Репортер обернулся на Алика. Тот пожал одним плечом – на втором была камера.

– Вы пришли искать свою собаку? – сделал новую попытку репортер.

– Да! Ибо предсказано предками: «Египет будет сражаться в некрополе». В некрополе – понимаете? Это значит – на кладбище!

Он поднял вверх руку, как бы призывая прислушаться. Лай за стеной раздался с новой силой, и незнакомец проговорил:

– Воистину: сердца их плачут.

Он внезапно тронулся с места, прошел мимо репортера, свернул к дверям собачника. Постоял возле них, прислушиваясь. И вдруг навалился на двустворчатую дверь, закрытую на висячий замок.

– Вы что там делаете? – раздался голос Эльвиры. Она бежала от сторожки, следом за ней, кособочась, спешила Людмила, а следом за Людмилой – три пса. Однако, учуяв незнакомца, псы неожиданно остановились, присели и оскалились.

Дверь стала проваливаться внутрь; из косяков с визгом выворачивались ржавые гвозди, со скрежетом гнулись дверные петли.

– Ой, божечки ты мой! – вскрикнула Эльвира и, споткнувшись, упала. Шубейка задралась до спины, вместе с костюмом. Переспелый зад в растянутых колготках предстал во всей красе.

Двери рухнули, но человек не успел в них войти: ему навстречу вывалился целый клубок собак. С рычаньем, визгом, неистовым лаем собаки бросились по дороге, перескакивая через тело Эльвиры – своего самого верного друга.

Когда собачник опустел, человек в камуфляже вошел внутрь. Через некоторое время оттуда, из зловонной тьмы, послышалось дикое заунывное пение, от которого у репортера волосы поднялись дыбом.

– Алик, ты снимаешь? – вполголоса спросил он, когда громадная свора собак промчалась мимо него.

– Ага, – ответил Алик.

– Кончай. И сматываемся.

Они помчались к машине.

Репортер не видел, как часть своры, покружив по территории питомника, окружила Эльвиру. Не видел, и не хотел видеть того, что случилось дальше. Но Алик снимал до последней минуты, снимал, даже когда уже был в машине, и даже когда захлопнул дверцу – снимал сквозь стекло.

Такого еще никто и никогда не видел. Он первый!

Но они уже не увидели, что было дальше.

А дальше Ка вышел из собачника, причем камуфляж в нескольких местах был продран то ли гвоздями, то ли зубами взбесившихся собак.

Молча двинулся к собакам, которые грызли поверженную Эльвиру. При его приближении стая стихла, отступила. С низким рычанием собаки пятились все дальше и дальше, по мере приближения Ка. Но Ка словно и не замечал их. Он подошел к Эльвире, нагнулся, оглядел бескровное, покусанное лицо. Приподнял голову – увидел кровь. Вздохнул и покачал головой.

Нет, это не та дева, которая нужна Хентиаменти.

– В Томск летишь?

– Ну.

– Местечко найдется?

– Для тебя – найдется.

– А для собаки?

Тут только незнакомый пилот высунулся из кабины «Ми-2».

– Для кого-о?

– Для собаки, – повторил Костя.

Пилот выбрался из кресла, исчез, потом спустился на бетон. По бетону струилась белая поземка.

– Если собака породистая, – неторопливо сказал он, – возьму. За сто баксов.

– Да ты что! У меня таких денег нет.

– А у хозяина? – пилот подмигнул. – Хорошая собака знаешь сколько стоит?

Костя посмотрел на позёмку, уныло вздохнул.

– Наверное, много. Только моя – беспородная. И хозяин у неё неизвестно где.

Пилот помолчал. Потопал ногами. Плюнул.

– Еще бы я собак возил…

Костя опять вздохнул.

– А если я полечу?

– Ты? – удивился пилот.

– Ну. С собакой.

Пилот сказал:

– Это – другое дело! Сто баксов!

– Опять?

Пилот закурил, пряча зажигалку от ветра. Сказал доверительно:

– Я тебе вот что скажу… Садись со своей собакой в автобус – и ехай. Если с шофером договоришься.

Костя махнул рукой и повернулся уходить.

– Слышь! – окликнул пилот. – А ты откуда эту собаку взял?

– Из лесу, – неохотно ответил Костя.

– Так она охотничья?

– Да какое там… Городская.

– И на что она тебе?

– Шапку сшить! – на ходу огрызнулся Костя. И услышал сзади:

– Ну, так бы сразу и сказал…

Тарзану было уютно и тепло. Он лежал в ногах у Кости, а Костя сидел один на заднем сиденье «жигулей»: он купил у частника все три места, да еще приплатил сверху за собаку. Водитель почему-то подозрительно косился на Тарзана.

Тарзан дремал, слушая свист ветра, шуршанье колес по ровной дороге. Незнакомые запахи обволакивали его, и он с удовольствием разбирался в них. Одни были резкими, неприятными – это пахли механизмы, искусственная кожа, синтетика, и что-то, похожее на пихтовый аромат: в салоне был ароматизатор. Другие – приятными, знакомыми; от Кости, например, пахло почти так же, как от Старой Хозяйки, которая частенько бросала Тарзану косточку из супа.

Костя тоже дремал. Он не знал, зачем нужно то, что он делает, но твердо чувствовал, что поступает правильно

Впереди у него были три дня отдыха, и почему бы не прокатиться в Томск? Город теперь меняется день ото дня – готовится к юбилею. Хоть по нормальным улицам походить, а не по колпашевским буеракам.

– Я тебе покажу «чрезвычайное положение»! – губернатор пристукнул ладонью о стол. – И думать забудь!

Пристукнул он на Густых, который считался его любимчиком. А Густых предлагал ввести в городе и окрестностях режим ЧП и начать планомерный отлов животных и принудительную вакцинацию.

Густых надулся.

Максим Феофилактыч уже пожалел, что не сдержался. Сказал мягче:

– Через полгода выборы, – а мы ЧП вводим. Да что я потом Москве скажу? А народу? А?

– Густых подскажет, что сказать, – пробубнил со своего места мэр города Ильин.

Щеки губернатора побагровели. Ильин сказал чистую правду: Густых отвечал за все предвыборные кампании Максима Феофилактыча и еще ни разу не ошибся. А кампаний было уже целых три.

Но тут уж пришлось сдержаться. Этот казнокрад, взяточник, и вообще подлец Ильин был слишком умён. Мог и подгадить, где не надо. А перед выборами – оно совсем, совсем не надо.

– Про «Верного друга» уже все знают? – пересилив себя, спросил губернатор.

– А что? – спросил член комиссии Борисов, круглый человечек в военной форме, – начальник штаба областного управления ГО и ЧС.

«Ну, этот все узнаёт в последнюю очередь», – с досадой подумал губернатор. Вздохнул.

– Собаки взбесились. Вырвались на свободу и разорвали эту свою собачницу, хозяйку притона. То есть, приюта. Как ее? Лебедева, что ли. Эльвира.

– Борисовна, – подсказал Густых.

– Борисовна! – повторил губернатор громче. – И нет больше этой Борисовны! Сторожиха в будке спряталась, все видела.

– Сторожиха? – удивленно сказал Ильин. – Я и не знал…

– Она сейчас у нас, – подал голос замначальника УВД Чурилов. – Допрашиваем.

– И что?

– Да, что… – Чурилов пожал плечами. – Она из бомжей. У нее и раньше, скорее всего, с головой не в порядке было. А теперь и вовсе. Башню, как говорится, снесло. Плетет черт знает что.

– А что именно? – не унимался Ильин.

– Да про какого-то черного человека. Будто он ворота в питомнике выломал. Собак выпустил, а сам внутрь вошел. И пропал.

– Как пропал?

– Я же говорю, у бомжихи с головой непорядок, – сказал Чурилов. – Она, когда собаки разбежались, еще часа три в сторожке сидела. Говорит, Богу молилась. А потом вылезла, в здание питомника вошла. А там – никого. Пошла назад – наткнулась на тело этой Эльвиры. И – всё. Больше ничего не помнит.

– Бред! – кратко заметил губернатор.

Ильин пожевал губами – губы у него были что надо: большие, как бы приплюснутые.

– А что, – сказал он, – ворота там крепкие?

– Мы смотрели, – живо повернулся к нему Чурилов, – видно, его самого очень интересовало все это. – Действительно, ворота здоровенные, деревянная основа, жестью обитые изнутри. Там коровник раньше был. Двери еще советских времен, надежные, только жестью уже для собак обили. Ну, так эти ворота – выломаны. Совсем, с косяками, с петлями.