Но вот перед ним возникло чье-то темное лицо со злорадным оскалом. Сверкнул клинок, он получил ужасный удар в грудь и согнулся от невозможной боли, понимая, что умирает. И тут же вспыхнул и пропал ослепительный зеленый свет, возвращая его в настоящее.

Феррун осторожно выпрямился и обвел тронный зал вопрошающим взглядом. Вокруг царила привычная пустота и тишина. Что это было? Воспоминание? С ним это происходило или нет? Воспоминание это или его будущее?

Он поднялся со ступеньки и опасливо прислушался к себе. Боли в груди от смертельного удара не было, но осознание неминуемого накрыло, как покрывалом.

Подняв меч, развернулся и вышел из зала. Немного постоял в коридоре, размышляя, что предпринять в первую очередь, и уверенно направился в кабинет Медиатора. Двери были заперты, но это его не остановило. Запрыгнув в камин в гостиной, он выпрыгнул уже в кабинете. Секретер был закрыт на сложный замок, но Феррун, презрительно усмехнувшись, бесцеремонно открыл одно потайное отделение, потом другое, и вынул карту.

Еще раз внимательно ее осмотрел, в темноте видно было гораздо лучше, чем на свету, свернул узкой трубочкой и засунул в карман. Снова влез в камин и направился к себе. Натянул сшитый королевским портным камзол, повязался мечом, взял лук, стрелы, туес с привезенной из замка Контрарио сажей.

Накинул поверх свой старый плащ и решил-таки сказать на прощанье пару слов Беллатору.

Пробравшись в его спальню, подошел к кровати под высоким балдахином. Беллатор мирно спал, раскинув по сторонам руки и отчего-то тяжко вздыхая. Феррун положил руку ему на плечо, и Беллатор тут же открыл глаза.

— Это я. Я еду за Сильвером.

Беллатор сел на кровати, пристально глядя на незваного посетителя и протягивая руку к потухшей свече.

— Подожди, я сейчас зажгу свет!

Феррун тотчас возмутился:

— Вот еще! Мне свет не нужен!

Беллатор опустил руку с огнивом.

— Почему ты передумал?

— Мне кое-что показал трон. Хочу убедиться.

Беллатор не стал расспрашивать его о троне, боясь снова вызвать неудовольствие.

— Тебе нужно взять теплые вещи! Там очень холодно, ты превратишься в сосульку. И захвати с собой мечи для Сильвера и его людей. Всего их ушло в поход шестеро, и потом еще Алонсо присоединился.

Феррун досадливо согласился:

— Ладно! Пошли! Но сначала я оставлю тебе немного лечебной сажи. Помни: ее можно разводить. Зря не трать.

Он аккуратно выложил пригоршню сажи в стоящий на столе бокал. Потом из кучи лежащих в кабинете Беллатора взял верхние семь мечей. Связал их веревкой и кивнул хозяину покоев.

— Где эти глупые меха? В скорняжных мастерских? Я доберусь до них сам! — и снова исчез в камине.

Беллатор только головой ему вслед покачал. Он и не сомневался, что Феррун знает во дворце если не все, то очень многое. Торопливо прошел в мастерские. Феррун уже ждал его внутри.

Никого из скорняков не было, но Беллатор знал, где лежат приготовленные для похода на север вещи. Вынул плащ, шапку и сапоги и отдал Ферруну. Тот туго скатал их и засунул в свой мешок.

На прощанье величественно, будто король, повелел:

— Передай Агнесс, чтоб не вздумала рисковать. Теперь спасать ее будет некому. И помни: тяните время как можно дольше, не ввязывайтесь ни в какие заварушки ни с имгардцами, ни с южанами. Ждите меня. Я вернусь. С камнем.

Беллатор пошел к выходу, заявив:

— Я тебя провожу!

— Мне некогда тебя ждать! — заявил Феррун уже на ходу. — Я спешу! Мне нужно догнать Сильвера до горы! Потом будет поздно!

Беллатор хотел сказать, что он быстро, но вокруг уже нахлынула тишина.

Феррун ушел.

Беллатор бегом вернулся к себе, стараясь никого не встретить по дороге. Пошел к окну, непонятно на что надеясь. Что можно увидеть глубокой ночью в полной темноте? Он не обладал ночным зрением, как Феррун, а на небе светился лишь узкий серебряный серп, слегка обозначая контуры предметов.

Распахнул окно и высунулся далеко наружу, пристально всматриваясь в сторону конюшен и глубоко вдыхая холодный свежий воздух. Через несколько минут ему почудился шум. Он напрягся, прислушиваясь.

Вскоре шум перерос в быстрый перестук копыт. Возле первой заставы вспыхнул яркий огонь факела, разрезая лучом тьму, и дробный цокот подков по мостовой переместился дальше.

В тишине звуки разносились далеко. Беллатор стоял возле распахнутого окна, забыв о холоде, и вслушивался в удаляющийся перестук копыт. Он скоро затих, тонкий месяц тоже исчез в облаках, и Беллатор вдруг почувствовал иссушающее душу одиночество.

Сможет ли Феррун найти Сильвера? И вернутся ли они обратно? Этого не знал никто.

Нескио плавно покачивался в лодке. Ему редко доводилось плавать по рекам, тем отраднее это было теперь. Тихая река безмятежно уносила его куда-то вдаль, не давая оглянуться. Было тихо и покойно, только сквозь дрему прорывались беспокойные слова, мешавшие ему безмятежно плыть по ласковым волнам:

— Милый, очнись! Ты слишком долго спишь! Посмотри на меня!

Голос был знакомым и родным, но чей он, нескио вспомнить не мог. Напрягаться не хотелось, и он все плыл и плыл по волнам, наслаждаясь беспечным покоем. Но постепенно голос, уговаривавший его вернуться, становился все настойчивее. Это ему не нравилось, и захотелось сказать, чтобы голос замолчал и не тревожил его больше.

И голос замолчал. Но именно это и заставило нескио почувствовать себя обездоленным, встрепенуться и с трудом распахнуть невозможно тяжелые веки. Он повел вокруг себя непослушными глазами и понял, что лежит в закрытом возке на мягкой перине. Рядом с ним никого не было. Чей же голос он слышал?

И что с ним? Он много раз бывал ранен, но раны всегда сопровождались болью. Теперь же боли не было. Только невозможная, изматывающая слабость. Даже поднять веки оказалось тяжким, почти невозможным усилием.

Постепенно в голове сложились последние куски жизни: он допрашивал чужака в чудной шапке, тот метнул в него нож, слегка оцарапав, и он как-то уж очень быстро потерял сознание. Что было дальше? Если он жив, значит, его спас Феррун, больше некому. Или, может быть, он мертв, и это последние всплески ускользающего сознания?

Нескио привык терпеть боль, но не вселенскую тяжесть. Изнемогая, он закрыл глаза и снова провалился в нескончаемый полумрак. Его тревожило только отсутствие ставшего необходимым голоса. И когда к его лицу чуть ощутимо прикоснулись мягкие нежные руки, стирая влажной тряпицей дорожную пыль и тихий голос попросил очнуться, его захлестнула невозможная, беспредельная радость. Агнесс! Он узнал ее.

Но тут же возникло страшное сомнение: откуда тут Агнесс? Ему она чудится? Может быть, он стал тем сумасшедшим, которые видят то, чего не видят обычные люди? И тут же успокоился: пусть. Пусть он видит, или, вернее, слышит фантом, чем ужасная пустота последних месяцев. Это будет жалкое подобие счастья, но все-таки счастье. Его счастье.

От мерного покачивания он вновь уснул и проснулся уже тогда, когда его куда-то перекладывали.

— Осторожно! — озабоченно говорил мягкий голос Агнесс. — Он очень слаб!

В рот полилась какая-то прохладная жидкость, и он машинально сделал несколько глотков. Жидкость была пряной, с привкусом мяты и цикория, и еще каких-то трав, которым он не знал названия. Стало легче дышать и в голове прояснело. Но открывать глаза он не стал, боясь убедиться, что Агнесс только видение, созданное его воображением.

Он почувствовал, как его раздевают сильные заботливые руки, и узнал голос своего камердинера. Итак, он дома, в своем поместье. Сколько же времени он ехал, вернее, его везли? По телу прошлась теплая влажная волна, и нескио понял, что его вытирают. Лучше бы принять ванну, но сил не было. Когда же закончится эта противная слабость?

И снова началось качание по волнам. И снова его призывал очнуться дорогой сердцу голос. Его поили целебным снадобьем, какими-то бульонами, и он понимал, что нужно открыть глаза, но что-то не давало ему это сделать.