Вопрос о серной банде, или также бюрстенгеймерах, был достаточно разъяснен письмом Иоганна Филиппа Беккера. Для выяснения характера Союза коммунистов и моей причастности к нему можно было вызвать в Берлин в качестве свидетеля, между прочим, Г. Бюргер-са из Кёльна, одного из осужденных по кёльнскому процессу коммунистов, и взять с него на суде показание под присягой. Далее, Фридрих Энгельс нашел среди своих бумаг датированное ноябрем 1852 г. письмо, подлинность которого подтверждалась почтовыми штемпелями Лондона и Манчестера и в котором я сообщал ему о последовавшем, по моему предложению, роспуске Союза, а также и о приведенных в решении о роспуске мотивах — именно, что со времени ареста кёльнских подсудимых всякая связь с континентом оборвалась и что подобное пропагандистское общество вообще теперь несвоевременно. Что касается бесстыдного утверждения Цабеля о моих связях «с тайной полицией в Германии и Франции», то оно якобы доказывалось отчасти кёльнским процессом коммунистов, отчасти процессом Шерваля в Париже. К последнему я еще вернусь позже. По поводу же первого я послал своему адвокату свои вышедшие в 1853 г. «Разоблачения о кёльнском процессе коммунистов», обратив его внимание на то, что можно вызвать в Берлин адвоката Шнейдера II из Кёльна и взять с него под присягой показания о моем участии в деле раскрытия полицейских гнусностей. Утверждение Цабеля, будто я и мои партийные товарищи «заполняли столбцы реакционной печати Германии доносами на тех демократов», которые «не признавали» нас, я противопоставил тот факт, что я никогда — ни прямо, ни косвенно — не посылал из-за границы корреспонденции ни в одну германскую газету, за исключением «Neue Oder-Zeitung». На основании моих статей в этой газете — а в случае необходимости, и свидетельских показаний одного из ее редакторов, д-ра Эльснера, — можно будет доказать, что я никогда не считал нужным упоминать хотя бы имя того или другого «демократа». Что же касается корреспонденций Либкнехта в «Allgemeine Zeitung», то сотрудничество его в этой газете началось весной 1855 г., три года спустя после роспуска Союза и без моего ведома; кроме того, в этих корреспонденциях — как свидетельствуют годовые комплекты «Allgemeine Zeitung» — давалось соответствующее его партийной точке зрения освещение английской политики, но там нет ни звука о «демократах». Если же Либкнехт, когда я уезжал из Лондона, послал в «Allgemeine Zeitung» появившуюся в Лондоне листовку против «демократа» Фогта, то он имел на это полное право; ведь он знал, что издателем этой листовки был «демократ», которого сам «демократ» Фогт приглашал к участию в его «демократической» пропаганде и, следовательно, считал равным ему самому «демократом». Смешная выдумка Цабеля превратить меня самого в «корреспондента «Allgemeine Zeitung»» убедительно опровергается письмом, написанным мне г-ном Оргесом (приложение 10) за несколько дней до начала аугсбургского процесса, в котором он, между прочим, старается рассеять мои предполагаемые «либеральные» предубеждения против «Allgemeine Zeitung». Наконец, ложь Цабеля, будто «неделю спустя после Бискампа Маркс также написал в «Allgemeine Zeitung»», отпадала сама собой, так как письмо Бискампа датировано 20 октября 1859 г., а несколько препроводительных строк к пересланному мной Оргесу, по его просьбе, «документу» находились уже 24 октября 1859 г. в окружном суде в Аугсбурге и, значит, не могли быть написаны 29 октября 1859 г., в Лондоне.
В интересах судебного разбирательства я счел необходимым присоединить к приводимым мною доказательствам некоторые документы, отбрасывающие на клеветника тот уродливо-гнусный свет, который «демократ» Цабель пытался бросить на мое положение в эмиграции и на мои «интриги» за границей.
Первоначально, с конца 1843 до начала 1845 г., я жил в Париже, пока меня не выслал Гизо. Для характеристики положения, которое я занимал во французской революционной партии во время моего пребывания в Париже, я послал своему защитнику письмо Флокона, отменявшее от имени временного правительства 1848 г. распоряжение Гизо о моей высылке и приглашавшее меня вернуться из Бельгии во Францию (приложение 14). В Брюсселе я жил с начала 1845 до конца февраля 1848 г., когда Рожье выслал меня из Бельгии. Впоследствии брюссельские муниципальные власти сместили полицейского комиссара, арестовавшего, в связи с этой высылкой, мою жену и меня. В Брюсселе существовало международное демократическое общество[592], почетным председателем которого был старый генерал Меллине, спасший Антверпен от голландцев. Председателем его был адвокат Жотран, бывший член бельгийского временного правительства; вице-председателем от поляков был Лелевель, бывший член польского временного правительства; вице-председателем от французов был Энбер, ставший после февральской революции 1848 г. комендантом Тюильри, а вице-председателем от немцев был я, избранный на этот пост на публичном митинге, участниками которого являлись члены Общества немецких рабочих и вся немецкая эмиграция в Брюсселе. Одно письмо Жотрана ко мне, написанное в период основания «Neue Rheinische Zeitung» (Жотран принадлежит к так называемой американской школе республиканцев, то есть к чуждому мне направлению), и несколько самих по себе незначащих строк моего друга Лелевеля достаточно показывали мое положение в демократической партии в Брюсселе. Я поэтому приложил их к документам защиты (приложение 14).
После того как весной 1849 г. я был выслан из Пруссии, а в конце лета 1849 г. из Франции, я отправился в Лондон, где, после роспуска Союза (1852 г.) и после отъезда большинства моих друзей из Лондона, живу в стороне от всяких легальных и нелегальных обществ и даже вообще от всякого общества, хотя — с разрешения «демократа» Цабеля — и позволяю себе время от времени читать бесплатные лекции по политической экономии избранному кругу рабочих. Лондонское Просветительное общество немецких рабочих, из которого я вышел 15 сентября 1850 г., праздновало 6 февраля 1860 г. двадцатилетие своего существования; я был приглашен на это празднество, на котором была единогласно принята резолюция «заклеймить как клевету» утверждение Фогта, будто я «эксплуатировал» немецких рабочих вообще и живущих в Лондоне в частности. Тогдашний председатель Общества рабочих г-н Мюллер дал заверить подлинность этой резолюции 1 марта 1860 г. в полицейском суде на Боу-стрит. Наряду с этим документом я послал своему адвокату письмо английского адвоката и вождя чартистской партии Эрнеста Джонса (приложение 14), в котором он выражает свое негодование по поводу «infamous articles» (гнусных статей) «National-Zeitung» (Эрнест Джонс, родившийся и воспитывавшийся в Берлине, знает немецкий язык лучше, чем Цабель) и, между прочим, вспоминает о моем многолетнем бесплатном сотрудничестве в лондонских органах чартистской партии. Я могу здесь упомянуть также, что когда в конце 1853 г. в Манчестере заседал Рабочий парламент[593], то из членов лондонской эмиграции только Луи Блан и я получили приглашение на него в качестве почетных членов.
Наконец, так как по уверениям честного Фогта я «живу потом рабочих», от которых я никогда не получал и не требовал ни сантима, а по утверждению «демократа» Цабеля, политически «так компрометировал проживающих в отечестве лиц», что «они должны были платить деньги, чтобы банда хранила тайну и не компрометировала их», я попросил г-на Чарлза А. Дана, managing editor {ответственного редактора. Ред.} «New-York Tribune» — лучшей англо-американской газеты, насчитывающей 200000 подписчиков и поэтому почти столь же распространенной, как бильский «Коммивояжер» или цабелевский «орган демократии», — я попросил Дана письменно удостоверить мое платное десятилетнее сотрудничество в «Tribune», в «Американской энциклопедии» и т. д. Его лестное для меня письмо (см. приложение 14) было последним документом, который я счел необходимым послать своему адвокату в противовес фогто-цабелевским вонючим снарядам № I.
