— Влип ты, Корнеев! — вернула меня в действительность мамзель Злочевская, — Жалоба на тебя коллективная. Очень нехорошая жалоба! Боюсь, одним увольнением ты тут не отделаешься! — мне показалось, что голосе Аньки промелькнули нотки сочувствия.

— А что за жалоба такая, любовь моя? — состроил я обеспокоенность на лице, — Ты бы ознакомила меня с ней?

— Еще чего! — строго посмотрела на меня служительница надзирающего органа. Потом подумала и выдернув из-под скрепки какие-то листочки, сунула мне две исписанные бумажки, — Ладно, на, читай!

Я взял в руки знакомые пасквили на самого себя, которые не так давно сам же и надиктовал маман и дочке Котенёвым, а также Евдокии Печенкиной.

— И в чем тут сложность, прелестница Анюта? — сделал я удивлёнными свои глаза, — Опроси меня, да и дай им ответ, что изложенные в жалобе факты не подтвердились! — простодушно посоветовал я Злочевской.

— Ага! — возмущенно воскликнула Нюрка, — Как у тебя все просто! А то что копию этой жалобы они в обком партии отправили, это ничего?! Да ты мне скажи спасибо, что я тебя сначала вызвала, а не их!

Я оценил благородство Злочевской. Действительно, такой ее подход мне на руку. Видно степень лютости по отношению ко мне у неё пока не зашкаливает.

— Твоя проблема, Корнеев, в том, что эта жалоба на личном контроле у прокурора области! И еще в обкоме! — Анька протянула мне квадрат плотной бумаги с надписью поверху «Личный контроль». — Никак не получится эту жалобу по-тихому на тормозах спустить! — теперь уже не скрывая жалости, смотрела на меня бывшая подружка.

— Ань, не надо ничего на тормозах спускать! И, тем более, по-тихому. Я тебя очень прошу! — приложил я руку к сердцу. — Ты, главное, проведи проверку со всей объективностью. И я тебя еще сильней любить стану! Хотя, куда уж сильней.. — обреченно вздохнул я.

Злочевская таращила на меня свои зеленые кошачьи глазищи и было видно, что она ничего не понимает.

— Договорились, свет очей моих Анюта? — я протянул через стол руку и погладил запястье Аньки.

Та дернулась, но руку не убрала. Кажется, целенаправленно уничтожать она меня не будет. Уже хорошо.

— Ну что, давай начинать уже опрашивать меня? — я еще раз погладил суровую, но изящную прокурорскую длань и начал диктовать свои правдивые пояснения по существу заданных мне вопросов.

Злочевская добросовестно записывала за мной мои показания, время от времени задавая уточняющие вопросы. А я не менее добросовестно и подробно отвечал на них.

После того, как я везде расписался и написал внизу, что с моих слов записано всё верно и мною прочитано, Анька подняла на меня глаза.

— Сергей, а что эти бабы скажут? — с сомнением смотрела она на меня, — Они ведь тебя выгораживать вряд ли будут, уж слишком грамотно жалобу они на тебя составили! Будто кто-то из наших им писал.

Настроение Нюрки теперь разительно отличалось от того, которое её обуревало, когда я вошел в этот кабинет. Никакой злобы по отношению к себе в ее глазах я не видел.

— Ангел мой, ты не переживай, я в порядочность этих женщин верю и думаю, что не станут они меня понапрасну оговаривать. Ты их на какое число хочешь вызвать?

— Уже вызвала. На понедельник, — поведала прокурорская помощница, — Сам понимаешь, сроки! Да еще на контроле у прокурора области, — виновато вздохнула Анька.

— Вот и отлично! — с восхищением посмотрел я на бывшую однокурсницу, — Ладно, пойду я! Какой у тебя тут номер? — кивнул я на аппарат.

Злочевская записала на клочке бумаги шесть цифр и протянула мне через стол.

Расстались мы, как старые добрые товарищи, проспавшие полжизни под одним одеялом.

Из прокуратуры я поехал на опорный к Нагаеву, забирать свою машину. Сегодня надо обязательно покрыть Ильича бронзой. А для этого надо успеть забрать из общества глухих поллитровую банку бронзового порошка и столько же лака. И за самим монументом предстоит еще съездить на вновь приобретенную у подполковника Герасина дачу. Короче, дел тьма, а в активе, кроме дефицита времени еще и сотрясение мозга.

До Вовы я добирался больше получаса, зато отобрав у него автомобиль, я стал передвигаться по городу гораздо быстрее. Сначала заехал к Каретникову на работу. Забрав у него дефицитную бронзу и лак, двинулся через город в сторону своего поместья. Проезжая через центр, не удержался и свернул к областной прокуратуре. Имея доступ к кладезю крайне важной для меня информации, было очень трудно проехать мимо.

Эльвира пребывала на месте. В ее дверях я столкнулся с ее коллегой Светланой, которая по-прежнему мне не благоволила. Оглядев меня строгим прокурорским взглядом, она удалилась по коридору. Может, не помогла ей "Флорена"?

— Что у тебя с лицом? — забеспокоилась Эльвира, — Кому ты опять помешал?

Говорить правду, что тот, кто подправил мне портрет, лежит сейчас в холодильнике и, скорее всего, числится там за ней, я не стал.

— Это душа моя, нервное, — попытался я свести все на шутку, — Давно тебя не видел, вот и перекосило мне физиономию! — присел я неподалеку от Эльвиры.

— Какие новости в вашей конторе? — проявил я интерес, — Был в РОВД, говорят московский полкан помер. Правда?

— Правда! — внимательно глядя на меня, подтвердила мадам Клюйко, — И то, что у него в кармане мордовское золото обнаружилось, тоже правда! — она еще пристальнее вгляделась мне в глаза. — А еще правда, что на костяшках правой кисти у него ссадины. Будто бы он кого-то по левой стороне лица перед самой смертью ударил. Судмедэксперт, во всяком случае, такое предположение при осмотре сделал.

Эльвира не отводила взгляда от моих зрачков, пытаясь что-то в них разглядеть.

— Ты, любимая, к чему все это сейчас мне говоришь? — сузил я глаза. — На что это ты так необоснованно тут намекаешь?

— Да так, Сережа, просто мысли вслух! — откинулась на спинку стула старший следователь по особо важным делам, — Увидела ссадину на твоем лице и сразу всякая ерунда в голову полезла. Но это же ведь не Мелентьев тебе лицо разбил, а, Сережа?

— Когда бы он успел?! И вообще, Эля, что за допрос? — нахмурился я, делая обиду на лице, — Мне кажется, что у тебя профессиональная деформация сознания! Едва успела меня полюбить безоглядно, а уже готова заподозрить во всех смертных грехах! Обидно мне! При моих-то к тебе чувствах!

— Наверное, и впрямь, деформация, — не стала со мной спорить задумчивая Эльвира Юрьевна.

Н-да…

В ожидании Нагаева я достал с антресолей припасенные еще для встречи Воронецкого запасные рабочие перчатки и заодно хозяйский моток бельевой веревки. После визита Толи Безухова, залитый кровью ковер из химчистки, мне еще не возвернули. Деваться некуда и я пошел в спальню, снимать со стены другой, который с оленями. В гудящей голове проскользнула практичная и разумная мысль, что пора бы прекращать мокрушничать дома. Потому что запас ковров уже заканчивается. С другой стороны, не я же их каждый раз зазываю меня убивать! Н-да...

Надев перчатки, выдрал из блокнота лист с покаянием полкана и сложив его вчетверо, сунул ему вместе с карандашом во внутренний карман куртки. Затем достал из ящика стола кулек с недодаренными блядям мордовскими кольцами с бирками и пломбами на белых нитках. И ссыпал их в карман брюк москвича. Все шесть штук, которые остались у меня от десяти, вытащенных из бандитского сосуда.

В дверь постучали. Не позвонили, а постучали. Как мы и договаривались с Вовой. Заглянув в глазок, я увидел друга и повернул барашек на замке. Пока закрывал за Нагаевым дверь, он прошел в коридор и уставился на покойника.

— А кто это? — Вова обернулся ко мне, — Чего он у тебя тут лежит? Пьяный?

— Мертвый. Где помер, там и лежит, — опасаясь возвращения боли от собственного голоса, вполголоса ответил я товарищу, — Он по мою душу сюда явился. Башку мне разбил, сука! — морщась пощупал я саднящий затылок, — Сотрясение опять! Как же они меня все за#бали, твари! Бьют и бьют! И по голове все время..