Себастьян решил не спрашивать, с чего она это взяла.

— Это Создатель позаботился о нас с помощью Тома. Брат Нарев говорит: когда мы считаем, что кто-то побеспокоился о нас, на самом деле через него это сделал Создатель. Мы, в Древнем мире, верим: делая что-либо для другого, мы выполняем добрые дела Создателя. Именно поэтому нашим святым долгом является улучшение благосостояния ближних.

Опасаясь, что ее слова можно воспринять как критику брата Нарева — или даже Создателя! — Дженнсен решила промолчать. Разве можно оспаривать слова такого великого человека, как брат Нарев?.. Ей не довелось сделать ни одного хорошего дела, похожего на те, что совершил брат Нарев. Она даже пирогом с мясом никого не угостила! И вообще доставляла людям одни проблемы — и матери, и Латее, и Фридриху с Алтеей, и многим другим. И если кто-то и действовал через нее, то уж точно не Создатель!

Себастьян, похоже, угадал ее мысли по выражению лица, потому что мягко сказал:

— Знаешь, почему я с тобой? Я верю, что таково желание Создателя, и уверен, что брат Нарев и император Джегань одобрят эту помощь. Мы боремся именно за то, чтобы люди могли заботиться друг о друге.

Дженнсен отвела глаза от пирога с мясом. Лицо ее застыло: благородные устремления благородными устремлениями, но для девушки услышать такое — все равно что получить нож в спину.

— Так вот почему ты мне помогаешь, — сказала она, вымученно улыбаясь. — Всего лишь из чувства долга…

— Нет, — поспешно сказал Себастьян. Он подошел к ней и встал на одно колено. — Сначала, конечно… Но сейчас это уже никакой не долг…

— Как будто я прокаженная, а ты…

— Да нет же! — Он замолк, пытаясь найти слова. Дженнсен ждала.

На лице Себастьяна вдруг заиграла нежная улыбка, а в голосе зазвучала горячая мольба:

— Такой девушки, как ты, Дженнсен, я никогда не встречал. Клянусь, нет на свете никого прекраснее и находчивее тебя. С тобой я почувствовал себя… никем. Такого со мной еще не бывало…

Несколько секунд Дженнсен смотрела на него с ошарашенным видом, потом пробормотала:

— Никогда бы не подумала…

— Мне нельзя было целовать тебя. Это была ошибка. Я — солдат армии, сражающейся против угнетателя. Вся моя жизнь посвящена народу, мой долг помогать людям. Я не должен желать женщину, подобную тебе.

Дженнсен никак не могла понять, почему он оправдывается. Ведь он спас ей жизнь…

— А почему же ты поцеловал меня?

Себастьян смотрел ей прямо в глаза, и, казалось, ему было невыносимо больно подыскивать слова.

— Я не сдержался… Пытался устоять, и не смог… Я знал, что это ошибка, но мы оказались так близко… Я видел твои прекрасные глаза, твои руки обнимали меня… Мне ничего в жизни не хотелось сильнее… Я просто не справился с собой. Хотя и должен был. Извини!

Дженнсен опустила глаза. Себастьян тут же надел привычную маску хладнокровия и вернулся к своему седлу.

— Не огорчайся, — прошептала она. — Мне понравилось.

Он обернулся:

— Правда?

— Я рада услышать, что это было не из чувства долга.

От этих слов Себастьян улыбнулся, и напряжение, витавшее в воздухе, куда-то исчезло.

— От долга другое ощущение, — сказал он. И они оба захохотали. Дженнсен показалось, что она смеется чуть ли не впервые в жизни. И как это было здорово!

Она разделила пирог надвое и с аппетитом принялась за него, наслаждаясь букетом приправ и ароматом мяса.

Что за чудо! Наверное, она слишком строго повела себя с Томом из-за Бетти. А он — добрый человек…

Да-а, Том… С ним было легко. С ним она почувствовала свою значимость и уверенность в силах, тогда как с Себастьяном была робкой и скромной. И улыбки у них разные. У Тома она — от всего сердца, тогда как у Себастьяна — непроницаема. От улыбки Тома любая девушка почувствует себя сильной и защищенной, а Себастьяна — беззащитной и слабой.

Доев пирог и собрав крошки, Дженнсен, не снимая плаща, завернулась в спальник. Дрожа от холода, она вспомнила, как их согревала Бетти. В ночной тишине вернулась боль утраты, не дала заснуть, хотя усталость, накопившаяся за последние два дня, казалась едва ли не смертельной.

Девушка не заглядывала в будущее. Впереди была лишь беспрестанная гонка — до тех пор, пока люди лорда Рала не схватят ее. Без матери и без Бетти Дженнсен чувствовала себя бесконечно одинокой. Когда они с Себастьяном ехали в Народный Дворец, где-то в глубине ее души теплилась безрассудная надежда на то, что возвращение туда, где прошло детство, так или иначе принесет благоприятное разрешение всех проблем. Надежда эта не оправдалась.

И поэтому дрожала Дженнсен не столько от холода, сколько от унылого отчаяния.

Себастьян осторожно придвинулся к ней, защищая от ветра. Мысль о том, что им двигает не только долг, согревала девушку. Она представляла себе, что он чувствовал тогда, прижимаясь к ней всем телом, вспоминался дурманящий поцелуй.

Она припомнила, что Себастьян отпустил несколько комплиментов в ее адрес уже в день встречи. Якобы упавший со скалы солдат разбился, заглядевшись на красивую молодую женщину… Или это «правило Себастьяна»: красота принадлежит красоте… Дженнсен никогда не доверяла словам, изрекаемым с такой легкостью.

Но теперь он порой был косноязычен и неловок. Лицемерные речи, как правило, льются легко, зато идущее от сердца высказать всегда труднее. Слишком многое ставится на кон…

Как здорово, что Себастьян — сильный человек, человек мира — считает ее прекрасной! Ведь в сравнении с матерью она всегда чувствовала свою непривлекательность. И вот теперь есть человек, считающий ее прекрасной… Как это здорово!..

Она представила, что случится, если он сейчас повернется к ней, снова обнимет, поцелует. Ведь сейчас им никто не мешает… Сердце Дженнсен бешено застучало, и она затаила дыхание.

— Мне очень жаль твою козу, — прошептал Себастьян.

— Я знаю, — отозвалась Дженнсен.

— Она бы связала нас сейчас по рукам и ногам…

— Я знаю, — повторила Дженнсен и вздохнула. Как бы она ни любила Бетти, сейчас нужно думать о другом.

Однако она бы многое отдала, чтобы увидеть, как смешно виляет Бетти задранным хвостиком, радуясь встрече с подружкой… Нет, надо думать о другом!

Дженнсен долго смотрела в темноту, потом подняла голову и спросила:

— Они пытали тебя? Я так боялась…

— Морд-сит была близка к этому. Ты появилась очень вовремя.

— А что ты почувствовал, когда она прикоснулась к тебе эйджилом?

— Как будто меня ударило молнией, — ответил, подумав, Себастьян.

Дженнсен вновь положила голову на заплечный мешок.

Интересно, почему на нее не подействовало оружие морд-сит?.. Наверное, Себастьяна тоже занимает этот вопрос, однако он промолчал. В любом случае, ответа у нее нет. И Нида тоже была удивлена — она считала, что действие эйджила распространяется на всех.

Нида ошиблась.

И было бы очень неплохо знать причину этой ошибки.

Дженнсен проснулась, когда небо на востоке окрасилось в тусклый розовый цвет. Тело одеревенело, и она чувствовала себя совсем разбитой. Неплохо было бы поспать еще, но оставаться здесь, на открытом пространстве, смерти подобно… Дженнсен села и потянулась.

В западной стороне небосвода все еще мерцали звезды. А на востоке, на фоне розового, четко виднелся черный контур плато. Постепенно в золотых лучах восходящего солнца там стал вырисовываться Народный Дворец. Дженнсен странно и неумолимо тянуло туда, но во дворце ее ждали только ужас и смерть.

Беглецы быстро собрались, оседлали лошадей и приготовились к путешествию. Дженнсен прикрылась попоной, рассчитывая, что тепло Расти не позволит ей замерзнуть. Чтобы согреть озябшие пальцы, она то и дело похлопывала лошадь по шее. Второй пирог с мясом завернули в спальник, а спальник привязали к седлу — теплый бок Расти не позволит пирогу превратиться в ледышку.

И начался тяжелый путь. Время от времени приходилось покидать седла и идти пешком, чтобы дать лошадям отдохнуть. Путешественники собирались скрыться за горами, торчащими из-за горизонта на западе. Погони пока не было — за спиной на многие мили растянулась пустая равнина.