– Я могу помочь вам стать единовластным регентом, Торанага-сама. Но не сегуном.

– Конечно. Это та единственная честь, к которой я не стремлюсь, как бы ни утверждали это мои враги, – Торанага спрыгнул на безопасное место на каменных ступенях. Он оглянулся назад на Ябу, который все еще стоял на узком парапете, поправляя свой пояс. Ему до боли хотелось дать ему пинка за его высокомерие. Вместо этого он сел и громко выпустил ветры. – Вот так-то лучше. Как твой мочевой пузырь. Железный Кулак?

– Измучен, господин, очень измучен. – Старик отошел в сторону и с благодарностью опорожнил мочевой пузырь через зубчатую стену, но не там, где стояли Торанага и Ябу. Он был очень рад, что не скрепил договор с Ябу тоже. «Этим договором я никогда не буду гордиться. Никогда».

– Ябу-сан, все это должно держаться в секрете. Я думаю, вам следует уехать в течение двух-трех дней, – сказал Торанага.

– Да. С ружьями и чужеземцем, Торанага-сама?

– Да. Вы поедете морем, – Торанага посмотрел на Хиро-Мацу, – Приготовьте галеру.

– Корабль готов. Ружья и порох все еще в трюмах, – ответил Хиро-Мацу, его лицо выражало неодобрение.

– Хорошо.

«Ты сделаешь это, – хотел крикнуть Ябу. – Ты получишь ружья, Анджин-сана, все. Ты получишь свои шесть месяцев. Торанага ни за что не начнет войну сразу. Даже если Ишидо убьет его через несколько дней, ты все равно получишь все. О, Будда, сохрани Торанагу, пока я не выйду в море.»

– Спасибо, – сказал он, его искренность была неподдельна, – Вы никогда не имели более верного союзника.

Когда Ябу ушел, Хиро-Мацу повернулся к Торанаге.

– Это плохой план. Мне стыдно за этот ваш договор. Я стыжусь, что с моим советом так мало считаются. Очевидно, я перестал быть вам полезен и очень устал. Это маленькое надутое дерьмо, этот дайме знает, что он обращается с вами как с марионеткой. У него даже хватило наглости носить меч Мурасамы в вашем присутствии.

– Я заметил, – сказал Торанага.

– Я думаю, боги заколдовали вас, господин. Вы открыто допускаете такое оскорбление и позволяете Ишидо позорить вас перед всеми нами. Вы препятствуете мне и всем нам защищать вас. Вы отказываете моей внучке, жене самурая, в чести и спокойной смерти. Вы потеряли власть над Советом, ваши враги командуют вами, и вы скрепляете мочой важный договор, самый позорный из всех, о которых я когда-либо слышал, и делаете это с человеком, который замешан в бесчестье, отравлении и измене, как до этого его отец. – Хиро-Мацу трясло от гнева. Торанага не отвечал, просто спокойно смотрел на него, как будто он ничего не говорил. – Клянусь всеми ками, живыми и мертвыми, вы околдованы. – Хиро-Мацу взорвался: – Я спрашиваю вас – и кричу, и оскорбляю вас, а вы только смотрите на меня! Или вы, или я сошли с ума. Я прошу разрешения совершить сеппуку или, если вы не позволите, я обрею себе голову и стану монахом – все, что угодно, только позвольте мне уйти.

– Вы ничего такого не сделаете. Но пошлете за чужеземным священником, Тсукку-саном.

Отец Алвито спустился с холма во главе своей обычной свиты новообращенных монахов-иезуитов. Все они были одеты как буддийские священники, если не считать повешенных на поясе четок и распятия. Новообращенных было сорок человек, все законнорожденные сыновья самураев-христиан, это были студенты семинарии, которые сопровождали его в Осаку. Юноши были на хороших лошадях под чепраками и вели себя дисциплинированно, как свита любого дайме.

Отец Алвито ехал резвой рысью, задумавшись под теплым солнцем, через парки, городские улицы, направляясь к миссии иезуитов, большому каменному дому, построенному в европейском стиле, который стоял около причалов и возвышался над тесно стоящими дворовыми постройками, складами и магазинами, где торговали или обменивали осакские шелка.

Кортеж простучал копытами через высокие железные ворота в каменных стенах и, оказавшись в мощеном центральном дворе, остановился около главной двери. Слуги уже ждали, чтобы помочь спешиться отцу Алвито. Он соскользнул с седла и бросил им поводья. Шпоры процокали по камням, по крытому переходу к главному зданию. Он завернул за угол, прошел мимо небольшой часовни и через арки во внутренний двор, где были фонтан и уютный садик. Дверь в прихожую была открыта. Алвито отогнал от себя тревогу, успокоился и вошел.

– Он один? – спросил Алвито.

– Нет, нет, он не один, Мартин, – сказал отец Солди. Это был маленький, добродушный, с оспинами уроженец Неаполя, почти тридцать лет бывший секретарем отца-инспектора. В Азии он провел двадцать пять лет. – У Его Святейшества адмирал Феррьера. Да, и с ними павлин. Но Его Святейшество сказал, чтобы вы сразу заходили. Что-нибудь случилось, Мартин?

– Ничего.

Солди что-то промычал и вернулся к затачиванию гусиного пера.

– Ничего, – сказал мудрый отец. – Ну, я скоро узнаю достаточно.

– Да, – сказал Алвито, любивший старика. Потом он подошел к дальней двери.

В камине горел огонь, освещая прекрасную старинную мебель, потемневшую от времени, хорошо отполированную и ухоженную. Небольшая картина Тинторетто «Мадонна с младенцем», которую отец-инспектор привез с собой из Рима, и которая всегда радовала Алвито, висела над камином.

– Вы опять встречались с англичанином? – окликнул его отец Солди.

Алвито не ответил, он стучался в дверь.

– Войдите.

Карло дель Аква, отец-инспектор Азии, личный представитель главы ордена иезуитов, самый главный иезуит и, таким образом, самый важный человек в Азии, был также и самым высоким: шести футов трех дюймов и соответствующей комплекции. Его одеяние было оранжевого цвета, крест изысканной красоты. У него была выбрита тонзура, волосы седые. Ему исполнился шестьдесят один год; по рождению он был неаполитанец.

– А, Мартин, входите, входите. Немного вина? – сказал он, говоря по-португальски с итальянской плавностью речи. – Вы видели англичанина?

– Нет, Ваше Святейшество, только Торанагу.

– Дело плохо?

– Да.

– Немного вина?

– Спасибо.

– Как плохо? – спросил Феррьера. У огня на обитом кожей стуле с высокой спинкой сидел капитан «Нао дель Трато», Черного Корабля этого года, худой, легкий и очень грозный. Ему было около тридцати пяти лет.

– Я думаю, очень плохо, капитан. Например, Торанага сказал, что торговля этого года может подождать.

– Очевидно, что торговля не может ждать, да и я тоже, – сказал Феррьера. – Я отплываю, когда начнется прилив.

– У вас нет таможенных разрешений. Боюсь, вам придется подождать.

– Я думал, все было оговорено месяцы тому назад, – Феррьера снова начал проклинать японские правила, которые требовали, чтобы все перевозки грузов, даже их собственные, имели разрешения на въезд и выезд. – Мы связаны глупыми правилами туземцев. Вы говорили, что эта встреча будет только формальностью – сбором документов.

– Так и должно было быть, но я ошибся. Может быть, мне лучше объяснить…

– Я должен немедленно вернуться в Макао, чтобы приготовить Черный Корабль. Мы уже отгрузили лучших шелков на миллион дукатов на февральскую ярмарку в Кантоне и повезем по крайней мере сто тысяч унций китайского золота. Я думаю, я ясно сказал, что каждое пенни торговцев в Макао и отцов города, которое можно было одолжить, вложено в это важнейшее дело года. И каждое ваше пенни.

– Мы так же, как и вы, осознаем важность этого дела, – наставительно сказал дель Аква.

– Извините, капитан, но Торанага – президент регентского совета, и принято являться к нему, – сказал Алвито, – Он не говорил о наших разрешениях или торговле в этом году, он не одобряет убийств.

– Кто не одобряет, отец? – спросил Феррьера.

– Что имеет в виду Торанага, Мартин? – спросил дель Аква. – Это какая-то хитрость? Убийство? Какое это имеет отношение к нам?

– Он сказал: «Почему вы, христиане, хотите убить моего пленника, кормчего?»

– Что?

– Торанага считает, что покушение прошлой ночью было сделано на англичанина, а не на него. Он также говорит, что было другое покушение в тюрьме, – Алвито не сводил глаз с солдата.