Бедненький! Это, наверно, скучное занятие — дежурить!»

Написав письмо, Светлана перечитала его, подумала и так же, как Алеша, поставила под написанным одну букву — «С».

Каникулы кончились. Школа наполнилась шумом детских голосов, топотом ног, оживленной суетой. Девочки делились впечатлениями о каникулах, смеялись, удивлялись, восторгались.

Лида Вершинина приближалась к школе с таким чувством, словно возвращалась домой из далекого путешествия. Всю последнюю неделю каникул она провела дома даже не ходила в кино. Сергей Иванович видел, что с дочерью происходит что-то необычное, и пытался было вызвать Лиду на откровенный разговор. Потерпев неудачу, неверный своим принципам, отошел в сторону, ограничившись ролью наблюдателя.

О многом передумала Лида в эти дни. Неглупая и любознательная, она не могла не задать себе естественного вопроса: почему Алеша любит Светлану, а не ее. Разве Светлана красивее ее? Умнее? Лучше воспитана? Нет! Так в чем же дело? «Значит, у меня есть такие недостатки, — решила Лида, — которые отталкивают от меня Алешу».

Став на путь самокритики, Лида оказалась беспощадной: «Какая я маленькая и пустая, — думала она. — Кому я нужна? Что я могу? Зачем живу? Что собираюсь делать? Куда стремлюсь?..»

Вопросы возникали сами собой, и она не отгоняла их, как прежде, и не уклонялась от прямого ответа. Она не старалась смягчить свои недостатки или свалить на кого-нибудь другого. «Не нужно оправдываться, — говорила себе Лида. — Хорошее при мне и останется. Нужно честно выяснить свои недостатки и все переосмыслить. Да! Я пустая, избалованная барышня, живущая для собственного удовольствия. Я живу, не задумываясь о завтрашнем дне. Скоро начнется самостоятельная жизнь, труд, борьба, а я не готовлюсь к ней и до сих пор не знаю своего места. Я механически и очень вяло выполняю свои обязанности, определенные моим возрастом, и не стараюсь делать лучше и больше».

На память приходили осторожные намеки отца, Константина Семеновича, упреки и иронические замечания одноклассниц. Намеки делались в очень мягкой и деликатной форме, и раньше она не придавала им значения.

Теперь Лида с гордостью вспомнила, что она_: вместе со всеми честно работала в цехе и никому не сказала о кровавой мозоли, которую натерла на руке, забыв надеть рукавицы. Несмотря на эту мозоль, она с благодарностью думала о заводе. Пришла она туда только в силу дисциплины, неохотно, полубольная, в «растрепанных чувствах». Работа на заводе сначала смутила, затем увлекла ее и почти уничтожила всякую хандру. «На заводе я начала новую жизнь, — думала Лида. — Новая жизнь!..»

Это было не очередное брожение или увлечение. Теперь она твердо решила занять прочное место в жизни, чтобы не одна она была довольна собой. Ее должны оценить другие. Такой пример был у нее на глазах — Светлана! На заводе Лида поняла секрет успеха подруги и какую-то удивительную силу ее обаяния…

На вешалке веселая толкотня. Все торопятся, хотя до звонка еще далеко. Сзади кто-то хлопнул Лиду по плечу.

— Тамарка! Ну и ручища у тебя! — поморщившись, сказала Лида. — Почему ты не пришла ко мне вчера?

— Ой, некогда было! Я такие дела делала! Вот увидишь!..

В классе, как всегда, шумно. Собравшиеся уже о чем-то спорят. Лида оглянулась. Все по-прежнему. Стоят парты, стол, шкаф, цветы, висит доска, «Обещание», портреты и старая сводка «Будем красиво учиться!». Ничего не изменилось, но ей показалось, что все это стало гораздо милей, приятней, и девочки какие-то другие — более приветливые, добрые. И говорят они иначе — умней, серьезней.

Вошла Светлана, широко размахивая парусиновым портфелем.

— Девочки! Константин Семенович идет! Я видела в окно. Пошли встречать! — предложила она, и все гурьбой выбежали из класса.

Лида осталась одна. Она сидела, положив подбородок на согнутые ладони рук, и думала все о том же, о новой жизни. «Нет! Это не очередное настроение. Это не напускное…»

Вошла Белова и села за свою парту. Через минуту Лида услышала сзади себя голос:

— Лида, что я должна сделать, чтобы меня простили?

— Вывернуться наизнанку и вытряхнуть всю пыль! — сквозь зубы процедила Лида, не поворачивая головы.

— Не понимаю…

— Ах, не понимаешь! Хорошо, я скажу!

Лида порывисто встала, повернулась лицом к Беловой и заговорила, отчетливо произнося, почти отчеканивая каждое слово:

— Ты должна понять, что сама по себе ты ровным счетом ничего не представляешь. Если ты можешь заучивать различные законы и формулы, то ведь не ты их открыла, а если бы даже и открыла, то все равно это не дает тебе никакого права зазнаваться. Ты должна понять, что живешь пока что чужим трудом, ешь хлеб, который не сеяла, носишь одежду, которую не ткала, читаешь учебники, которые не печатала. Это все тебе, да и мне, и всем нам дается в долг! Понимаешь? Мы живем в долг, и этот долг придется платить! Затем ты должна зарубить себе на носу, что ни я, ни Клара, ни Женя нисколько не хуже тебя, а возможно, и не глупей!..

— Это я знала… — робко вставила Белова.

— Плохо знала! Очень плохо! Почему же тогда ты считала себя чем-то главным, а всех остальных — второстепенными? А что ты такое? Что?

Лида говорила горячо, убежденно, сильно волнуясь. Эта горячность была ей несвойственна, и Валя с удивлением слушала обычно сдержанную девушку. Она не понимала, что эти горькие слова Лида адресовала, в какой-то степени, и к себе.

— Как ты смеешь так относиться к людям? Кто дал тебе право? Раньше аристократам или барам с детства вбивали в голову, что они особенные, что у них какая-то голубая кровь и поэтому народ должен их кормить, поить, одевать… работать на них. А ты? У тебя тоже голубая кровь? — спросила Лида и, резко повернувшись, оказалась лицом к лицу с улыбающейся Катей. Сначала Лида смутилась, но быстро овладела собой. — Спрашивает, что ей делать, — пояснила она, пожав плечами.

— А ты сказала? — спросила Катя, не обращая внимания на Белову, словно ее тут и не было.

— Сказала.

— Молодец! — похвалила Катя и неожиданно прибавила: — Я смотрю… мы и на самом деле можем без пузырей плавать…

Раздался звонок, и не успела окончиться его продолжительная трель, как вернулись девочки и начали шумно устраиваться за партами.

— Довольно шуметь! — властно крикнула Женя. — Кто сегодня дежурный? Лариса!

— А почему? Надо по алфавиту, — запротестовала та.

— По алфавиту и пойдет. Завтра Холопова, потом Шарина и опять сначала. Не спорь! Проверь доску, мел, тряпку… Позабудьте про каникулы. Слышите, девочки!

В ответ раздались голоса:

— Что? В чем дело?

— Какие каникулы?

— Женя, говори ясней!

— Тихо! — снова крикнула Женя. — Я говорю, что всякие кино, театры, лыжи, катки из головы моментально вон! Каникулы кончились! Понятно это вам? Раскачиваться не будем, а сразу с места — полным ходом! Все пришли? Кого нет?

— Все, все!

— Тем лучше! Все здоровые, молодые, красивые, — пошутила она и направилась к своей парте.

«Как это все обычно, знакомо и как приятно, — думала Лида. — Почему я раньше не замечала, не ценила? Пройдет год, и все мы будем с грустью вспоминать школьные дни. Их не вернуть. «Вторично пережить не можно, что было пережито раз». Весной после экзаменов жизнь разбросает наш дружный коллектив по разным институтам. Пройдет еще четыре, пять лет, и Лида, Лидок, Лидуся превратится в Лидию Сергеевну, Светка в Светлану Кирилловну, Тамара в Тамару Матвеевну…» От этой мысли стало весело. Она попробовала представить, как они будут выглядеть в солидном возрасте, и не могла.

Вошла Василиса Антоновна, и ученицы встали.

— Здравствуйте, девочки! Ну, теперь вы отдохнули — и с новыми силами за работу. Садитесь, пожалуйста. Программу мы с вами закончили и с сегодняшнего дня начнем повторение за всю школу. Таблицу умножения, надеюсь, не забыли? — пошутила она, но сейчас же серьезно продолжала: — Экзамен на аттестат зрелости будете сдавать и по алгебре, и по геометрии, и по тригонометрии. Вспомним сложение и вычитание комплексных чисел в алгебраической форме… Пожалуйте к доске…