Жирослав не столько держал поводья, сколько обнимал Ретку. И словно к чаше с пряным мёдом, припадал к её розовому ушку: то шуточку вспомнит, то побасенку. Щекочет ушко усами, вгоняет щеки персиковые в алый цвет. Хоть сейчас бери да кусай. Девочка лишь улыбается украдкой, плечико поднимает да отстраняется легонько. Первый день дружинник ещё пытался расспросить эту пташку о своей хозяйке, но натолкнулся на глухую, непробиваемую стену молчания. И отступил. Он всегда отступал, если нахрапом не выходило. И всегда в итоге добивался своего. Любопытно же узнать, отчего Давид Юрьич променял его сестру-ветрогонку на Чудо из леса. Отец орал так, что Жирослав испугался, что того удар разобьёт. Разогнал всех слуг, выпорол дурёху, что за два года не смогла к себе мужика привязать. Хотя дружинник видел: сотнику его сестра как кость поперёк горла. Даром что красивая. Но пускать такую в светлицу, что волчицу оставлять двор стеречь. Хоть к самой смерти на свидания бегать будешь, лишь бы с этой змеёй на шее не сидеть. Вот и сбежал княжич искать свою судьбу в нави. И надо же — хватило духу Яге добровольное согласие дать! Хотя Лесная баба хороша! Красой пышнотелой прикинулась, голову всем задурила. Но он-то видел, какая она из леса вышла. Если б не перекрестился, так бы и ходил заикой до конца дней. Интересно, чего ждать от твари в Муроме? Уж не накликает ли смерть да невзгоды? И самое жуткое — церковная земля ей не страшна. Вон стояла, таинство крещения принимала, а от мира благовонного и воды святой ни ожогов, ни рубцов. Крест на груди, и тот дыру не прожёг…

От праздных мыслей его отвлек медвежий рев перед самым носом. Дальше все произошло в мгновение ока. Действуя на одних инстинктах, до конца, не отдавая себе отчёт в том, что делает, он одним толчком выкинул Ретку из седла. Даст Бог — спасётся, а ему уже явно не судьба.

Разверстая медвежья пасть оказалась совсем рядом. Его лошадь от страха захрапела, попятилась два шага назад и присела на задние ноги. Это и спасло дружинника от неминуемой смерти. Первый удар медведя обрушился на лошадь. Взгляд выхватил валяющуюся на земле рогатину: схватив её, парень что есть силы ударил шпорами коня, несчастное животное, одурманенное болью и страхом, резко взметнулось вверх. Медведь поднял лапу для нового удара. Жирослав со всего размаху вогнал рогатину в открывшуюся грудину зверя. Громадные черные когти полоснули, разрывая скулу, ухо, правое плечо. Жирослав почувствовал на губах липкую, теплую кровь. «Моя или медведя?» — возникла ничего не значащая мысль, прежде чем они втроем повалились на землю.

Медведь бился в предсмертных конвульсиях, придавленная лошадь пускала кровавую пену и скребла по земле копытами, а воин, находящийся в самой середине этого капкана, смотрел на кружащего в небе журавля.

Всё ниже и ниже опускался небесный посланник, словно размышляя, поднимет ли он тяжелую Жирославову душу или нет. Миг — птица вскрикнула и улетела. Грусть, щемящая тоска разлились по сердцу. Недостоин — так звучал приговор небес. Жирослав закрыл глаза, горячие солёные слезы, смешавшись с кровью и грязью, жгли лицо.

Вдруг вокруг него снова всё пришло в движение. Медвежья туша поднялась, а его самого куда-то потащило.

Давид отнес парня и прислонил к дереву. Тот был — краше в гроб кладут, но вроде живой. Фросина девка безмолвно ревела, саму знахарку трясло мелкой дрожью. Хорошо, лучше так, чем корка спокойствия, а потом женская истерика. Двух коней потеряли. А вот это было очень плохо. Притом лошадь Жирослава с разодранным горлом лежала тут, на дороге, а вот конь отца Никона сбежал в слепом страхе неведомо куда. Сам старец держал тряпицу у разбитой головы и хромал. Остальные были в разной степени помятости, но целые.

— Да тут медвежата! — раздался удивленный возглас одного из дружинников, и Давид пошел смотреть на причину сегодняшних бед.

Неподалеку от лесной дороги нашлись два медвежонка-сосунка. Один из них застрял в расщелине между деревьев и не мог выбраться, а второй носился вокруг брата и кричал жалобно, обижено, по-детски.

— Одного отловить и на веревку. Второго освободить и тоже на привязь. Заберём обоих в Муром, есть в городе человек, что слово знает. Приручит. А здесь они всё равно помрут. Теперь ясно, что их мамка взбеленилась. Защищала! — Князю было жалко зверей. Всё же медведь — хозяин леса, и человеку стоит с уважением ходить по его земле. А тут не услышали, не заметили. И вот результат. Давид еще раз осмотрел место сражения и покачал головой. Снова о безопасном ночлеге можно забыть. А с ними две женщины, между прочим. И не в обозе. От души пнув гнилушку, он пошел смотреть место для стоянки.

Ефросинья постепенно пришла в себя. Вообще с каким-то отдалённым интересом она отметила, что происходящее вокруг с каждым разом воспринимается спокойнее и спокойнее. Если еще год назад просто мысль о езде верхом вызвала бы у неё приступ истерики, то сейчас вид проткнутой медвежьей туши совершенно никак не трогал. А порванный в клочья дружинник наводил лишь на одну мысль: надо подниматься и идти помогать отцу Никону. Встав сначала на четвереньки, а потом, кое-как поднявшись на ватные ноги, Фрося пошла в сторону Жирослава. Несмотря на лето и жару, её знобило, но это сейчас не важно — парню в разы хуже. Игумен уже срезал с дружинника свиту и окровавленную рубаху.

— Воды вскипятить сможешь? — спросил он, удостоверившись, что женщина не собирается падать в обморок от увиденного.

— Сейчас. И самогон принесу весь, что есть.

— Иголки еще возьми. Мои все вместе с лошадью сгинули.

Ефросинья принесла свою аптечку. Достала иглы и льняные нитки. Кинула всё в небольшую миску и залила спиртом. Потом нашла котелок и пошла искать место, где можно спуститься к реке. Ретка к тому моменту, всё еще не переставая всхлипывать, собирала хворост для костра.

Когда Ефросинья вернулась, в лагере уже разожгли огонь. Женщина водрузила котелок, разорвала на повязки и закинула в воду одну из своих рубашек.

«Почему в походе нет бинтов»? — возникла и пропала непрошеная мысль.

Жирослав сидел у дерева стиснув зубы, тонкая струйка пота текла со лба на левый висок. Отец Никон шил, согнув иглу полумесяцем. Правая часть лица и ухо парня напоминали лапшу. Как это можно собрать, да еще и без анестезии, Фрося не представляла.

— У меня есть сухое маковое молочко, — вспомнила она о сомнительной находке доставшейся от прежней хозяйки избушки.

Старец, не отрываясь от работы, отрицательно покачал головой.

— Нет, его можно давать только сильным духом воинам. А этому отроку оно принесет лишь вред. Лучше воды дай. Он кровь потерял, поэтому пить должен много.

Ефросинья достала свою кожаную флягу и напоила дружинника.

— Ты медведя видела? — спросил тем временем игумен.

Фрося невнятно угукнула. Видела, но не рассматривала.

— Значит, не видела, — жёстко констатировал старик. — Первым делом, когда человека рвёт зверь, нужно узнать, не бешеным ли было животное. — Мужчина резко замолчал, но потом, все же справившись с собой, осипшим голосом продолжил:

— Потому как если зверь бешеный, то шансов спасти человека почти нет.

Липкий холод заключил Фросю в свои объятья.

«Уж не терял ли ты так близких?» — свернулась на душе юркой змеёй мысль.

— У бешеного зверя из пасти течёт слюна и пена, глаза мутные, шерсть висит клочьями, — уже как ни в чем не бывало продолжил игумен. — Эта медведица была здорова. Защищала потомство. Но это совершенно не значит, что когти и пасть у нее чистые. Поэтому рану сначала надо прочистить. Водой или вот таким, как у тебя, «самогоном», потом — самое неприятное: нужно острым ножом вырезать края внутри. Они уже повреждены, и если зашить так, то будут гнить.

Парень побелел и начал заваливаться, Фрося подскочила к нему и придержала.

— Тише, тише. Всё будет хорошо, — Ефросинья сама была готова рухнуть в обморок, смотреть, как наживую режут плоть не было сил, а каково терпеть это без наркоза. Отрок же не дергался, не орал. Просто вцепился побелевшими пальцами в портки и молчал. Потом поднял на неё свои большущие глаза, сощурился и спросил: