сразу вызывали подозрение. Люди начинали тревожиться, не обладает ли рыжеволосая девушка даром. А может быть, она и вовсе колдунья?..

Дженнсен, встречаясь с людьми глазами, использовала их страхи. Раньше такое поведение было ей защитой и зачастую лучшей, чем нож.

После того как посетители таверны отвернулись от нее, возвратившись к напиткам и игре в кости, девушка снова посмотрела в сторону стойки. Коренастая хозяйка таверны разглядывала ее, Дженнсен.

Впрочем, женщина тут же перевела глаза на Себастьяна. Тот задал ей еще один вопрос. Хозяйка склонилась ближе. За несмолкаемым рокотом разговоров, шуток, заключаемых пари, веселых здравиц, проклятий и смеха Дженнсен не слышала их беседу. Себастьян кивнул в ответ на слова женщины, которые та сказала ему едва ли не в ухо. Потом она показала пальцем поверх своих гостей, явно указывая направление.

Себастьян выпрямился, вытащил из кармана монету и положил ее на стойку. Взяв монету, хозяйка выдала ему ключ. Себастьян взял ключ со стойки, отполированной бессчетным количеством кружек и рук, поднес ко рту свою кружку и явно пожелал женщине удачи.

Подойдя к краю стойки, он склонился к Дженнсен так, чтобы она могла его услышать и жестом показал на кружку:

— Уверены, что вам не хочется выпить?

Дженнсен отрицательно помотала головой. Себастьян перевел взгляд на посетителей таверны. Те опять занимались своими делами.

— Хорошо, что вы опять надели капюшон. Увидев ваши волосы, хозяйка словно онемела. А потом язык у нее развязался.

— Хозяйка ее знает? Она все еще живет здесь, в Греттоне, как говорила мама?

Себастьян сделал большой глоток, наблюдая, как катящийся кубик принес победителю кучу громких поздравлений.

— Хозяйка рассказала мне, где ее найти.

— А комнаты удалось снять?

— Только одну. — Себастьян сделал еще один большой глоток и увидел ее реакцию. — Да оно и лучше на всякий случай быть вместе. Я думаю, вдвоем мы будем в большей безопасности.

— Я бы предпочла спать с Бетти. — Поняв, как это прозвучало, Дженнсен смущенно отвела взгляд и добавила: — Чем в таверне, я имею в виду. В месте, где так много людей… мне бы лучше быть одной. Я бы чувствовала себя в лесу в большей безопасности, чем здесь, в помещении. Я не имела в виду…

— Я понимаю, что вы имели в виду. — В голубых глазах Себастьяна пряталась улыбка. — Вам пойдет на пользу поспать в помещении. Ночь будет тяжелой. А Бетти совсем неплохо в конюшне.

Человек, содержавший конюшню, был немного удивлен, когда его попросили принять на ночь козу, но лошадям соседство коз нравилось, и он согласился.

В ту, самую первую ночь Бетти, наверное, спасла им жизнь. Себастьян бы со своей лихорадкой по крайней мере точно не выжил…

Но Дженнсен нашла сухое место под выступом скалы. В нише оказалось достаточно места для всех. Потом Дженнсен нарезала и набросала еловых ветвей, чтобы холод камня не лишил их остатков тепла. Спутника Дженнсен уложила на ветки, легла рядом сама и уложила Бетти. В результате коза закрывала доступ холоду и давала им тепло, и у них получилась сухая теплая постель…

Дженнсен постаралась в ту ночь не думать о несчастьях. Она даже почувствовала облегчение, когда Себастьян сумел заснуть. К утру в его болезни наступил кризис.

Но наступившее утро стало первым в новой безрадостной жизни без матери.

Не один день Дженнсен преследовала мысль о том, что она оставила тело матери, что мать оказалась брошенной. Ужасающая кровавая схватка возвращалась к Дженнсен в кошмарах.

Днем она то и дело принималась рыдать, и сердце ее разрывалось от муки. Жизнь казалось пустой и бессмысленной.

Однако они сумели спастись. Инстинктивное стремление к жизни — как и понимание, что мать пожертвовала собой ради дочери, — заставляли Дженнсен держаться. Временами она жалела, что так труслива, что не может принять смерть и единым махом покончить со всем этим. Но ужас от того, что ее преследуют, заставлял девушку идти вперед. И тем не менее наступали иногда мгновения, когда она чувствовала совершенно яростную жажду жить и желание не допустить, чтобы все жертвы матери оказались напрасными…

— Нам надо поужинать, — сказал Себастьян. — У них есть телячье жаркое. И потом, может быть, вам лучше выспаться в теплой постели, а уж после встретиться со своей старой знакомой. Пока вы будете спать, я покараулю.

Дженнсен покачала головой:

— Нет. Давайте навестим ее сейчас. Мы сможем выспаться позже.

Она видела, как люди ели густое жаркое из деревянных мисок, но ее совсем не привлекала мысль о еде.