Смирнов был почти уверен, что все так и обстоит. Он блефовал, но самую малость.

– Почему вы решили, что костюм мой?

– На кармашке вышиты ваши инициалы.

– Кто угодно мог вышить инициалы! – не сдавался доктор.

– Попробуйте доказать это в суде! – парировал Всеслав.

Адамов сник. Он даже не интересовался подробностями. Он был сломлен. Обрушившиеся на него болезнь, груз обвинений, неприятности в семье лишили его воли к сопротивлению. Защищался он вяло и как-то обреченно.

– Что вам нужно? – пробормотал доктор, массируя область сердца. – Вы хотите довести меня до инфаркта?

– Я хочу знать, отчего умерла ваша первая жена Елена.

– Что вам далась эта давняя смерть? Какое она сейчас имеет значение?

– Позвольте мне судить, какие факты важны, а какие нет. В таком запутанном деле, Лев Назарович, трудно заранее предугадать, где собака зарыта. Желательно осветить все закоулки вашей загадочной русской души.

– Черт с вами! – повел плечами Адамов. – Похоже, мне терять уже нечего. Вы как волкодав, если уж вцепились, не отпустите, пока горло не перегрызете. Ладно, извольте: Лена умерла от передозировки снотворного. У нее развивалась прогрессирующая психическая патология. Каждый день появлялись все более ужасные, необратимые признаки. Она пыталась то броситься с балкона, то повеситься, становилась невменяема, социально опасна. Я не мог держать ее дома и не мог позволить ей провести остаток жизни в психушке. Вы понимаете?

– Каков был прогноз специалистов? Вы обращались к психиатрам?

– Я держал ее заболевание в тайне даже от участкового врача. Он лечил Елену от невроза и сердечной аритмии. Она с детства была неуравновешенной, склонной к ярким, необычным эмоциям. При ее красоте это выглядело довольно привлекательно, приводило в восторг. Отклонения от привычного поведения воспринимались не только мной, но и всеми ее поклонниками как некий неповторимый шарм. В первые годы нашего брака болезнь словно замерла в полудреме и только много позже, уже после рождения дочери, вновь дала о себе знать. Сначала – какими-то шокирующими мелочами, потом сменяющими друг друга приступами апатии и лихорадочного возбуждения. Бессонные ночи, страх за ребенка, физическая усталость довершили дело. Вы можете спросить, как я, медик, мог проморгать диагноз, позволить болезни зайти слишком далеко? Если бы вы знали, сколько раз я задавал себе этот вопрос! – с горечью воскликнул Адамов. – Да, я виноват, признаю! Я бредил пластической хирургией, отдавал ей все свое внимание, все силы, я взахлеб читал чужие научные труды и писал свои. Таков уж я – в первую очередь хирург, а потом – муж и отец. Я бежал из дома к операционному столу и находил там отраду, которую мне ничто не могло заменить. Я стажировался, учился, шлифовал свои навыки, ездил в командировки, на конференции и симпозиумы. А Елена сидела в четырех стенах с нашим ребенком, изо дня в день, из ночи в ночь. Если быть честным до конца, я бежал еще и от страха за жизнь дочери, от повседневных изматывающих забот, от тупой рутины. Я... словом, я оказался никудышным супругом. Но я по-своему любил жену и ребенка, ничего для них не жалел.

– Вы имеете в виду деньги? – поинтересовался Смирнов.

– А что, разве другие мужчины способны обеспечить как следует семью? Вовсе нет. Я же предоставил Елене и Асе все блага, материальные, разумеется, даже домработницу нанял. Знаете, наверное, я зря казнился все эти годы! Психический недуг коварен, с ним невозможно справиться обычными методами – таблетками, уколами. Он уходит в тень, чтобы поднять голову в самый неподходящий момент. Заметь я вовремя, что происходит с моей женой, все равно ничего бы не изменил.

Адамов замолчал, прикрыл глаза. Сыщик деликатно кашлянул.

– Вы что-то спрашивали о специалистах, – встрепенулся доктор. – Один раз я привез домой маститого психиатра, заплатил ему за консультацию и молчание. Профессору нечем было меня утешить. Он покряхтел, развел руками, пробормотал нечто вроде: «Крепитесь, батенька!» – и удалился.

– Ваша жена по ошибке выпила больше таблеток, чем положено?

– Нет. Я дал ей смертельную дозу. Вы это хотели услышать? – простонал Адамов. – Я не мог смотреть на ее мучения! Я не мог позволить ей наложить на себя руки, броситься вниз с балкона или залезть в петлю. Я не мог допустить, чтобы на это смотрела Ася! И я не мог поместить Елену в психбольницу! Я любил ее и пошел на риск. Я знал, чем это может для меня кончиться, но в тот момент желание избавить ее от ужасов нарастающего безумия пересилило все остальные чувства и доводы. Ее смерть была легкой. Елена просто уснула, и ее сон длится до сих пор. Судить меня будет Бог, но не вы!

– А как вам удалось уладить формальности? – спросил Всеслав. – Получить свидетельство о смерти по причине остановки сердца и прочее?

– Вы и это знаете! – усмехнулся доктор. – Потрясающая пронырливость.

– Я в своем ремесле стремлюсь к совершенству, так же, как и вы.

– Смерть Елены легла на мою безукоризненную репутацию темным пятном, – вздохнул Адамов. – Этим не преминули воспользоваться.

– Кто?

– Когда я сидел у смертного одра жены и думал, что же теперь будет, появился тот человек... Он помог мне выйти сухим из воды, а взамен я обещал со своей стороны оказать ему услугу, когда понадобится.

Ева приоткрыла веки, тяжелые, будто налитые свинцом. Вокруг стояла тишина и темнота. Сознание еще не пробилось сквозь завесу дурноты. Глаза Евы закрылись, и она побрела по нескончаемой пыльной дороге – куда-то вдаль, в неведомое. Она уже давно, очень давно шла по этой дороге. К горизонту завеса пыли сгущалась, а может быть, это висел над землей грязный лондонский туман или поднимались над болотами гнилые испарения. По бокам дороги в обе стороны простирались нескончаемые пустоши, поросшие вереском... Почему вереском?

– Куда я иду? – спрашивала себя Ева.

И в тот же миг впереди, в желтовато-серой мути, появлялась фигура Кристофера Марло в бархатном плаще. Он оборачивался, махал Еве рукой – иди, мол, за мной, не раздумывай.

Вдалеке забрезжили предместья Лондона – домики под черепичными крышами, одинокие деревья...

«Как я здесь оказалась? – подумала Ева и вспомнила: – Меня позвал Крис! Он собирался мне что-то сказать...»

– Крис... – хотела крикнуть она, но губы только беззвучно открывались. – Крис... Ты где? Мне страшно...

Она сделала неловкий шаг в сторону, оступилась и упала навзничь, прямо в жидкую болотную жижу, которая сразу потянула ее вниз, засасывая в зловонные глубины.

– Крис! – в ужасе кричала Ева. – Крис...

Он появился прямо над ней, внезапно, как будто все время шел рядом. Наклонился. У него было чужое, искаженное жестокой гримасой лицо, а в руке – огромный нож.

– Тебе не надо было приходить! – прошипел он. – Жалкая продажная тварь! Из-за таких, как ты, Господь наказывает всех нас! Я перережу тебе горло, а потом доберусь до твоего лживого сердца! – Он взмахнул острым длинным лезвием. – Разве ты не обещала отдать мне свое сердце, Ева? Вот я и пришел за ним. Я возьму только то, что принадлежит мне по праву.

– Крис, что с тобой? Опомнись, я пришла, чтобы узнать имя убийцы. Ты сам просил меня!

Господин Марло расхохотался.

– Я не Крис, я Джек! Джек-потрошитель! Ты все перепутала. Для проституток, которые продаются, все мужчины на одно лицо. Я резал их, как жертвенных овечек, и смотрел, как они умирают в грязных переулках Уайтчепела. Знаменитая английская полиция не поймала меня тогда, не поймает и сейчас. Ты все перепутала.

Он откинул волосы, и Ева увидела карие, чуть навыкате, глаза Дениса Матвеева.

– Денис? Разве ты жив?!

– Денис, Джек, Крис, – злобно прохрипел он, поводя острием ножа у нее перед лицом. – Сколько еще имен ты назовешь? Давай, исповедуйся! Я отпущу тебе грехи, а потом ты смоешь их своей кровью, красной, горячей, как губы во время поцелуя...