Эта вспышка прогнала опасения — вот как бывает, с удивлением подумалось Огоньку. Нет бы наоборот. Но ведь ему самому плохо и страшно сейчас, вот и бесится. Пристально взглянул на южанина и улыбнулся для себя неожиданно.

— Что ты так смотришь? Что видишь? — настороженно спросил старший, отводя за ухо влажные волосы.

— Не кричи. Дом перебудишь. — Огонек поднял кувшин и поставил на место. Сел на пол. — Что ты делаешь, то и вижу. Сейчас вижу, что ты не в себе. Предложил, так вперед. Сейчас, или когда сочтешь нужным. И не швыряйся кувшинами… я тоже могу. Амаута.

Кайе округлившимися глазами посмотрел на него — и расхохотался. Отсмеявшись, коснулся лба Огонька — пальцы горячие, словно угли.

Голова уплывала куда-то, а тело оставалось на полу. Из спины начал расти тростник. Подросток хотел было сказать об этом оборотню, но побоялся показаться дурачком.

— Найкели, — пробормотал юноша, поглядев на него. — Ступень к огню… — Огонек было встал, качнувшись, но голос айо изменился. — Замри! Дай руку.

Огонек послушно протянул правую. Кайе взял тонкий острый нож и сделал надрез на предплечье подростка. Тот невольно попытался отдернуть руку.

— Тихо! — продолжил свое занятие: делал неглубокие надрезы, создавая непонятный узор. То ли цветок, то ли костер. Поднял собственную ладонь — в крови — к губам, лизнул — настороженно, словно кошка пробует подозрительное питье. Затем плеснул в ладонь немного темной жидкости из флакона, начал с силой втирать в линии узора. Огонек зашипел от едкой боли.

— Не шипи, не змея! — достал откуда-то браслет из светлой бронзы, надел на руку Огонька так, что металл скрыл порезы полностью. Сжал края, чтоб не свалился.

— Не снимай. Пока не разрешу.

Голос был взрослым и необычно серьезным. Огонек понял, что противиться не посмеет. Да и снять браслет не сможет, потому что голова уже улетела, а ноги и руки распускаются цветами. Услышал непередаваемый возглас старшего, слова:

— Ну и быстро! — и больше ничего не слышал до самого утра.

Очнулся Огонек на чем-то жестком. И в позвоночник нечто упиралось. Со слабым стоном, еще плохо соображая, сунул руку под спину и вытащил толстый обломанный сучок.

— Зараза, — пробормотал, — Ты хоть смотри, куда бросаешь. — И пришел в себя окончательно. Так и есть, они вне дома, вот он, оборотень, сидит на бревне и смеется.

— Все созвездия пересчитал? Ты такую околесицу нес… Я уже думал, все, последнего ума лишился.

— Как ты меня сюда притащил? — вопрос «зачем» задавать не имело смысла. Обычно ответ один — захотелось.

— Просто. Совсем рано утром, никто не видел. Так рано только Къятта встает, но он там, где медь добывают. Хорошо, что не здесь.

Вчерашнее вспомнилось. Башня, и дальше… Так и нет ничего? Не получилось? Или Огонек уже обладает какой-то Силой? Браслет плотно обхватывал руку, холодный.

Протянул ладонь, пытаясь не трогая пошевелить лист на ближайшем кусте. Кайе давился хохотом, наблюдая за его стараниями.

— Смотри, сейчас ураган вызовешь!

— Эх! — в сердцах сказал подросток и встал. Ничего не вышло, так и думал. Или айо переменил решение… или попросту забавлялся с ним, обещая попробовать. Усмехнулся криво. Точно дурак. Поверил…

Оборотень поднялся тоже:

— Вот глупый. Настоящее чучело…

Шагнул вперед, повалил Огонька на траву со смехом, прижал зажившую рану на боку, и вдруг отдернул руки, испуганно глянув — вспомнил.

— Да все зажило давно! А то сам не видел! — Огонек вдохнул полной грудью пахнущий хвоей воздух. Что ж, нет так нет. — Надо было убить меня тогда… теперь мучайся, кошка дикая!

— Ах ты… — кинулся на Огонька, но подросток был начеку.

Мальчишки покатились по траве…

Горячие, сильные и легкие руки, лесной мусор в волосах, измазанная землей щека. Глазищи синие, сияющие радостью. Это — смерть? Это — чудовище? Айо был красив сейчас, красотой юного зверя. И смеялся он — от души, самозабвенно. Так же, как убивал.

На краю ступенчатого обрыва замерли, едва не свалившись. Расцепили руки, приподнявшись.

— Смотри!

Лава текла внизу, вдалеке, черно-красная струйка.

— Красиво…

— Это наша кровь.

— А вулкан тот — не опасен?

— Нет.

Огонек не мог оторвать глаз от живой раскаленной струи.

Руки подхватили его и бросили с обрыва… он вскрикнул, упал на прикрытую мхом землю — и закричал вновь, пытаясь увернуться от огромного черного хищника. Клыки лязгнули у самого горла: мальчишка вскинул руки, пытаясь защититься, отсрочить смерть, но энихи резким движением вынудил Огонька раскрыться — и тот ощутил острые, готовые сомкнуться зубы на собственной шее. Один миг промедлил зверь, и отчаянное желание жить подсказало мальчишке движение — он вцепился в челюсти хищника. А потом ударила волна огня — изнутри, заставляя кричать до срыва голоса. Кровь откликнулась, спеша на помощь, рванулась наружу; а та, что осталась, загорелась и взорвалась в мальчишке. Сердце его жалобно вскрикнуло и остановилось.

Вспыхнули волосы и одежда, перестали видеть глаза, и последнее, что он чувствовал — боль, переходящая в сумасшедшую радость.

А потом по сожженным глазам ударил свет.

— Лежи, — Кайе листом лопуха вытер лицо Огонька. В поросшем мхом гроте было полутемно… а поначалу показалось — невероятно светло.

— Где мы? — прошептал Огонек. Тело казалось легким-легким и тяжелым одновременно. Перед глазами плавали разноцветные пятна. Но он все видел. И был явно живым.

— Недалеко от Асталы…

Кайе казался совершенно измученным.

— Энихи… это был ты?

— Я, конечно. Кто ж еще?

— Что ты сделал со мной?

— Я?! Это ты сам чуть не отправился в Бездну! Тииу, больше никогда не возьмусь вести полукровку, — сказал почти весело, но голос дрогнул.

— Я думал, что умираю.

— Да ты и умер почти.

— А тебя кто вел? Родные?

— Со мной совсем иначе. Мой огонь никогда не спал…

— А то, что я выпил? — еле слышно, но мальчишку поняли.

— Найкели. Проводник. Объясняет крови, где Путь… иначе заблудится.

Кайе вздохнул глубоко.

— Мы с тобой еще не закончили. Северяне долго готовятся, а детей Тииу бросают в его пасть, как щенят в воду. Те, кто может — плывут. Ты испугался?

— Да. Я не понял, что происходит.

Кайе вытянулся рядом и застыл. Огонек не решался пошевелиться, а потом понял, что Кайе спит. Голова на сгибе локтя, по другой руке ползет яркий зеленый жучок.

Кайе проснулся ночью, в тот самый момент, когда кама-лемур заглянул в грот. Зверек испуганно вытаращился на человека, а тот свистнул ему, сладко потянулся и лишь тогда обернулся к мальчишке.

— Живой? Отдохнул?

— Как будто камни таскал, — сказал Огонек. Юноша усмехнулся, услышав облегчение в голосе.

— Ну-ну. Рано обрадовался — не дошел еще до конца.

— Хватит! — взвыл Огонек. — Мейо Алей!

— Трусишка! — рассмеялся Кайе. — Теперь будет попроще. Не отступать же! Сделаем из тебя… ну, хоть факел! И забудь северное… не для тебя теперь.

Огонек подумал немного.

— Факел… А ты, Кайе-дани, ты — кто?

— Видел лаву внизу? — он поднял глаза, непривычно серьезные. — Так вот… Там, в сердце земли, она и рождается. Я — часть этого сердца.

— Вулкан?

— Вулкан — то, что видно. Меньшее, чем я есть.

— Ты мог сжечь меня совсем?

— Мог.

— И ты… не нуждаешься в хворосте, чтобы гореть?

— Скорее мне станет плохо, если я попробую погасить это пламя.

— А Къятта? — он снова споткнулся на имени.

— Къятта… та лава, что течет по долине. Лучше не стоять у нее на пути.

Огонек представил, как падает в кратер вулкана, и мальчику стало плохо. Если бы знал заранее, не согласился бы никогда!

Хотел что-то сказать, но не нашел слов.

А потом про слова позабыл — и словно крылья Огоньку дали. Пробуждающаяся Сила опьяняла, хоть еще и не позволяла пользоваться собой, а страх ушел, похоже, совсем; и даже того, кто вполне мог этот страх вернуть — Къятты — не было в Астале сейчас. Восторженность Огонька и оборотню передалась — впрочем, он и без того наслаждался жизнью, словно хмельным питьем. И готов был подарить полукровке Асталу — всю, и попробовал бы кто на пути стать.