«Мои дорогие! Это первое письмо, которое я смог отправить домой с тех пор, как мы высадились в Японии. Теперь у меня все хорошо, так как сейчас я представляю, как жить по их законам. Пища здесь ужасная, но сегодня вечером мне как раз достался фазан. Скоро я получу обратно свой корабль. С чего мне начать вам свой рассказ? Сегодня я что-то вроде феодала в этой незнакомой вам стране. У меня дом, лошадь, восемь служанок, домоправительница, мой собственный парикмахер и моя собственная переводчица. Я теперь чисто выбрит и бреют меня каждый день. Стальные лезвия для бритья у них, наверняка, самые лучшие в мире. Мое жалованье огромное – достаточное, чтобы накормить в течение года двести пятьдесят японских семей. В Англии это было бы почти как тысяча гиней в год! В десять раз больше моего жалованья, получаемого в голландской компании…»

Кто-то начал открывать седзи. Его рука нащупала под подушкой пистолет, он насторожился. Потом ощутил почти неслышный шелест шелка и запах духов.

– Анджин-сан? – донесся легчайший шепот, наполненный обещанием.

– Хай? – спросил он, вглядываясь в темноту, но ничего не видя.

Шаги приблизились. Блэксорн слышал, как женщина встала на колени, откинула сетку и забралась к нему под полог. Она взяла его руку и подняла ее к своей груди, потом к губам.

– Марико-сан?

В темноте она сразу же закрыла пальцами его губы, стараясь, чтобы он не шумел. Он кивнул, понимая, как сильно они рискуют. Он держал ее за тонкое запястье и водил по нему губами. В темноте его другая рука нашла и стала гладить ее лицо. Она один за другим целовала его пальцы. Волосы Марико были распущены и доставали ей до пояса. Его руки скользили по ее телу, он ощущал дивную легкость шелка, под кимоно ничего не было.

На вкус она была изумительна. Он тронул языком ее зубы, потом провел им вокруг глаз, открывая ее для себя таким образом. Она распустила пояс накидки и дала ей упасть, дыхание ее стало совсем слабым. Она придвинулась плотнее. Потом начала ласкать его руками и губами. С большей нежностью, страстью и опытом, чем он себе мог представить.

Блэксорн проснулся на рассвете. Один. Сначала он был уверен, что это был сон, но запах ее духов все еще ощущался, и он понял, что это было в действительности.

Осторожный стук в дверь.

– Хай?

– Охайо, Анджин-сан, гомен насай, – служанка открыла седзи для Фудзико, потом внесла поднос с зеленым чаем, миску рисовой каши и сладкий рисовый кекс.

– Охайо, Фудзико-сан, домо, – сказал он, благодаря ее. Она всегда сама приходила с завтраком, открывала сетку и ждала, пока он ел, а служанка раскладывала свежее кимоно, таби и набедренную повязку.

Он пил зеленый чай, размышляя, знает ли Фудзико о прошедшей ночи. По ее лицу ничего нельзя было понять.

– Икага дес ка? – спросил Блэксорн. – Как вы?

– Окагасама де дзенки дес, Анджин-сан. Аната ва? – Очень хорошо, спасибо, а вы?

Служанка вынула чистое белье из шкафа и оставила их одних.

– Аната ва еки немутта ка? – Вы хорошо спали?

– Хай, Анджин-сан, аригато годзиемасита! – Она улыбнулась, дотронулась рукой до головы, делая вид, что она болит, показывая, что она была пьяна и спала как каменная. – Аната ва?

– Ватаси ва еки немуру. – Я спал очень хорошо. Она поправила его: «Ватаси ва еки немутта».

– Домо. Ватаси ва еки немутта.

– Ей! Тайхеней! – Хорошо. Очень хорошо.

Потом из коридора донесся голос Марико, окликающий: «Фудзико-сан?»

– Хай, Марико-сан? – Фудзико подошла к седзи и приоткрыла их. Он не мог видеть Марико и не понял, о чем они говорили.

«Надеюсь, никто не знает, – подумал он, – Я буду молиться, чтобы это осталось в секрете, только между нами. Может быть, было бы лучше, если бы это был просто сон».

Блэксорн начал одеваться. Вернулась Фудзико и стала на колени, застегивая ему пояс.

– Марико-сан? Нан дза?

– Нане мо, Анджин-сан, – ответила она. – Ничего важного.

Она подошла к токонома – углублению в стене, украшенному свисающими лентами с рисунками и цветами, где всегда лежали его мечи, и принесла их. Он засунул их за пояс. Мечи больше не были для него чем-то нелепым, хотя он и хотел бы научиться носить их менее неловко.

Фудзико сказала ему, что их подарили отцу за храбрость после особенно кровавой битвы на дальнем севере Кореи, семь лет назад, во время первого вторжения. Японские армии победоносно прошли через всю страну, тесня их на север. Потом, когда они подошли к реке Ялу, через границу хлынули орды китайцев, вступили в войну с японцами на стороне корейцев и благодаря своей многочисленности разгромили их. Отец Фудзико был в арьергарде, который прикрывал отступление к горам севернее Сеула, где они повернули и начали безнадежное сражение. Эта и вторая кампания были самыми дорогостоящими военными экспедициями из всех, которые когда-либо устраивались в государстве. Когда в прошлом году Тайко умер, Торанага от имени Совета регентов сразу же приказал остаткам их армий возвращаться домой, к великому облегчению большинства дайме, которым не нравилась кампания в Корее.

Блэксорн вышел на веранду. Он надел свои сандалии и кивнул слугам, собравшимся поклониться ему, как это было заведено.

День был серенький. Небо было закрыто облаками, с моря дул теплый влажный ветер. Каменные ступени, спускающиеся в гравий дорожки, намокли от дождя, шедшего всю ночь. Около ворот стояли лошади и десять сопровождающих его самураев. И Марико.

Она уже сидела на лошади, одетая в бледно-желтую накидку поверх бледно-зеленых брюк, шляпу с широкими полями и вуаль с желтыми лентами и перчатки. В гнезде на седле уже был наготове зонтик от дождя.

– Охайо, – сказал он официальным тоном, – охайо, Марико-сан.

– Охайо, Анджин-сан. Икага део ка?

– Окагесама де дзенки десу. Аната ва? Она улыбнулась: «Еги, аригато годзиемасита». Она не дала ему никакого намека на то, что между ними что-то изменилось. Но он ничего и не ожидал, во всяком случае не при посторонних, зная, как это было опасно. Он почувствовал ее запах, и ему хотелось поцеловать ее прямо здесь, перед всеми.

– Икимасо! – сказал он и повернулся в седле, делая знак самураям проехать вперед. Он свободно пустил лошадь за ними, и Марико заняла место рядом с ним. Когда они остались одни, он расслабился.

– Марико.

– Хай.

Тогда он сказал по-латыни:

– Ты очень красивая, и я люблю тебя.

– Я благодарю тебя, но вчера вечером было выпито так много вина, что мне не кажется, что я сегодня действительно красивая, а любовь – это ваше христианское слово.

– Ты красивая христианка и вино на тебя не подействовало.

– Благодарю тебя за ложь, Анджин-сан, благодарю тебя.

– Нет, это мне нужно благодарить тебя.

– О, почему?

– Просто так. Я от всей души благодарю тебя.

– Если вино и мясо делают тебя таким добрым, утонченным и галантным, – сказала она, – тогда я должна сказать твоей наложнице, чтобы она перевернула небо и землю, но каждый вечер угощала тебя ими.

– Да. Я хотел бы, чтобы все было точно так же.

– Ты какой-то счастливый сегодня, – сказала она, – В самом деле, почему?

– Из-за тебя. Ты знаешь, почему.

– Я не представляю, Анджин-сан.

– Нет? – поддразнивал он.

– Нет.

Он оглянулся. Они были совсем одни, можно было говорить без опаски.

– Почему это «нет» сразу тебя расстроило? – спросила она.

– Глупость! Абсолютная глупость! Я забыл, что самое умное – это осторожность. Это из-за того, что мы были одни и я хотел поговорить об этом. И, честно говоря, поговорить еще кое о чем.

– Ты говоришь загадками. Я не понимаю тебя.

Он снова попал в тупик:

– Ты не хочешь поговорить об этом? Совсем?

– О чем, Анджин-сан?

– О том, что произошло сегодня ночью.

– Я проходила ночью мимо твоей двери, когда с тобой была моя служанка Кой.

– Что?

– Мы, твоя наложница и я, мы подумали, что она будет для тебя хорошим подарком. Она понравилась тебе?