– Кино… поль… – выговорил Лавров.

Псоглавец кивнул и вытянул руку, пролаяв повелительно:

– Становись в очередь!

Лавров послушно, на четвереньках, побежал по направлению вытянутой руки и увидел бесконечную вереницу согнутых существ, медленно двигавшуюся куда-то далеко-далеко, к смутно сияющему трону.

Целую вечность Лавров двигался в этой веренице, не смея оглянуться, видя перед собой кого-то темного, не совсем похожего на человека. Может быть, это была собака? «Значит, – уныло подумал Лавров, – я попал в собачий ад».

Мысль мелькнула и пропала. Очередь двигалась, и сзади слышался повелительный лай, подгонявший все новых и новых мертвецов.

Наконец свет приблизился. Лавров поднял глаза от липких от пота и крови каменных плит, и увидел бога. Он сразу понял, что это бог, хотя он не был похож ни на одного из известных ему богов.

Темнокожий, высокий, гибкий, в собачьей бронзовой маске на голове, с черным потоком волос, в ожерельях, браслетах, – он ласково касался каждого, проходящего перед ним. И тогда Лавров вдруг понял, кто это, хотя никогда не был силен ни в истории, ни, тем более, в мифологии. Это – Анубис, первый владыка Расетау. И вовсе не к нему движется очередь, а дальше, к другому трону, гораздо большему, из сияющего золота.

На троне сидел бог с удивительной диадемой на голове. Но бог не смотрел вниз, и выглядел, будто статуя.

Зато у его ног сидел длинный ряд полуголых служителей. У них были острые уши и подозрительные глаза. Они сидели, скрестив ноги, неестественно выпрямив спины. В руках у них были какие-то приспособления, и Лавров понял, что это, только когда очередь дошла до него.

Темнокожий служитель, не глядя на Лаврова, протянул руку. Рука свободно прошла сквозь камуфляжную форму, сквозь кожу, сквозь плоть. Лавров ощутил укол боли и страшный, волнующий холодок. Он внезапно понял: служитель вытащил у него из груди сердце, похожее на бесформенный комок потемневшего мяса, опутанного пленкой и жиром. Служитель положил сердце в чашу и стрелка весов заколебалась.

– Чист, чист, чист… – как заведенные повторяли служители слева и справа. Лавров понимал: это значило, что мертвые получили прощение, их сердца оказались легки и безгрешны, а души их – чисты.

Лавров с ужасом перевел взгляд на весы в руках своего служителя, на свое заплывшее жиром, дряблое сердце, и понял: не чист.

– Не чист! – объявил служитель равнодушным голосом, вложил сердце ему в грудь и выжидательно посмотрел на Лаврова.

– И… это… куда мне теперь? – выговорил непослушными губами Лавров.

Служитель беззвучно пошевелил губами, махнул рукой кому-то, кого Лавров не мог видеть.

И сейчас же послышались грозные лающие голоса. Твердые, как металл, руки, схватили Лаврова и отшвырнули далеко от служителя, от очереди, от трона.

Лавров вывернулся, рванулся, было, назад, – и застонал, сбитый на бок ногами псоглавцев.

– Суд окончен! – пролаял один из них. – Чего же ты хочешь?

– Пощады! – выкрикнул Лавров.

Лежа на каменном полу, он вдруг увидел, что бог поднялся с трона и идет прямо к нему.

Лавров заскулил, завозился, протянул к босым ногам бога обе руки.

– Пощады! – повторил он, словно выговаривал заклинание, магическое слово, способное изменить его судьбу.

– Здесь не бывает пощады, чужестранец, – сказал Анубис. – Уходи.

И мгновенно пол поднялся на дыбы, и Лавров заскользил по плитам, измазанным кровью, калом, сукровицей, и чем-то еще тошнотворным, липким и скользким.

Он скользил вниз, в бесконечную бездну, все глубже и глубже в подземный мир, а потом внезапно увидел свет и закричал истошно и дико, как кричат сумасшедшие, на пике безумия открывшие Истину.

Ровно в шесть Олег подошел к гаражу. Вытащил газету, свёрнутую жгутом, поджег, отогрел замок. Он был не первым: в бесконечно длинном ряду гаражей там и сям уже скрипели ворота, урчали прогреваемые двигатели. Кто-то таксовал, кто-то спешил на «законную» работу. Олег тоже предпочел бы нормальную работу, но пока приходилось заниматься извозом. Два раза в день, рано утром и поздно вечером, он выкатывал на своей «пятерке» из гаража, и медленно объезжал остановки по Иркутскому тракту, потом сворачивал на Лазо, и, если пассажира не попадалось, ставил машину на одной из самых людных остановок. Откидывался на спинку сиденья, дремал.

Сегодня для Олега был обычный рабочий день. Позевывая и недовольно бурча что-то себе под нос, он открыл замок, с трудом повернул металлическую дверь. Пошарил рукой на стене и включил свет.

Повернулся и обмер.

Машины в гараже не было. А в центре его, на слегка подгнивших досках, сидела огромная белая псина с кроваво-красными глазами. Остроухая, с шикарной серебристой шерстью и иссиня-черной пастью. Псина не рычала. Она улыбалась, показывая клыки.

Олег хотел попятиться, но пятиться было почему-то некуда.

«Если она сейчас прыгнет, – подумал он краем сознания, машинально пытаясь нашарить рукой что-нибудь тяжелое, – я и пикнуть не успею. А если и успею – никто не услы…».

Она прыгнула.

И его крика никто не услышал.

Максим Феофилактович поднял голову, нехотя протянул руку. Пожатие у Ильина было, как всегда, энергичное и крепкое.

«Спортсмен чертов», – подумал губернатор. А вслух сказал:

– Ну, что будем делать?

– С собачками? – безмятежно спросил Ильин, усаживаясь в роскошное кресло.

– С собачками! С кем же еще? Уже до Москвы дошло!.. – грубо повторил губернатор. Лицо его мгновенно вспыхнуло: такое уж оно было от природы. Почти альбинос, с белыми волосами и красноватыми глазами, он страдал этим с детства: любое волнение мгновенно окрашивало щеки, шею, уши, а иногда и нос в пурпурный цвет.

– Ну, что делать… Комиссия сейчас решит.

– Да что она решит, эта комиссия! – в сердцах сказал губернатор. – Только и знают, что деньги клянчить: то на наводнение, то на засуху.

Он говорил о комиссии по чрезвычайным ситуациям.

Ильин сказал:

– Я думаю так: опасных собак отстреливать. Остальных отлавливать в плановом порядке.

– В плановом! – опять передразнил Феофилактыч. – Да ты видел, что они с мужиком сделали?

– Это в третьем микрорайоне? Видел.

– Там же весь гараж кровью забрызган! Даже кости разгрызли! Это же не собаки уже, а какие-то звери!

Ильин помолчал.

– Знаешь, ко мне вчера на приём один мужичок пришёл. Еле-еле пробился сквозь мою Людочку, – а ты же знаешь, она и танка не пропустит, под гусеницы ляжет, – так вот, мужичок этот оказался краеведом. По профессии этнограф, но давно уже на пенсии. Его страсть – мифология о собаках.

– Чего? – сделал круглые глаза губернатор.

– Ну, сказания, сказки, исторические свидетельства. Короче, все, что связано с собаками. Город-то у нас старый…

– Я в курсе, – не без яда заметил Феофилактыч.

– …И на протяжении всей его истории накопилось множество фактического материала о собаках. Еще начиная с тех, что жили с местными самоедами.

Ильин сделал паузу, на которые был большим мастером, и продолжал:

– И ты знаешь, много интересного рассказал.

– Ну-ну, – поощрительно сказал Максим Феофилактыч, придвинул бумагу, взял «паркер». – Ты только скажи, как фамилия.

– Фамилия у мужичка простая – Коростылев. Он в пединституте преподавал когда-то, но это было сто лет назад. Ему сейчас под восемьдесят.

– И что же он рассказал?

– Оказывается, – подался вперед Ильин, – в нашем городе уже случалось подобное. Обычно – во время неурожаев, голода, эпидемий. Первый раз – лет триста назад, при Петре. Тогда в окрестностях объявились собаки-людоеды. Из города люди боялись выезжать, а обозы с продовольствием, – мукой, рыбой, мясом, – посылались из деревень под усиленной охраной. Мужики, кстати, отказались ездить, – обозы вначале сопровождали бабы, а у города их встречали служилые казаки.