– Да, да. Теперь, пожалуйста, заправь свой гульфик и давай зайдем в дом, – ответил Блэксорн, чувствуя себя самураем.
– Что? Ох! Ох, извините, я… – Ван-Некк поспешно привел себя в порядок, по щекам его побежали слезы. – О Боже, кормчий…. Я думал, это джин опять вытворяет со мной свои шуточки. Пойдемте, но дайте мне сначала сказать им про вас, а?
Покачиваясь, он зашагал в дом – хмель от радости сразу улетучился. Блэксорн шел за ним. Ван-Некк оставил ему дверь открытой, потом закричал, перекрывая хриплое пение: «Ребята! Посмотрите, кого привел нам рождественский Дед Мороз!» Он хлопнул дверью, закрывая ее за Блэксорном, чтобы усилить эффект. Мгновенно наступило молчание…
Блэксорну потребовалось несколько мгновений, чтобы зрение привыкло к свету. Смрад в комнате чуть не вызвал у него обморока. Он увидел, что все в изумлении уставились на него, как будто он какое-нибудь дьявольское отродье. Потом удивление прошло и на него обрушились крики радости, приветствия, все его тискали, хлопали по спине, и все говорили почти разом:
– Кормчий, откуда вы?
– Вьпей-ка!
– Боже, разве такое может быть?..
– Черт-те что, я так рад вас видеть!
– А мы вас мертвым считали…
– Брось, у нас все нормально… ну, в основном-то!
– Убери стул, гад-сама, кормчему – самый лучший!
– Эй, грогу! Ну-ка, давай быстро, черт возьми! Мои проклятые глаза сейчас лопнут, если я не пожму ему руку! Наконец Винк завопил:
– Погодите, ребята! Вы мешаете ему что-нибудь сказать! Стул кормчему и выпить, ради Бога! Да я думаю, он к тому же и самураем был…
Кто-то протянул ему деревянный кубок, Блэксорн сел на расшатанный стул, все подняли бокалы, и на него опять посыпались вопросы… Блэксорн огляделся. Комната, освещенная несколькими свечами и масляными лампами, была заставлена скамьями и грубо сколоченными стульями и столами. На грязном полу – огромный бочонок с саке. На одном из столов – грязные тарелки с полупрожаренным мясом, усеянным мухами. Шесть неопрятно одетых женщин стояли на коленях на полу, они поклонились и опять откинулись к стене. Его команда, сияя, ждала, когда он начнет рассказ: повар Сонк, Джохан Винк, помощник боцмана и главный артиллерист, Саламон, юнга Круук, парусный мастер Джинсель, Баккус Ван-Некк, главный купец и казначей, и, наконец, Жан Ропер, еще один купец, сидевший, как всегда, в сторонке все с той же улыбкой на худом, строгом лице.
– Где адмирал? – спросил Блэксорн.
– Умер, кормчий, умер, – ответили все шесть голосов, перекрикивая друг друга, – ничего нельзя было понять, пока Блэксорн не поднял руку:
– Баккус, говори ты!
– Он умер, кормчий. Даже не вылез из этого погреба. Помните, он болел? После того, ну, когда увели вас, той ночью, – мы слышали, как он задыхался в темноте. Так, ребята? – Хор голосов ответил утвердительно, и Ван-Некк добавил: – Я сидел рядом с ним, кормчий. Он пытался найти воду, но ничего не было… Он задыхался и стонал не знаю сколько времени – мы все были до смерти напуганы, но в конце концов он задохнулся, потом наступила смерть. Это было ужасно, кормчий…
Жан Ропер добавил:
– Да уж, скверней некуда. Видно, наказание Божье. Блэксорн по очереди всмотрелся в лица.
– Кто-нибудь подошел к нему? Попытался помочь?
– Нет, нет, ох нет! – Это простонал Ван-Некк. – Он просто хрипел. Его оставили в яме вместе еще с одним, японцем, – вы помните его? Тот, который пытался утопиться в параше… Потом господин Оми приказал им принести Спилбергена и они сожгли его. А тот несчастный так и остался внизу. Господин Оми просто дал ему нож, тот вспорол себе живот, и его чертовы кишки расползлись по всему погребу… Вы помните его, кормчий?
– А что с Маетсуккером?
– Лучше ты расскажи, Винк.
– Малыш с крысиным лицом сгнил, кормчий… – начал Винк; остальные тоже закричали, передавая подробности и пересказывая события; крик стоял до тех пор, пока Винк не заревел:
– Баккус попросил меня рассказать, так дайте же мне, ради Бога! Потом все расскажете по очереди! Голоса стихли, и Сонк сказал ободряюще:
– Расскажи ты, Винк.
– Кормчий, у него начала гнить рука. Он порезал ее в той схватке – помнете эту драку, когда вас утащили? Боже мой, кажется, это было так давно! Вот тут у него и стала гноиться рука. Я пустил ему кровь на следующий день, потом еще через день, а после она стала чернеть. Я предложил вскрыть рану или вообще отнять руку – говорил сто раз, мы все ему говорили, но он не слушался. На пятый день рана стала ужасно пахнуть. Мы держали его силой, а я срезал ему большую часть того, что уже гнило, но получилось неудачно. Я знал, что плохо, но кое-кто считал, что попробовать стоило. Несколько раз приходил этот негодяи, желтокожий доктор, но он ничего не смог сделать. Крысеныш протянул еще день или два, но нагноение зашло слишком глубоко и он начал буйствовать в бреду. Перед концом нам даже пришлось его связать.
– Это правда, кормчий, – сказал Сонк, уютно почесываясь. – Мы должны были его связать.
– А что с его телом? – спросил Блэксорн.
– Они отнесли его на гору и там тоже сожгли. Мы хотели устроить ему и адмиралу настоящее христианское погребение, но они нам не дали. Только сожгли их.
Наступила тишина:
– Вы не дотронулись до выпивки, кормчий!
Блэксорн поднес свою чашку ко рту и попробовал: чашка была такая грязная, что его чуть не стошнило, чистый спирт ожег ему горло. Запах немытых тел и пропотевшего, нестиранного белья вдруг ударил ему в нос.
– Как грог, кормчий? – горделиво осведомился Ван-Некк.
– Отличный, отличный…
– Расскажи ему, Баккус, расскажи!
– Ну, мы сделали его уже целую бочку. – Ван-Некк был очень горд, остальные тоже сияли. – Рис, фрукты и воду оставляем на брожение, ждем около недели и потом, с помощью небольшого колдовства… – Толстяк захохотал и с удовольствием почесался. – Конечно, лучше выдержать год-другой, но мы выпиваем его быстрее, чем… – Он не договорил. – Вам не по вкусу?
– О, прости, он замечательный… – Блэксорн заметил вошь в редких волосах Ван-Некка.
Жан Ропер спросил вызывающе:
– Ну, а вы, кормчий? У вас все прекрасно, не так ли? Как у вас дела?
Посыпался град вопросов – и замер, когда Винк закричал:
– Дайте же ему возможность сказать!
Тут прорвался счастливый голос человека с морщинистым лицом:
– Боже, когда я увидел, что вы стоите у двери, я подумал, что это одна из их обезьян, – честно-честно!
Раздался одобряющий гул голосов, и Ван-Некк прервал их:
– Это правда. Проклятые глупые кимоно – вы похожи на женщину или на одного из этих полумужчин! Гнусные педерасты, черт побери! Среди японцев полно гомосеков, ей-богу! Один все бегал за Крууком… – Крики и похабные шуточки перебили Ван-Некка. – Вам нужна одежда, кормчий. Послушайте, мы же принесли сюда вашу одежду. В Эдо мы приплыли на «Эразмусе». Они отбуксировали его сюда, и нам разрешили взять с собой на берег нашу одежду – ничего, кроме нее. Взяли и вашу, они позволили нам это, держим ее для вас. Мы принесли мешок с вещами – всю вашу морскую одежду. Сонк, сходи за ним, а?
– Конечно, схожу, но попозже, а, Баккус? Мне не хочется ничего пропустить.
– Ладно уж.
Тонкая усмешка Жана Ропера показалась Блэксорну очень ехидной:
– Мечи, кимоно… все как у настоящего язычника… Может, ты теперь вообще предпочитаешь все языческое, а, кормчий?
– В этом прохладнее, лучше, чем в нашем, – смущенно ответил Блэксорн. – Я уже и забыл, что одевался по-другому, – столько всего случилось… Мне давали носить только это, вот я и привык. Никогда по-настоящему об этом не задумывался. Эта одежда, между прочим, намного удобнее.
– А мечи настоящие?
– Да, конечно, а почему бы нет?
– Нам не дают оружия! Никакого оружия! – Жан Ропер, казалось, злится, – Почему вам разрешают его носить? Словно какому-нибудь их самураю…
Блэксорн расхохотался.
– Ты не изменился, Жан Ропер, не так ли? Все такой же святоша? Ну, всему свое время, мы еще поговорим о моих мечах, но сначала – хорошие новости для вас. Послушайте, скоро мы снова будем в открытом море.
