— А в английской школе во время войны ввели телесные наказания.

— Да что вы на самом деле о розгах заговорили! — возмутилась Катя. — Соскучились, что ли?

— Нет, просто они предчувствуют что-то похожее, — ответила Тамара.

Не успела Кравченко договорить, как в дверях показался Константин Семенович. Девушки встали. Все ждали, что следом за ним войдет Марина Леопольдовна, но ее не было…

Два больших окна выходили на юг, но цветы загораживали свет, и в комнате был приятный полумрак. Самые разнообразные растения стояли на специальных полочках по краям окон, на подоконниках, спускались вниз из подвешенных горшочков. Больше всего здесь было кактусов. Эти маленькие зеленые уродцы походили на что угодно: на спящих ежей, на болезненные наросты, на лепешки, сделанные неумелыми детскими руками и налепленные друг на друга, на странные грибы с бородавками, но только не на растения. Ничего красивого в кактусах не было, но, однако, Марина Леопольдовна очень любила своих уродцев. Уходя в школу, она с удовольствием отметила, что «опунций», выбросивший недавно бутон, должен не сегодня-завтра распуститься.

Вернувшись домой, она увидела большой красный цветок, прилепившийся к толстой колючей лепешке. Роскошные, удивительной красоты цветы этих нелепых растений всегда восхищали учительницу, но сегодня она осталась равнодушной.

Константин Семенович предложил ей пойти после уроков в класс и принять извинение раскаявшихся десятиклассниц, но она отказалась. Она знала, в чем ее обвинили, знала, что это недоразумение, но слишком велико было оскорбление, чтобы так легко простить и примириться. Учительница искренне и от всей души любила этих девочек, привыкла к ним и была убеждена в том, что пользуется у них если не горячей любовью, то авторитетом и привязанностью.

«Черная неблагодарность жестоких сердец! Черствые эгоисты! Беспечные, избалованные… Что еще можно било от них ждать?» — думала Марина Леопольдовна, но где-то в глубине души сознавала, что это несправедливо и что она чем-то виновата в этом конфликте.

Отогнав усилием воли горькие мысли, она положила на стол кипу тетрадей и села за работу.

Катя, Женя и Тамара поднялись на третий этаж и в нерешительности остановились перед дверью.

— Здесь? — спросила Тамара.

— Здесь, — ответила Женя.

Ей несколько раз приходилось относить письма и повестки Марине Леопольдовне, и она хорошо помнила адрес.

— Ну, что же вы? Звоните! Женя, звони! — сказала Катя.

— Девочки, а что если она нас выгонит? — спросила Женя.

— Выгонит так выгонит, — проворчала Тамара, нажимая пуговку звонка. — Не поворачивать же назад…

Марина Леопольдовна открыла сама. Приход «воспитательной тройки» не вызвал на ее лице никаких перемен, и можно было подумать, что она ждала этого визита.

— Вы дома, Марина Леопольдовна? — пробормотала Женя, не зная, что сказать.

— Как видите. А вы, вероятно, рассчитывали меня не застать?

— Наоборот! — торопливо сказала Катя. — Мы пришли по поручению класса…

На какое-то мгновение учительница задумалась. Вначале ей хотелось отказаться от этого объяснения и тут же на площадке лестницы дать виновным понять, что она не может простить такое тяжелое оскорбление и что хотя и доведет занятия до выпускных экзаменов, но уже совсем «на другой основе», чем раньше. Хотелось сказать, что они убили самые лучшие человеческие чувства к ним и ей неприятно, тяжело вспоминать о том, что было. Но ничего этого она не сказала. Отступив назад, Марина Леопольдовна сделала пригласительный жест:

— Проходите.

Было странно видеть такое количество цветов на окнах, образцовый порядок и чистоту в комнате одинокой учительницы. Но почему-то особенно поразил девушек большой портрет молодого человека с усиками, в старой студенческой тужурке, висевший на стене. Точно такой же портрет, размером с открытку, стоял на столике, позади разложенных ученических тетрадей.

— Я слушаю вас, — сказала учительница, возвращаясь к столу и раскрывая одну из тетрадей.

Девушки поняли, что этим она хотела подчеркнуть, что занята и не намерена долго разговаривать.

— Марина Леопольдовна, мы все выяснили… — начала Катя. — Класс нам поручил сказать, что это все… ужасное недоразумение. Мы не подумали… поступили опрометчиво и очень виноваты перед вами… Поверьте, Марина Леопольдовна, что мы поняли свою, ошибку и очень раскаиваемся… Если можно, то простите нас…

Учительница выслушала Катю, сидя вполоборота, и, когда она закончила, повернулась к стоящим девушкам:

— Константин Семенович советовал мне говорить с вами, как со взрослыми людьми, отвечающими за свои поступки… Думаю, что он прав. — Она посмотрела на девушек и продолжала: — Да, это ужасная ошибка, как вы сказали, потому что никакого письма я не писала, а тем более анонимного. Такой гадостью пускай занимаются негодяи… Конечно, мне очень обидно, что вы подумали на меня, но я не могу не задать себе вопроса: а почему вы подумали именно на меня, а не на кого-нибудь другого? Ведь в школе столько учителей! Значит, сама того не желая, я дала вам для этого какой-то повод. Я не оправдываю вас, но хочу сказать, что это обстоятельство, пожалуй, смягчает вашу вину… Я принимаю ваши извинения и постараюсь забыть это оскорбление… Повторяю. Постараюсь… хотя и не знаю, смогу ли… Это будет зависеть от вас.

Марина Леопольдовна говорила своим обычным тоном, отчетливо выговаривая каждое слово, словно объясняла урок.

— У вас все? — спросила она, — видя, что девушки молчат.

— Все, — сказала Тамара.

— Тогда до свиданья… У меня много работы. Девушки покинули квартиру учительницы, молча спустились вниз и вышли на улицу.

— Инцидент исперчен! — громко сказала Тамара, но ни Женя, ни Катя никак не отозвались на эту шутку.

Все они ждали от Марины Леопольдовны какого-то другого ответа, а Женя даже была уверена, что Марина вначале поломается, но не сможет скрыть свою радость и растрогается.

Только сейчас девушки по-настоящему поняли, какой тяжелый удар они нанесли старой учительнице и что им предстоит сделать еще много, чтобы загладить свой поступок.

Солнце сильно нагревало каменные стены домов, асфальт, и по вечерам было тепло. Заметно набухали почки на деревьях. На рынках продавали вербу, а в цветочных магазинах мимозу.

И чем теплей было на улице, чем ласковей грело солнышко, тем тревожней становилось на душе у выпускниц. Экзамены приближались незаметно, словно крадучись. Не успеешь оглянуться, и уже суббота. Неделя проскочила — как не бывало!

Так от субботы до субботы, не разгибая спины, работали десятиклассницы. Все они осунулись, побледнели, но настроение было бодрое, боевое.

Ларисе Тихоновой дядя купил велосипед, и девушка иногда появлялась в школе покрытая синяками. Подруги встречали ее громкими шутливыми восклицаниями:

— О! Ты жива?

— Лариса, покажись. Это что? Новый синяк!

— Девочки, смотрите, какая великолепная ссадина!

— А велосипед цел?

— Конечно, цел, — добродушно отвечала Лариса.

— Вот это качество! — восхищалась Женя. — Держу пари, что велосипед выдержит все испытания, и если кто-нибудь сломается, то скорей Лариса.

— Нет, Лариса крепкая. Сначала велосипед сломается.

— Давай спорить!

Лариса с улыбкой слушала, как ее «разыгрывают», и не обижалась. Ей нравилось такое внимание, и в душе она даже гордилась ушибами.

Тамара получила от отца давно обещанный фотоаппарат и выкраивала время, чтобы осваивать «фототехнику». Иногда она приносила аппарат в школу и после уроков уводила очередную группу одноклассниц на какое-нибудь «историческое место» сниматься. Она долго выбирала выгодную точку, без конца устанавливала аппарат, всегда была недовольна позой и выражением лиц снимающихся, очень непочтительно отзывалась о какой-то диафрагме и доводила своими приготовлениями всех приятельниц до полного изнеможения. После съемок несколько дней ждали карточек, но их не было.