Не успела.

Борисоглебский монастырь встретил медленным колокольным звоном, так хорошо разученным за это лето. Лошадь перешла на шаг. Торопиться теперь было некуда.

Фрося стояла в опустевшей усыпальнице и невидящим взглядом смотрела сквозь деревянную гробницу. Предыдущий час жизни словно выпал из её сознания, оставив лишь запах ладана на губах. И вот, сквозь кисею отрешённости, через спасительную пустоту и безмолвие, её трясут, выдёргивают, заставляют вынырнуть в мир звуков и вещей.

— Сударыня Ефросинья! — Белёк очень долго зовёт княгиню, и уже слёзы подступают к глазам от страха, что госпожа так и останется стоять безучастно. Но потом он вспоминает, что большой, взрослый, даром что тринадцатую весну справил. Стало быть, надо не сырость разводить, а наказ исполнять.

— Сударыня Ефросинья! — отрок зовёт настойчивей, дёргает за шелковый рукав.

Фрося прикрывает глаза, делает глубокий вдох. Выдох получается рваным, смотрит на перепуганного ребёнка, пытается улыбнуться ободряюще. Выходит вымученно, жалко.

— Чего тебе? — голос хриплый, словно она молчала целую вечность.

— Отец Никон распоряжение оставил: по смерти его ларец тебе отдать. А на словах просил прощения, — Белёк зажмурился и протянул ларец.

Фрося сомкнула брови, пытаясь понять услышанное, отворила крышку и замерла, недоуменно глядя вовнутрь. В сундучке лежал простой, без знаков и узоров, створчатый браслет и сложенный вчетверо лист бумаги. Дрожащими пальцами она достала и развернула письмо. Взглянула, и шкатулка с браслетом выпали из рук.

Глаза вцепились в знакомые с детства буквы.

«Милая моя, дорогая Фрося, раз ты читаешь эти строки, значит, я так и не нашел в себе мужества открыться тебе. Увы, некоторые черты характера не в силах изменить даже время.

Каждый раз, желая признаться, я находил сотню доводов, чтобы не делать этого. Убеждал себя, что не стоит ворошить угли прошлого, ведь будущего у нас уже не могло быть.

О том, что ты не вернулась из экспедиции, мне стало известно в первые же минуты. Как и то, что сбой не был простой технической ошибкой. Запрет совета управления на отправку спасательной экспедиции лишь подтвердил мои подозрения. Произошедшее — не случайность. Всему виной оказался я: моя должность министра, моё нежелание идти на компромисс, а также мой страх открыться тебе. Боже, каким дураком я был!

Хотя почему был?…

Подключив все свои контакты и связи, я смог отправиться за тобой в прошлое.

Как наивно с моей стороны было полагать, что люди, которые организовали тебе билет в один конец, не провернут тот же трюк со мной, для надёжности закинув подальше во времени. Так, чтобы точно никто из нас не вернулся.

Когда я понял, что застрял на пятьдесят лет раньше тебя, и осознал, что вновь подвёл, то стал искать смерти. Увы, костлявая обходила меня стороной, а судьба вела вперед. Вела к встрече с тобой…

Три зимы назад, услышав рассказ Юрия, я и предположить не мог, что Яга — это ты. Считал, что за эти годы настолько сильно изменил историю, что наши реальности просто не могут пересечься. Но когда от тебя вернулся Давид, восхищенный и потрясенный одновременно, я решил самостоятельно убедиться в том, о чём даже не смел мечтать.

Там, в ягьей избе, ожидая твоего прихода, я смотрел на разрисованную тюльпанами печь и не знал, плакать мне или смеяться от понимания того, что ты помнишь меня. Больно мне было, ведь я уже не тот, кто может сделать тебя счастливой.

Вы спорили с Давидом, не замечая ничего вокруг, а я любовался тобой, живой, настоящей, не скрытой нанитами и условностями. Исправный браслет сферы лежал в Муроме, но я не знал, сможет ли он отправить тебя домой. Ведь как я тогда считал: история изменена достаточно сильно, чтобы кто-то из нас смог вернуться, даже когда барьер в тысячу лет будет преодолён. А ещё я чувствовал ответственность за твою жизнь и постарался стать другом тебе и помощником. Но твой рассказ о Петре и Февронии вновь перевернул всё моё понимание мира. Ведь получалось, что обывательское представление о времени как об эластичной субстанции, способной изменяться, подстраиваться, вбирать в себя вероятности, оказалось верным. И твоё появление здесь предопределено. Эта мысль не давала мне покоя. Посему выходило, что браслет сможет вернуть тебя. Стоит надеть его и включить, он сам найдет луч Сферы и зацепится за него, возвращаясь домой.

Не грусти обо мне, моя прекрасная Ева, и прости, если сможешь. Увы, даже для генноизмененных реалии средневековой жизни слишком суровы. Старая рана и лингвокарта доконали меня чуть раньше, чем я планировал.

Спасибо за то, что изменила мой мир, примирила с самим собой, научила доверию. Спасибо за незабываемые пять лет счастья. И спасибо, что не побоялась стать мне другом.

Люблю тебя.

Эвелин Коренёв».

Фрося закрыла руками лицо. Она не знала, что думать, что чувствовать, а главное, как с этими мыслями и чувствами жить дальше. Всё похороненное, давнее, запрятанное за плитами времени всплыло, вырвало с корнями потаённые воспоминания, лавиной сметая устоявшуюся жизнь.

— Как ты мог, Ваня?! — прошептала она, не в силах молчать. — Боже мой! Зачем? Ради чего ты бросил всё и отправился за мной в прошлое?! У тебя там был дом, друзья, работа, деньги, место в правительстве, и ты поставил всё это на кон — ради чего?! Ради призрачной надежды спасти женщину, которая даже лица твоего не видела?! А ты спрашивал, нуждаюсь ли я в спасении? Нуждаюсь ли я в том, чтобы теперь нести это бремя на себе? — Вопрос разбился о каменные стены монастыря, Фросю накрыла истерика. Напряжение, переживания и потрясения последних дней вылились потоком слёз.

— Ну что, нравится тебе твоё прошлое? Нравится? Оно стоило того, чтобы отправляться за мной? Стоило? Чтобы прожить остаток дней во мраке средневековья? Чтобы умереть так рано?… Что мне теперь прикажешь делать с этим браслетом? Со своей жизнью? — закричала она и осела на пол. Плечи содрогались от рыданий. — Куда мне идти? Кому я нужна в будущем, в котором нет тебя? Марго? Так мы с ней лишь партнёры. Елисею? Он за эти три года вырос и превратился во взрослого молодого человека. Отцу? А жив ли он? Мне страшно. Страшно даже думать об этом. О том, что я вернусь на руины своей прошлой жизни, а там не будет никого.

Давид приехал в Борисоглебский монастырь поздно. Уже отзвучали молебны и отзвонили колокола. На территории было безлюдно, и только у входа в усыпальницу стоял Харальд и жевал травину. Князь спрыгнул с коня, желая пройти. Дружинник преградил ему путь.

— Ну что, княже, выбрал невесту? — выплюнул емец.

У Давида заиграли желваки и опасно сузились глаза, однако ответить он не успел. Между ними встал Илья.

— Выбрал, выбрал, не бычься, пройти дай.

Тут неожиданно в разговор встрял Белёк.

— Я сначала. У меня наказ от отца Никона. Отдать надо, — и ужом прошмыгнул вовнутрь.

На долгие минуты воцарилась тишина. Потом что-то упало, ударилось о каменный пол, и отрок выскочил с круглыми глазами. Давид, не медля больше ни минуты, оттолкнул дружинника и влетел в усыпальницу. Фрося тихо, с надрывом, говорила на непонятном языке, обращалась к игумену мирским именем, а после перешла на крик. Потом обессилев, осела на пол и разрыдалась.

Давид подошел, сел рядом, перетянул супругу на колени и обнял, успокаивая. Фрося постепенно затихла, пригрелась. Подняла глаза и удивлённо посмотрела на мужа:

— Ты что тут делаешь? — осипшим голосом спросила она.

— Утешаю жену свою в горе. Не даю сидеть ей на холодном полу. Ты мне лучше скажи, отчего непраздная в седло вскочила да помчалась верхом? Ни себя, ни ребенка не бережешь.

Фрося от неожиданной отповеди хлопнула глазами и, чтобы ничего не отвечать, уткнулась носом мужу в свиту. Зарылась лицом, вдыхая такой родной терпкий запах, и поняла, что скучала. Переживания последних месяцев постепенно отступили. Муром, оспа, бояре, Ваня, разорвавший душу в клочья. Она подумает об этом позже. Поймёт, примет, а сейчас ей нужны эти мгновенья безмолвия, безвременья, в их персональной сфере — одной на двоих. Наедине с мужчиной, который стал ей опорой, якорем. Надеждой.