Кто знает, не обещал ли Плон-Плон своему Фальстафу место коменданта Мышиной башни у Бингенской ямы?[547] Или же назначение членом-корреспондентом Института, после того как Абу в своей брошюре «Пруссия в 1860 г.» уже заставил французских натуралистов спорить о чести одновременно переписываться с живым Фогтом и с мертвым Диффенбахом? Или имеется в виду восстановление Фогта в качестве имперского регента?

Я знаю, во всяком случае, что молва объясняет вещи более прозаическим образом. Так, говорят, «вместе с поворотом в ходе дел, начавшемся с 1859 г.» произошел поворот и в делах «приятного собеседника» (бывшего незадолго перед тем одним из главарей попавшего под уголовное следствие акционерного общества, средства которого были полностью растрачены); осмотрительные друзья пытались объяснить это тем, что одно итальянское акционерное горнопромышленное общество, из благодарности к заслугам Фогта «в области минералогии», сделало ему крупный подарок в акциях, которые он реализовал во время своего первого пребывания в Париже. Сведущие люди из Швейцарии и из Франции, совершенно незнакомые друг с другом, писали мне почти одновременно, что «приятный собеседник» занимает в какой-то мере доходную должность по верховному надзору за поместьем «Ла Бержери» у Ниона (в Ваадте), — принадлежащей вдове резиденцией, которую Плон-Плон купил с торгов для Ифигении из Турина. Мне известно письмо, в котором один «новошвейцарец», бывший в близких отношениях с Фогтом еще в течение длительного времени после «поворота 1859 г.», назвал в начале 1860 г. г-ну П. Б. Б., — 78, Фенчёрч-стрит, Лондон, — очень крупную сумму, которую его экс-приятель получил из центральной кассы в Париже не в качестве взятки, а в качестве аванса.

Такие и еще худшие слухи проникли в Лондон, но я, со своей стороны, не придаю им никакого значения. Я скорее верю на слово Фогту, когда он говорит,

«что никому нет дела до того, откуда я» (Фогт) «беру средства. Я и впредь буду стараться добывать себе средства, необходимые для достижения моих политических целей, я и впредь, в сознании правоты своего дела, буду брать их там, где я их сумею получить» («Главная книга», стр. 226), следовательно, также и из парижской центральной кассы.

Политические цели!

«Nugaris, cum tibi, Calve,

Pinguls aqualiculus propenso sesquipede extet».

{«Все вздор ты пишешь, Плешивый,

Да и отвисло твое непомерно надутое брюхо»

(Персий, сатира первая). Ред. }

Правое дело! Это — немецкое идеалистическое выражение для обозначения того, что грубо-материалистический англичанин называет «the good things of this world» {«благами мира сего». Ред.}.

Что бы ни думал об этом д-р медицины Шайбле, почему не поверить на слово Фогту, когда он в той же самой «Главной книге», в заключение своих охотничьих историй о серной банде и т. д., столь же торжественно заявляет:

«Здесь заканчивается этот отрезок одного периода современной истории. Я сообщаю здесь отнюдь не пустые фантазии, это — чистая правда» («Главная книга», стр. 182).

Почему же его агентурная деятельность не должна быть столь же чистой, как и рассказанная в «Главной книге» правда.

Я, со своей стороны, твердо и непреклонно верю, что, в отличие от всех прочих пишущих, агитирующих, политиканствующих, конспирирующих, пропагандирующих, рекламирующих, плон-плонирующих, комплотирующих и компрометирующих себя сочленов декабрьской банды, единственно только Фогт, исключительно он один, смотрит на своего императора как на «l'homme qu'on aime pour lui-meme».

«Swerz niht geloubt, der sundet», как говорит Вольфрам фон Эшенбах, или же «кто не верит этому, тот заблуждается», как поется в современной песне.

В качестве свидетелей своего «good behaviour» {«хорошего поведения». Ред.} экс-имперский Фогт выставляет

«Кошута» и «двух других лиц, Фази — человека, возродившего Женеву, и Клапку — защитника Коморна», которых он «с гордостью называет своими друзьями» («Главная книга», стр. 213).

Я называю их его патронами.

После сражения при Коморне (2 июля 1849 г.) Гёргей узурпировал верховное командование венгерской армией, вопреки приказу венгерского правительства, сместившего его.

«Если бы во главе правительства стоял энергичный человек», — пишет полковник Лапинский, продолжавший еще быть в этой своей книге приверженцем Кошута, — «то уже тогда был бы положен конец всем интригам Гёргея. Кошуту стоило только явиться в лагерь и сказать несколько слов армии, и вся популярность Гёргея не спасла бы его от падения… Но Кошут не явился, у него не хватило силы выступить открыто против Гёргея, и, тайно интригуя против генерала, он публично пытался оправдать его поступок» (стр. 125, 126. Т. Лапинский. «Поход венгерской главной армии и. т. д.»[548]).

О преднамеренном предательстве Гёргея Кошуту, по его собственному признанию, некоторое время спустя официально донес генерал Гайон (см. Давид Уркарт, «Посещение венгерских эмигрантов в Кютахье»).

«Кошут, правда, сказал в одной прекрасной речи в Сегеде, что если бы он знал о каком-нибудь предателе, то убил бы его собственной рукой, причем он, может быть, имел в виду Гёргея. Однако он не только не исполнил этой несколько театральной угрозы, но даже не назвал ни одному из своих министров человека, которого он подозревал; строя с несколькими людьми жалкие планы против Гёргея, он одновременно всегда с величайшим уважением говорил о нем и даже писал ему нежнейшие, письма. Пусть поймет, кто хочет, но я не понимаю, как можно, видя спасение отечества лишь в падении опасного человека, пытаться дрожащей рукой его убрать и в то же время поддерживать его, создавая ему своим доверием приверженцев и почитателей и даже передавая ему таким путем в руки всю власть. В то время как Кошут столь жалким образом действовал то в пользу Гёргея, то против него… Гёргей, более последовательный и твердый, чем он, выполнял свой черный план» (Т. Лапинский, l. с., стр. 163–164).

11 августа 1849 г. Кошут, по приказанию Гёргея, издал, якобы из крепости Арад, официальный манифест об отказе от власти, в котором он передавал Гёргею «высшую гражданскую и военную правительственную власть» и заявлял:

«После неудачных сражений, которыми господь в последние дни покарал нацию, больше не осталось надежды, что мы с расчетом на успех сможем еще продолжать самооборону против обеих объединившихся великих держав».

Объявив таким образом в начале манифеста дело Венгрии безнадежно погибшим, и притом вследствие кары господней, Кошут в дальнейшем тексте манифеста возлагает на Гёргея «ответственность перед богом за надлежащее использование» врученной ему Кошутом власти «для спасения» Венгрии. Он достаточно доверял Гёргею, чтобы вручить ему Венгрию, но слишком мало, чтобы поручить ему свою собственную особу. Его личное недоверие к Гёргею было настолько велико, что свое прибытие на турецкую территорию он ловко приурочил к моменту получения Гёргеем своего манифеста об отказе от власти. Поэтому его манифест и заканчивается словами:

«Если только смерть моя может быть полезна отечеству, то я с радостью принесу в жертву свою жизнь».