Казалось, она обдумывала его слова:

—Ты уверен, Оба?

Он кивнул в надежде, что ее мысли наконец-то уйдут от подмены монеты.

— Конечно, мама. Латея умерла. Поэтому я и вернул тебе монету. Я не смог купить лекарство.

Мать подняла бровь:

— Да, Оба?

Она медленно вытащила руку из кармана платья. Он не видел, что у нее в руке, но почувствовал облегчение, думая, что наконец-то обвел ее вокруг пальца.

— Да, мама. Латея умерла, — ему понравилось, как он сказал это.

— И ты не смог купить лекарство… Ты ведь не должен врать своей маме, не так ли, Оба?

— Так, мама, — он выразительно кивнул головой.

— Тогда что это? — Она повернула руку и показала бутылку с лекарством, которую Латея дала ему прежде, чем он разделался с нею. — Я нашла это в кармане твоей куртки, Оба.

Оба уставился на бутылку. Все-таки проклятая колдунья отомстила ему. Следовало убить ее сразу же, до того, как она дала ему эту предательскую бутылку с лекарством. Он совершенно забыл, что положил ее той ночью в карман куртки, намереваясь выбросить в лесу по дороге домой. Однако то новое и важное, что он тогда узнал, заставило его совершенно позабыть об этой чертовой бутылке.

— Думаю… Думаю, это должна быть старая бутылка…

— Старая бутылка? Да она же полная! — Голос матери напоминал лезвие бритвы. — И как это тебе удалось заполучить бутылку с лекарством у женщины, которая умерла, и дом которой сгорел? Как, Оба? И каким образом ты вернул другую монету, а вовсе не ту, которую я тебе дала, чтобы расплатиться? Каким образом? — она шагнула к нему — Каким, Оба?

Оба отступил. Он глаз не мог отвести от этого проклятого зелья. И не мог встретить свирепый взгляд матери. Он знал, что под этим несущим смерть взором у него из глаз брызнут слезы.

— Ну, я…

— Что «ты», Оба? Что «ты», грязный развратный придурок? Ты — гнусное лживое ленивое ничтожество! Ты — жалкий подлый ублюдок, Оба Шолк.

Оба поднял глаза. Он был прав — она пыталась заставить его наткнуться на ее смертоносный взгляд.

— Меня зовут Оба Рал, — ответил он. Она даже не вздрогнула. И Оба понял, что она специально приводила его в бешенство, чтобы он выдал себя. Это было частью ее плана. И имя «Рал» само по себе выдало, как Оба узнал его, рассказало матери обо всем. Оба похолодел. Мысли путано носились в голове, как крысы, которым наступили на хвост.

— Духи прокляли меня, — сказала мать, обдавая его дыханием. — Я должна была сделать то, что Латея мне советовала. Я должна была освободить всех нас. Ты убил ее! Ты, отвратительный ублюдок! Ты, презренный лжец…

Оба замахнулся лопатой, вложив в это движение всю свою силу и мощь. И сталь зазвенела, как колокол, ударившись о череп матери.

Та осела, как мешок с зерном, уроненный на землю.

Оба быстро отскочил, опасаясь, что она бросится вперед, быстро, как паук, и схватит его за лодыжку своим маленьким ртом. Он был уверен, что она в состоянии так поступить. Подлая сука!..

Как ужаленный, он ринулся вперед и стал наносить удары, один за другим, в этот ненавистный лоб, в этот ненавистный нос, в этот ненавистный рот… Одним ударом он выбил ей зубы, и она уже не могла по-паучьи схватить. Он часто представлял ее паучихой. Черной вдовой…

Звон стали повис в прозрачном воздухе сарая, медленно, очень медленно замирая. А потом тишина тяжелым покрывалом окутала все вокруг.

Оба спокойно стоял с поднятой к плечу лопатой, в любой момент готовый нанести новый удар. И внимательно смотрел на мать. Чуть розоватые слезы вытекли из ее глаз, прямо на смерзшийся навоз.

И тогда, в припадке безумия от ужаса и ярости, Оба прыгнул вперед и снова стал наносить удары. Раз за разом он поднимал лопату и опускал ей на голову матери. Лязгающие звуки ударов стали о кость эхом отдавались в сарае. Крысы, наблюдавшие за происходящим своими крошечными черными глазками, россыпью бросились по своим норам.

Оба, шатаясь, повернулся, чтобы глотнуть недостающего воздуха. Тяжело дыша, он смотрел, как мать распласталась на куче смерзшегося навоза. Ее руки были широко раскинуты, как будто она молила об объятьях. Трусливая сучка!.. Будто к чему-то готовится. Или пытается что-то исправить. Словно этим можно загладить все его годы, проведенные в рабстве…

Теперь ее лицо было другим. На нем появилось странное выражение. Крадучись, Оба подошел поближе, чтобы рассмотреть. Ее череп был раздроблен, как брошенная о землю спелая дыня.

Это было так странно, что Оба с трудом смог собрать свои мысли: мама… ее голова… разбитая дыня…

Для большей уверенности он ударил ее снова. Раз, другой, третий… Затем отступил на безопасное расстояние, держа наготове лопату. А вдруг вскочит и начнет опять кричать на него!.. Это будет в ее духе. Подлюга сумасшедшая!..

В сарае было тихо. Он увидел пар от собственного дыхания, расплывающийся в морозном воздухе. Пара от дыхания матери не было. И грудь ее не двигалась. Алая лужа вокруг ее головы медленно просачивалась сквозь навоз. Некоторые выбоины, над которыми он недавно усердно трудился, были полны жидким содержимым этой странной головы, похожей на стукнутую об землю дыню.

Поняв, что мать больше не будет говорить ему гадости, Оба почувствовал себя увереннее. Возможно, она, не будучи достаточно умной, пошла на поводу у Латеи, которая внушала ей ненависть к собственному сыну. Две женщины правили его жизнью. Он был всего лишь беспомощным слугой этих двух гарпий.

К счастью, наконец он стал непобедимым и освободил себя от обеих.

— Ты хочешь знать, мама, кому я служу?.. Я служу голосу, сделавшему меня непобедимым. Голосу, который помог мне избавиться от тебя!

Матери было нечего сказать. Наконец-то, впервые за долгое время ей нечего было сказать!..

Оба усмехнулся.

Потом вытащил свой нож. Теперь он стал другим, новым человеком. Человеком, преследующим интеллектуальные интересы. Конечно, когда они появляются… И сейчас он решил посмотреть: что такое любопытное и необычное может оказаться внутри его сумасшедшей матери.

Обе нравилось узнавать новое.

Кушая замечательный завтрак — яичницу, поджаренную на очаге, который он начал строить для себя, — Оба услышал, как во двор въехал фургон. Это произошло спустя неделю после того, как его гнусная мамаша в последний раз открыла рот.

Оба подошел к двери, с треском распахнул ее и остановился, продолжая кушать и разглядывая задок только что подъехавшего фургона. Оттуда слез мужчина.

Это был господин Тачман, обычно привозивший шерсть. Мать пряла, а господин Тачман ткал из этих ниток. Последнее время Обу занимало столько нового, что он совершенно забыл о нем. Оба взглянул в угол, чтобы проверить, сколько ниток было уже готово. Оказалось, что мало. С краю стояли тюки шерсти, ожидая своей очереди. Увы, с последнего привоза до печального конца мать успела слишком мало!..

Оба не знал, что делать. А господин Тачман уже стоял возле двери, заглядывая внутрь дома. Это был высокий мужчина, худой, с большими ушами и крупным носом. Оба знал, что господин Тачман нравился его матери. Наверное, ему удавалось отсосать яду из ее зубов. И немного смягчить ее. Это была интересная теория, о ней стоило впоследствии немного подумать.

— Доброе утро, Оба! — Глаза господина Тачмана, которые всегда казались Обе странно-водянистыми, обшаривали дом. — Где твоя мать?

Бегающие глазки гостя привели Обу в состояние тревоги. Он так и стоял с яичницей в руках, пытаясь сообразить, что же делать и что сказать. Взгляд господина Тачмана остановился на очаге.

Оба с трудом сохранял непринужденный вид, напоминая себе, что он уже не прежний Оба, что он — важный человек. Такие люди не бывают неуверенными. Важный человек ловит момент и доказывает собственное величие.

— Мама? — Оба поставил тарелку и взглянул на очаг. — Она куда-то вышла.

С каменным лицом господин Тачман задержал на Обе свой взгляд:

— Ты слышал о Латее? Что нашли у нее дома?

В этот момент Оба размышлял о том, насколько рот гостя был похож на рот его матери. Такой же узкий, предательский…