Юрий придержал коня за узды, взглянул на малочисленных слуг. Те стоят, молчат, жмутся, наступая друг другу на пятки, толкаясь локтями. Конюх с истопником хмурятся, куцые бороды торчком стоят. Милка глаза опустила, а сама кажись, еще больше раздобрела, растеклась квашней, того и гляди рубаха на груди лопнет. Лишь старая ключница стоит как ни в чем не бывало, тело серпом согнулось, глаз один бельмом закрыт, а второй зыркает из-под мохнатой брови.

— А чегось не впустить, раз девка к тебе сама пришла? Чай невеста, а не хто чужой. Коли ей приспичило до свадьбы, пущай и ждет в ложнице. Нечего ей по дому шарица, поди, не хозяйка пока! — прокричала на весь двор старуха.

Юра уткнул лицо в мягкую морду жеребца, и лишь плечи десятника безмолвно вздрагивали.

Давид подошел к ключнице и покачал головой. Стара стала, высохла вся, потемнела, скрючилась, словно коровья лепешка на полуденном солнце, и не понять уже, от чего непотребство учинила: от дури или умысел какой был.

— Значит так, — протянул хозяин дома, — говорю один раз, кто не услышал или не понял ввиду скудоумия, не моя печаль, выгоню взашей со двора на все четыре стороны. Кирияна мне не невеста более, и в доме моем ей не рады. Сегодня я венчаюсь, и хозяйкой над вами зайдёт Ефросинья. Чтить её, как меня. Дом к нашему приезду вычистить, выбелить. Все полы песком засыпать, гридню шкурами украсить. Всё уяснили?

Слуги разномастно закивали и разбрелись кто куда. Ключница громко ворчала под нос о том, что взял бы обеих да не морочил ей, старой, голову. И коли молодая хозяйка придет, пусть бы всё и чистила.

Юра подошел к брату и хлопнул по плечу.

— Радуйся! Эка ты ни свет ни заря лютуешь, мало тебе отроков в ученье дали?

— Не люблю, когда дома разлад. Нет ни покоя, ни отдыха. А за последний год запустил я слуг, расслабились. Может, оно и неплохо, что жена появится, — Давид задумчиво погладил бороду. — Пойдем, я тебе ларец дам, свезешь подарок Фросе.

Одевали Ефросинью под заунывные песни. От них зевалось так, что челюсть норовила выскочить.

Белая льняная рубаха, верхнее красное шелковое платье, на шее бармы, таки отданные ей Давидом, но уже в качестве свадебного дара. Поверх плата очелье и рясны с колтами. Правда, всё это богатство спрятано под плотной, не пропускающей воздуха и света, фатой.

«Сейчас меня можно, как в добрых русских сказках, тихо прирезать и заменить на подходящую, а жених не узнает ничего, пока венчание не закончится», — с некой злой весёлостью подумала Ефросинья. Об остальном мыслить не хотелось. Уж больно затянулось всё узлом, стало настоящим, серьезным, всамделишним.

Свадебные сборы начались еще вчера вечером. Сначала её расплели.

— Кому красоту отдашь? — спросила одна из девиц, приставленных к ней, и Фрося растерялась, пытаясь сообразить, чтобы это значило. Прокручивала в голове разные обряды и так, и эдак, стараясь несильно коситься на свою ленту в руках у замявшейся девушки. А потом вспомнила наконец: «красота» или «воля» — это то, что нужно передать подруге для удачного замужества. Это уже потом, в будущем, роль «красоты» играл брошенный букет или подвязка.

— Ретке вплети, — распорядилась она и отметила, как расцвела, заалела девчонка.

Потом невесту мыли в бане. Тёрли, скребли, трепали веником. Чистые, высушенные волосы заплели в тугую тяжелую косу, перевязали простым плетёным шнурком и отрезали. Фрося даже испугаться не успела, когда спины, чуть повыше лопаток, коснулась холодная сталь ножниц. Срезанную косу вместе со свадебным подарком отправили жениху.

Как готовился подарок — отдельная история. Вспомнила Ефросинья об этой традиции, что удивительно, сама, где-то по дороге между деревней, в которой они обручились, и Борисоглебским монастырем. По-хорошему следовало преподнести жениху рубаху или рушник бранный. Но рубаху она уже шила, а станка под рукой не было. Может, связать свитер? Нет. Тоже времени не хватит, да и ниток у неё столько нет, а на такого медведя, как Давид, их о-го-го сколько надо! Призадумавшись, Фрося стала перебирать в уме свои скромные умения и уже совсем было отчаялась, но потом мысленно хлопнула себя по лбу. Ювелирное мастерство! Конечно, она не профессионал в этой области, как мать, но основы литья и работы с камнями да эмалями знает. Можно сделать пояс с накладками. Вставить камни или разукрасить эмалью. Но вот беда: мастерской у нее нет, а ни один мало-мальски приличный ювелир не пустит чужака в святая святых. Да и много ли нальешь без градусника?! К тому же в этих условиях не понятно, из какого материала делать изначальную модель, чтобы по ней потом изготовить форму.

В её время все дизайны украшений рисовались в программах, а потом из подходящих сплавов распечатывались на принтере. Технологии же прошлого Ефросиньи были известны лишь обзорно. Хотя… есть ещё чеканка и гравировка.

Идея возникла сразу. Вспыхнула яркой искрой, расцвела и сформировалась. Рог с оковкой, но не питьевой, как некогда был найден в Чернигове (мало ли, может, такие только на тризнах использовались, и дарить на свадьбу жениху нельзя), а охотничий, как в песне о Роланде.

«Турий рог не должен стоить дорого, а насечки можно и самым простым инструментом нанести. Единственный дорогой элемент — это серебряная пластина, но она тонкая, и много металла на неё не уйдёт. Можно продать шкурки и с вырученных денег раздобыть сырье».

За помощью в этом вопросе Фрося обратилась к отцу Никону. Тот внимательно выслушал, а после покачал головой.

— За шкурки твои много денег не дадут, это не куница и не белка. Всего лишь заяц-русак плохо выделанный, но если ты и вправду такому ремеслу обучена, то, как приедем, я сведу тебя с мастером и помогу рогом да серебром, а ты посмотришь, может, что и подскажешь для кузни.

И Ефросинья согласилась.

Как прибыли в монастырь да уладили насущные дела, игумен велел запрячь лошадей для поездки в ближайшую деревню — Герасимку. Фрося впервые была в седле одна и тряслась, как осиновый лист. Мирная лошадка воспринимала наездницу, словно мешок с репой, и всё время норовила то травки пощипать, то за вкусным листиком поводья дёрнуть. Тем не менее за ведущей шла не отставая.

Меньше, чем через час, приехали в деревню и первым делом направились во двор к косторезу.

Он, когда услышал, для чего нужен рог, молча принес один, красиво выгнутый, и дунул в него. Даже без мундштука звук получился громким и плотным. Фрося готова была поспорить, что слышно его было на несколько километров вокруг. Она взяла инструмент, дунула и ничего не произошло. Словно кашлянул кто в кулак. Недоуменно подняла брови, возвращая вещь хозяину.

— Я его сломала?

Ответом ей был дружный смех обоих мужчин. Вытирая слезы, отец Никон взял рог и снова подул в него, гул вновь разлился по деревне.

— Понятно, это мужская магия, и мне она не доступна, — усмехнулась Фрося и попросила свёрлышко для отверстий под заклёпку. Ей выделили одно и к нему небольшой лучок. Женщина не без грусти посмотрела на комплект, прикидывая как, а главное, сколько она будет сверлить отверстия всем этим добром.

После дошли до кузнеца. Своего золотаря в селе не было, но нехитрые украшения из бронзы и серебра делал этот мастер. Мужчина слушал, хмурил брови, и Ефросинья была уверена, что, не стой рядом отец Никон, отправил бы просительницу куда подальше. Однако спорить с игуменом не стал.

— Раскую я тебе серебро тонко. Размер какой нужен? — пробасил он.

Фрося показала рог и отмерила на нем пальцем ширину.

— Вот столько. А вальцов нет? Прокатать всяко быстрее, чем ковать.

Кузнец удивлённо поднял опалённые брови, а игумен хитро прищурился.

— Нет вальцов. Давай Григорий откует тебе, он в этом мастер, и инструмент для чеканки завтра привезёт, а мы с тобой поедем домой, и ты мне угольком на досточке нарисуешь, что за вальцы, хорошо?

Фрося задумалась. В общем, почему бы и нет, ведь технология там ну ненамного сложнее мельничных жерновов. Однако пришли к ней не в тринадцатом веке и не в Муроме. «Хотя город через тридцать лет так разрушат, что почти ничего не останется. Ну, найдут фрагмент чего-то и будут гадать, что это и как использовалось. Мало ли таких находок? А так мои знания может пользу принесут. История тут оказалась совершенно бесполезной. Ни разу так и не пригодилась. Папина медицина помогла, мамино ювелирное дело тоже, а всё остальное — так… сказки лишь рассказывать».