Когда полицейский уехал, Том прислонился к нагревшемуся капоту своей машины, достал из бумажной сумки булочки с котлетами и стал есть. Потом взял большую бутылку кока-колы, вытащил соломинку и снял пластиковый верх, куда эта соломинка вставляется. Выпил кока-колу из стаканчика и стал сосать тающий лед, все так же прислонясь к капоту. Еще зимою Джо несколько раз заводила разговор о ребенке, но вот уже с месяц молчит. Неужели она решила забеременеть вопреки его желанию? Пусть даже так, но почему надо уходить с работы, когда она еще ни в чем не уверена?

Прошла девчушка лет четырнадцати, с короткой стрижкой и с треугольными сережками в ушах; она опустила глаза, точно знала, что он будет смотреть ей вслед. Но он смотреть не стал, его только заинтриговали сережки — они сверкали, как маленькие зеркальца. Прямо против него в машине с откидным верхом девушка и парень ели бутерброды, а сидящий сзади золотистый сеттер выставил между их головами морду и как заведенный поворачивал ее то вправо, то влево, будто кукла чревовещателя. Прошел мужчина, он вел за ручку годовалого ребенка и улыбался. Подъехала еще одна машина, в ней играло радио — пели Холл и Оутс. Водитель повернул ключ зажигания, музыка смолкла; он вышел из машины. Из другой дверцы вышла женщина. Когда они проходили мимо Тома, женщина говорила мужчине: «Не понимаю, почему мы обязательно должны есть ровно в девять утра, в двенадцать дня и в шесть вечера». «А сейчас уже четверть первого», — проворчал мужчина. Том бросил стаканчик в сумку, где лежала вощеная бумага, в которую были завернуты булочки с котлетами и неиспользованные салфетки, и понес все это к контейнеру для мусора. Когда он бросал сумку в контейнер, вьющиеся над крышкой пчелы поднялись чуть выше. Он шел к машине и думал, что решительно не знает, как быть. Рано или поздно придется спросить Джо, что же все-таки происходит.

Он подъехал к дому. Байрон сидел на парадном крыльце и чистил на газете рыбу. Четыре форели, одна очень крупная. Удачный у него сегодня был день.

Том обошел все комнаты, но Джо нигде не было. Стараясь не шуметь, открыл дверцу встроенного шкафа — не исключено, что она притаилась там голая, как и вчера. Она любит устраивать ему сюрпризы.

Он спустился вниз и из окна кухни увидел, что Джо сидит в саду. С ней была какая-то женщина. Он вышел к ним. На траве возле их кресел были бумажные тарелки и бутылки с пивом.

 — Это ты, милый, — сказала Джо, — добрый лень.

 — Добрый день, — сказала и женщина. Это была Карен Хьюэтт.

 — Добрый день, — сказал он, обращаясь к ним обеим.

Он никогда не видел Карен Хьюэтт так близко. Она оказалась очень загорелой. Но главное, из-за чего он ее не сразу узнал, были волосы. Раньше они всегда были распущены и их трепал ветер, а сегодня она зачесала, их назад и скрепила заколкой.

 — Все успел, что хотел сделать? — спросила Джо.

Такой обыкновенный разговор. Такой обыкновенный летний день.

Вечером накануне отъезда Том и Джо лежали, отдыхая, на кровати. Джо дочитывала «Тома Джонса». Том с наслаждением ощущал на своем теле прохладный ветерок, дующий в окно, и думал, что в Нью-Йорке он забудет их вермонтский дом, только иногда, на улице, вдруг поднимет голову и увидит небо, такое пустое, что сразу вспомнятся звезды. Здесь, вдали от города, он любил небо — именно небо, а не дом. Ему хотелось встать с постели, подойти к окну и долго стоять и глядеть в него, но он боялся показаться сентиментальным. После обеда Джо спросила его, почему он такой мрачный. Он сказал, что не хочется уезжать. «Так давай останемся», — сразу же откликнулась она. Тут-то бы ему и спросить ее, а как же школа. Но он не спросил, ждал, что она сама все скажет, но она лишь обняла его и прижалась лицом к его груди. Все лето она его соблазняла — то пылко и открыто, то так вкрадчиво, что он и не догадывался, к чему она клонит, а ее рука вдруг скользнет ему под тенниску и она поцелует его в губы.

И вот теперь конец августа. Сестра Джо, которая живет в штате Коннектикут, только что закончила в Хартфорде училище медсестер, и Джо просила Тома заехать к ней и вместе отпраздновать окончание. Квартира у сестры однокомнатная, но ведь так легко найти мотель где-нибудь поблизости. На следующий день они отвезут Байрона домой в Филадельфию, а сами вернутся в Нью-Йорк.

Утром в машине Том все время чувствовал на своем затылке взгляд Байрона и думал, что, наверное, он слышал ночью, как они с Джо занимались любовью. К полудню стало очень жарко. Горы так раскалились, что марево скрыло вершины. Склоны полого спускались вниз, Том и не заметил, как серпантин выпрямился и машина понеслась по равнине. К вечеру они нашли подходящий мотель. Том с Байроном побежали плавать в бассейн, а Джо полчаса проболтала с сестрой по телефону, хотя они вот-вот должны были увидеться.

К тому времени, как сестра приехала, Том успел побриться и принять душ. Байрон смотрел телевизор. Он не хотел идти с ними обедать, хотел остаться в номере и смотреть фильм. Сказал, что не хочет есть. Том настаивал, чтобы он шел с ними и поел по-человечески.

 — Я куплю что-нибудь в автомате, — упирался Байрон.

 — Эту гадость, хрустящий картофель, вместо обеда? Не допущу, — возмущался Том. — Хватит валяться на кровати, идем.

Байрон посмотрел на него точь-в-точь как в каком-нибудь детективе гангстер смотрит на шерифа, выбившего у него из рук пистолет.

 — Надеюсь, ты не сидел все лето возле ящика как пришитый? Погода была изумительная, — сказала сестра Джо.

 — Я ловил рыбу, — сказал Байрон.

 — Однажды он поймал четыре форели, — сказал Том и раздвинул руки, глядя то на одну ладонь, то на другую.

Они пообедали вчетвером в ресторане мотеля, и после кофе Байрон пошел в коридор, где стоял игральный автомат «Космические пришельцы», и стал кидать в него одну двадцатипятицентовую монету за другой.

Джо с сестрой захотели выпить вина в баре за рестораном. Том с ними не пошел: наверное, им надо посекретничать, пусть их. Байрон поплелся за отцом в номер и включил телевизор. Прошел час, Джо с сестрой все еще не вернулись из бара. Том сидел на балконе. Байрон выключил телевизор — задолго до того времени, как он обычно ложился спать.

 — Спокойной ночи, — крикнул Том, надеясь, что сын позовет его к себе.

 — Спокойной ночи, — отозвался Байрон.

Том посидел молча несколько минут. Сигареты у него кончились, хотелось пива. Он вошел в комнату. Байрон лежал на одной из кроватей в незастегнутом спальном мешке.

 — Хочу съездить в ночной магазин, — сказал ему Том. — Привезти тебе чего-нибудь?

 — Нет, спасибо.

 — Хочешь поехать со мной?

 — Нет.

Он взял ключи от машины и от номера и вышел. Почему Байрон до сих пор не в духе? Потому, что Том заставил его идти с ними обедать, или потому, что не хочет возвращаться к матери? А может быть, он просто устал?

Том купил две бутылки пива «Хенекен» и пачку «Кул» с ментолом. Продавец, видно, вогнал себе хорошую дозу наркотиков: глаза налиты кровью, руки дрожат; он натолкал в сумку бумажных салфеток и сунул ее на прилавок Тому.

Том вернулся в мотель и тихо открыл дверь. Байрон не шевельнулся. Том выключил один из двух ночников, которые оставил гореть Байрон, и беззвучно отворил стеклянную дверь на балкон.

По дорожке мимо бассейна шла к дверям мотеля парочка, они целовались на ходу. В номере этажом ниже разговаривали, голоса звучали приглушенно, но, кажется, там ссорились. Вдруг освещение бассейна погасло. Том уперся пятками в решетку балкона и откинулся на стуле назад. С шоссе несся шум машин. Было отчего-то грустно, и остро ощущалось одиночество. Он допил бутылку пива и закурил сигарету. Байрон стал в последнее время замкнутым. Конечно, он и не ждал, что десятилетний мальчик будет бросаться ему на шею и щебетать, как в детстве. А Джо — она, несмотря на весь свой любовный пыл, глотала все лето романы восемнадцатого века, так она ему и запомнилась — сидит, уткнувшись в книгу, и ничего больше для нее не существует. Он стал припоминать, что они делали в эти два месяца, убеждая себя, что провели лето хорошо, много развлекались. Два раза танцевали, ездили на аукционы, однажды взяли напрокат плот и проплавали на нем целый день, четыре раза были в кино — нет, пять, — ловили с Байроном рыбу, играли в бадминтон, Четвертого июля[49] ели на ратушной площади жареные свиные ребрышки и смотрели фейерверк.