– Идите в дом, говорю! – зашипел Бракин. – И быстро! Запритесь, никого не пускайте. К вам, кстати, никто в эти дни подозрительный не заходил?

– Заходил, – быстро ответила почуявшая опасность баба. – Милиционер какой-то странный. Помощник участкового. Что попало плел, про Тарзана спрашивал.

– Это не помощник участкового. – Бракин начал подталкивать всех к воротам. – Быстрей, делайте, как я говорю. Объясняться потом будем… На замок! И никаких помощников не пускайте, – никого! Я вернусь, в окно снежок брошу.

Баба торопливо завела детей во двор, – и вовремя: пятеро овчарок, кажется, договорившись, разделились: трое понеслись дальше, а двое повернули к дому Аленки.

Звонко звякнула задвижка за металлической дверью ворот. Потом хлопнула дверь и скрежетнул замок.

Бракин повернулся. И чуть не упал в снег: овчарки неслись прямо на него, оскалив пасти. И казалось, что глаза их светятся в надвинувшихся сумерках.

В этот последний момент Бракин отчетливо понял, что спасти его может только чудо.

Густых дождался окончания церемонии. Когда толпа цыган стала расходиться, набиваясь в дорогие машины, он выглянул из-за сосен, проследил, куда села Дева.

Когда шум и гам смолкли и машины разъехались, Густых пошел в глубину кладбища. Вернулся он по главной освещенной аллее, с таким видом, будто только что посетил дорогую ему могилу.

Вышел за ворота, сел в машину.

– Ну, а теперь жми! – приказал он шоферу. – Видел, по какой дороге поехала цыганская кавалькада?

– Видел. В сторону Ивановского.

– Вот и догоняй давай.

И надолго замолчал.

Кавалькаду они догнали довольно быстро, и дальше неторопливо плелись в фарватере. Цыганские машины время от времени дружно сигналили, но патрули на поворотах только молча смотрели им вслед.

Уже совсем стемнело, когда добрались до пригородного села, прозванного горожанами Цыганским: треть домов здесь принадлежала цыганам, еще треть – мигрантам из Средней Азии и Кавказа, – все они жили тесными замкнутыми общинами, занимаясь полулегальным и совсем не легальным бизнесом.

Густых велел водителю остановиться на бензозаправке, расположившейся на окраине села. Заправка не работала, только два охранника дремали в стеклянной клетушке. Один из них привстал, увидев машину с «белодомовскими» номерами, но махнул рукой.

Густых не велел включать в салоне свет. «Волга» стояла темная, в самом дальнем углу площадки.

– Подожди здесь, – сказал Густых.

– Ну, уж нет, Владимир Александрович! – сердито сказал водитель. – Вы и так по кладбищу без охраны ходили, а здесь вообще сплошной криминал…

– Тогда езжай домой.

– Да вы что?..

Густых не ответил, вылез, захлопнул дверцу.

И исчез в темноте.

Бракин окаменел. И ему казалось, что собаки мчатся слишком медленно, – он успел подумать о нескольких вариантах, но ни один не показался ему надежным.

Внезапно весь переулок насквозь пробил ослепительный свет: со стороны автобусного кольца, подскакивая на ухабах, несся милицейский патрульный «жигуленок».

Ослепленные псы налетели друг на друга, зарылись носами в снег и перекувырнулись. В ту же секунду Бракин, крикнув изо всех сил:

– Не стрелять!! – в один чудовищный прыжок оказался на крыше довольно высокого металлического гаража, стоявшего между домами.

Один из псов – тот, что споткнулся первым, – учуял Бракина и прыгнул следом за ним. Но едва оскаленная морда оказалась на уровне крыши, Бракин изо всех сил ударил пса по морде валявшимся на крыше горбылем. Пес исчез.

«Жигуль» остановился в десятке метров от гаража, из машины выскочили двое автоматчиков. Два пса, заметив новых врагов, бросились на них. Они почти успели. Но короткие автоматные очереди срезали их. Один рухнул на снег, не долетев лишь шага до милиционера, второй сумел дотянуться до рукава патрульного, и с трудом разжал челюсти; обмяк, и скользнул вниз, разбросав лапы.

После криков, хриплого лая и автоматной стрельбы стало тихо-тихо.

Бракин, не чувствуя ни рук, ни ног, ничего не слыша от стрельбы и грохота собственного сердца, не выпуская горбыль из рук, глянул вниз: третий пес исчез.

И услышал вскрик милиционера. Медленно, как в страшном сне, с убитых псов сползали шкуры, а из-под шкур появлялись, вытягиваясь, голые человеческие тела.

Милиционеры попятились, потеряв дар речи.

Перед ними на белой дороге, ярко освещенные фарами, лежали, скорчившись, два окровавленных мужских трупа.

Ежиха вернулась с веранды, откуда смотрела на улицу, стараясь определить, где стреляют. Определила: далеко.

Сказала деду:

– Наш-то чокнутый ишо псин привел. Да вроде здоровенных – следы остались на дворе. Ровно медвежьи.

Дед прокашлялся и завопил:

– Ты топор со двора принесла?

– А как же, – спокойно ответила Ежиха. – Топор тут, у порога. А только, говорю, таких псин топором не больно-то напугашь.

Дед промолчал.

– Говорю, может, пора нам гнать квартиранта-то? Слышишь? Разведет тут зверинец, – уже на двор страшно выйти.

Дед подумал и пропищал:

– Пора – так пора! А только лучше топором между глаз. Сразу окочурится.

– Тьфу! – плюнула Ежиха. – Я ему дело, а он…

Она присела за кухонный стол, глянула в щель занавески. Во дворе было темно и тихо. Наверху, вроде, тоже было тихо, хотя, нет – возня какая-то, и вроде рычание.

– Слышишь? – крикнул дед.

– Слышу, слышу… Уже, поди, размножаться начали. А сколь такой пес стоит?

Дед подумал и сказал:

– Рублей сто пятьдесят, не иначе.

– Да ты что? – возмутилась Ежиха. – Совсем из ума выжил. Сейчас не старое время; небось, тыщи три стоит собака, если породистая-то.

Дед крякнул и пропищал:

– Ворюги! Сволота! Гадьё! Разворовали страну, а теперь собак разводят – сторожить награбленное!

Ежиха думала о своем: выгонять квартиранта или еще подождать.

– А если он собак натравит? – спросила Ежиха, и сама испугалась.

Вздохнула, и решила, что лучше подождать.

Дед продолжал кричать пискливым младенческим голосом, забирая ругательства всё круче и круче.

Ежиха плюнула и стала растапливать печь.

Но в этот момент наверху, в мансарде, что-то грохнуло. Раздался треск, как будто выламывали дверь, и одновременно – топот, свирепый лай и визг.

Потом со звоном вылетело окно на балкончике.

Ежиха побелела, схватилась за топор и села прямо на пороге – ноги не удержали.

Бракин снова выглянул: третьей собаки не было видно. А милиционеры спрятались в машине, вызывали подмогу и «труповозку» – специализированную бригаду из «Скорой помощи».

Бракин благоразумно решил на глаза им не показываться, – еще дело пришьют, – да и рисковать головой, прыгая с двухметровой высоты на утоптанный снег тоже не хотелось.

Он пополз по крыше гаража назад, дополз до навеса, под которым лежали дрова, спрыгнул сначала на навес, а потом – вниз, во двор.

Ярко светилось окно в кухне. Бракин подошел, заглянул: в комнате никого не было.

«Наверное, под кровати забились, или в подполье», – решил Бракин.

Но сейчас главное было другое. Ведь на свободе остались еще три пса, и куда-то же они целеустремленно неслись, перед тем, как заметили его, Бракина. А может, Аленку? Или Андрея?..

У Бракина ёкнуло сердце от нехорошего предчувствия.

Он пошел по дорожке в противоположную от ворот сторону, прошел мимо стайки, мимо сортира, и уперся в заборчик, укрепленный какими-то железками. За заборчиком был тихий пустой двор и дом, в котором горело окно.

Делать было нечего – приходилось рисковать.

Бракин перелез через заборчик, и, согнувшись, пробежал прямо по снегу, через огородные грядки. Добежал до угла дома, приостановился на секунду. Из дома донеслось довольно робкое тявканье – видать, хозяйская собака почуяла что-то.