В нем самым неожиданным притягивающим образом смешивались благородство и простота. Его раздражало, когда перед ним преклонялись, но самой манерой поведения он, казалось, едва ли не требовал этого.

— Прости за то, что мои слова звучат недостаточно верно, — робко прошептал он. — Я хотел сказать гораздо больше, чем сказал.

— Да? — В этом коротком слове был не вопрос. Это было удивленное ожидание.

Губы Себастьяна торопливо коснулись ее губ. Его руки крепко обняли Дженнсен. Она стояла недвижно, боясь обнять его, потому что тогда бы ей пришлось коснуться его тела. Она замерла в его объятиях, с безвольно повисшими руками, выгнувшись назад под тяжестью его тела.

О-о, его губы были восхитительны. А руки не просто касались ее, они защищали. Дженнсен закрыла глаза, отдаваясь поцелую. Его тело казалось таким напряженным, таким крепким… Он провел руками по ее волосам, а потом его язык неожиданно проник в ее рот. И голова Дженнсен закружилась от восхитительных ощущений.

Весь мир, казалось, потерял точку опоры, все перевернулось. Дженнсен почувствовала, что оказалась на руках Себастьяна, а затем, неожиданно, под ее спиной возникла кровать. Дженнсен смутилась, осознав, что они с Себастьяном лежат на кровати, и не известно, что делать и как реагировать.

Она хотела остановить его, пока он не зашел слишком далеко. И в то же время она боялась сделать что-нибудь, что заставило бы его решить, что она отвергает его.

Она осознала, насколько они одиноки сейчас. Такая изоляция и беспокоила ее, и одновременно возбуждала. Только они двое в мире, и только она может остановить его. Ее выбор решал не только ее судьбу, она могла управлять Себастьяном. Это мысль дала Дженнсен успокаивающее чувство власти.

Это ведь всего лишь поцелуй. Больше, чем тот поцелуй, во дворце, но все равно лишь поцелуй. Головокружительный, волнующий…

Она подалась к нему, отвечая на поцелуй, и была взволнована его пылкой реакцией. Она почувствовала себя женщиной, желанной женщиной. Ее пальцы пробежали по его гладкой коже, чувствуя рельеф мышц, не скрытых теперь тканью рубашки, чувствуя, как его гибкое тело все больше и больше прижимается к ее телу. Ошеломленная всеми этими новыми чувствами, Дженнсен едва могла дышать.

— Джен, — прошептал Себастьян, — я люблю тебя.

Дженнсен замерла. Все казалось нереальным. Как будто она спала или находилась в чужом теле. Она понимала, что Себастьян произнес услышанные ею слова, но это казалось неправдоподобным.

Ее сердце билось так быстро, что стало страшно, как бы оно не разорвалось. Себастьян дышал порывисто, резко вдыхая и выдыхая, словно желание сводило его с ума. Дженнсен вцепилась в него, стремясь снова услышать эти три слова.

Она боялась поверить ему, она боялась позволить себе поверить ему. Она боялась поверить, что это произошло с ней наяву, что она ничего не придумала.

— Но… ты ведь не можешь. — Эти слова были защитной стеной.

— Могу, — выдохнул он. — Очень даже могу. Я люблю тебя, Дженнсен.

Его теплое дыхание щекотало щеку, посылая по телу волны дрожи.

Почему-то в этот момент она вспомнила о Томе. Она представила, как он, в обычной для него манере, улыбается. Он бы повел себя сейчас совсем по-другому. Дженнсен не знала, почему так уверена в этом, она просто знала. Том бы никогда не заговорил о любви такими словами.

Почему-то она почувствовала внезапную боль за Тома.

— Себастьян…

— Завтра мы пойдем навстречу нашей судьбе…

Дженнсен кивнула, удивляясь, как страстно прозвучали эти слова. Их общая судьба, их общий путь…

Она крепко прижалась к Себастьяну, чувствуя приятное тепло его руки, коснувшейся ее живота, талии, бедра… Она готовилась к тому, что он сейчас скажет что-то пугающее, и в то же время молила, чтобы этого не случилось.

— Но ночь наша, Джен, если только ты воспользуешься случаем.

Дженнсен.

— Себастьян…

— Я люблю тебя, Дженнсен. Я люблю тебя.

Дженнсен.

Она хотела, чтобы образ Тома исчез.

— Себастьян, я не знаю…

— Я никогда не думал о таком. В мои намерения не входили такие чувства, но я люблю тебя, Джен. Я не ожидал этого… О Создатель, я ничего не могу с собой поделать. Я люблю тебя.

Он начал целовать ее шею, и она закрыла глаза. Как было здорово слышать его шепот, слова признания, смешанные с сожалением и гневом на себя самого и наполненные отчаянной надеждой.

— Я люблю тебя, — снова прошептал Себастьян.

Дженнсен.

Дженнсен вздрогнула от удовольствия — от наслаждения ощущать себя женщиной, от сознания, что мужчину волнует само ее существование. Никогда раньше она не чувствовала, что привлекательна. Сейчас же она ощущала себя не просто красивой, а соблазнительно красивой.

Сдавайся…

Она поцеловала шею Себастьяна, и он сжал ее еще крепче. Она поцеловала его ухо и провела языком вокруг, как только что проделал с нею он. И его тело просто воспламенилось.

Рука его нырнула под платье, пальцы скользнули по колену к обнаженному бедру…

«Выбор за тобой, — сказала себе Дженнсен. — За тобой».

Она судорожно вдохнула, широко открыв глаза и уставившись на темные балки под потолком. Рот Себастьяна накрыл ее губы прежде, чем она смогла произнести хоть слово, чтобы остановить его. Она уперлась кулаком в его плечо, в тщетной попытке дать себе возможность сказать это короткое важное слово, в тщетной попытке оттолкнуть его.

Но этот человек спас ей жизнь!.. Если бы не он, ее бы убили вместе с матерью той дождливой ночью. Она была обязана ему жизнью. И позволить ему прикасаться сейчас к ней было пустяком по сравнению с тем, что он для нее сделал. Что в этом плохого? Это было мелочью по сравнению с тем, что он открыл ей свое сердце.

А кроме того, он нравился ей. Такого мужчину пожелала бы любая женщина. Он был красив, умен и значителен. Больше того, он любит ее. Что еще можно было пожелать?

И она заставила себя выбросить из головы образ Тома, сфокусировав все свое внимание на Себастьяне и его прикосновениях. Они делали ее слабой, это было почти болезненное ощущение.

Его пальцы были такими нежными, что из ее глаз покатились слезы. Она забыла слово, которое хотела сказать, удивляясь, зачем она вообще хотела его произнести.

Ее пальцы обняли затылок Себастьяна, цепляясь за него, как за жизнь. Ее ладони обхватили его спину, и она вскрикнула от того, что он с нею делал. И больше не могла ничего — только беспомощно дышать, наслаждаясь восхитительной непристойностью происходящего.

— Себастьян! — вскрикнула она. — О-о, Себастьян…

— Я так тебя люблю, Джен. — Он раздвинул ее колени и скользнул между ног. — Ты так мне нужна, Дженнсен. Я не могу без тебя жить. Клянусь, не могу.

Предполагалось, что это ее выбор. Во всяком случае, так она сказала себе.

— Себастьян…

Сдавайся…

— Да, — выдохнула она. — О добрые духи, простите меня… Да.

Оба оперся плечом о стенку фургона, стоявшего чуть в стороне от торговых рядов. Держа руки в карманах, он неторопливо изучал беззаботную толпу. Люди, снующие между лотков, пребывали в праздничном настроении — возможно, потому что весна была уже рядом, хотя зима еще и не ослабила своей суровой хватки. Несмотря на пронизывающий холод, все болтали и смеялись, торговались и присматривались, спорили и покупали.

И никто из этой толпы, бросающей вызов холоду, не знал, что среди них находится очень важный человек. Оба усмехнулся. Среди них находится Рал. Член правящей семьи…

С тех пор как Оба понял, что неуязвим, и во время долгого пути на север он стал новым человеком, умудренным немалым опытом. Вначале, после смерти мерзкой колдуньи и его сумасшедшей матери, он был захвачен полученной свободой и даже не помышлял о том, чтобы посетить Народный Дворец. Но чем больше он размышлял над произошедшими событиями, над их поразительностью, над тем новым, что узнавал, тем яснее ему становилось, что это путешествие жизненно необходимо. Все еще не хватало каких-то кусочков, и это вполне могло привести к неприятностям.