В бакалейно-гастрономическом магазине, где покупки отняли очень много времени, Молли пришло в голову, что, пожалуй, надо было вернуться на дорогу вдоль речного пляжа, просто чтоб убедиться, что собаки там больше нет. Но теперь уже поздно.

Они поехали в долину, нашли славное солнечное местечко у речушки, той самой, которая бежала к их пляжу, к морю. После первого стакана вина Молли отважилась наконец спросить:

 — Как ты думаешь, ведь это не бездомный пес, а?

Но откуда Сэнди знать больше, чем знает она? В эту минуту Молли ненавидела свою привычку полагаться на знания мужчины — любые знания, любого мужчины. Но на сей раз ей хотя бы ответили по-доброму.

 — Да нет, не думаю, — сказал Сэнди. — Он сейчас уже, наверно, дома. — И помянул об ошейнике.

К концу дня, когда в сгущающихся, холодеющих июньских сумерках Молли и Сэнди выпивали перед обедом у себя в коттедже, речной пляж был виден все менее ясно. Сперва время от времени удавалось различить людей — они гуляли по берегу, маленькие, плоские фигурки на фоне приглушенно-розового закатного неба. В какую-то минуту рядом с одним из гуляющих Молли определенно заметила собаку. Но на таком расстоянии, да в угасающем свете было не разобрать, какая она и какие у нее уши.

Пообедали в длинном обеденном зале гостиницы, но стало уже темно, и пляжа отсюда не разглядеть. Они слишком много пили и затеяли нелепый, давным-давно надоевший спор из-за того, что Сэнди курит, и он обвинил ее, что она любит командовать, а она сказала, он с ней не считается.

Очнувшись среди ночи от неглубокого пьяного сна, Молли подумала о собаке — как она там, на пляже, ведь, наверное, уже стало холодно… жесткий остывший песок обдают колючими брызгами волны. Лежа в постели, она слышала, как бьется о берег море.

И ощутила такую острую, такую знакомую боль.

У них было решено, что уедут они в воскресенье пораньше утром и двинутся по дороге на Санта-Крус — глянут на город, может быть, перекусят и наскоро осмотрят тамошний университет. Так что после завтрака Молли и Сэнди стали складывать свои вещички.

Как бы нащупывая почву (но не прозвучала ли в голосе Сэнди некая недобрая нотка, не вздумал ли он ее поддразнивать, не разгадал ли ее чувства?), он спросил:

 — Мы ведь не поедем вдоль речного пляжа?

 — Нет.

Они выехали из гостиницы и направились к автостраде; Кармел остался позади. Но когда проезжали Монтерей, Пасифик-Гров, Молли стало нестерпимо оттого, что они не вернулись на пляж. Хотя она прекрасно понимала, что, застань они собаку там или не застань, все равно было бы ужасно.

Если сказать сейчас Сэнди: поверни назад, он послушается? Должно быть, нет, подумалось ей, лицо у него сейчас каменное, упрямое. Но по дороге на Санта-Крус Молли опять и опять возвращалась к этой мысли.

Днем подкрепились сандвичами в плохонькой закусочной на открытом воздухе; потом объехали со всех сторон внушительный, почти безлюдный университет и, уже никак не желая возвращаться на автостраду, направились по дороге, которая среди прочих городов, перечисленных на указателе, вела и в Сан-Франциско.

Пустынный край — густые леса, крутые горы. Иной раз в просвете меж деревьями мелькали отвесная скала, серые острые утесы, а однажды — потаенная зеленая полянка.

Самая подходящая обитель для горных львов или хотя бы для оленя и огромных черных птиц.

 — Что-то мне этот край напоминает, — горестно сказала она Сэнди. — Может, даже просто какое-то место, о котором я читала.

 — Или какой-то фильм, — согласился Сэнди. — Да, правда, здесь есть что-то романтическое.

И тогда Молли вспомнила: этот первобытный ландшафт навел ее на мысль об одном фильме, о фильме, для которого она сама сделала режиссерский сценарий. О ссорящихся супругах-алкоголиках, американцах, которые заблудились в пустынных горах Мексики. По ее сценарию они так там и остались — надо думать, на верную смерть. Да только режиссер-постановщик счел за благо все это изменить, и в романтической концовке их спасают добросердечные мексиканские разбойники.

Молли и Сэнди доехали до перекрестка, где не оказалось никаких указателей. Узкие белые дороги все вели в леса. По мнению Молли, разумней всего было ехать по правой дороге, и так она и сказала, но Сэнди выбрал среднюю.

 — Да, видно, тебе очень нравится верховодить, — неприязненно сказал он, закуривая.

А ведь в местных газетах полно сообщений о некоем убийце, который объявился в этих самых санта-крусских горах, вдруг подумала Молли, он нападает на пеших путников, на любителей попировать под открытым небом и зверски с ними расправляется. Она наглухо закрыла боковое стекло, заперла дверцу и опять подумала о концовке своего фильма. Она склонялась к мысли, что в судьбе человека, в его гибели есть своя логика; возможно даже, это предначертано, пусть даже и самим человеком. Жизнь большинства людей, включая и их конец, несет в себе некий смысл, подумалось ей.

И тогда душою Молли живо, с силой завладел серый пес: вот он бежит, бежит за машиной, и в тесной грудной клетке за ребрами колотится его маленькое сердечко. Невыносимо! Сердце Молли пронзила боль, она закрыла глаза, сжала кулаки.

 — Фу, черт, — взорвался в эту минуту Сэнди. — Заехали в тупик. Смотри!

Да, верно: дорога вдруг оборвалась, просто уперлась в мрачную рощу кипарисов и мамонтовых деревьев. Едва хватило места развернуться.

Молли не стала говорить: надо ж тебе было выбрать эту дорогу. Вместо этого неожиданно для самой себя она воскликнула:

 — Но почему, почему мы не вернулись за собакой?

 — Да ты что, Молли! — вспылил Сэнди, весь красный от натуги из-за трудного разворота. — Только этого нам и не хватало. Посадить к себе в машину какого-то бездомного пса.

 — Что значит бездомного? Он нас выбрал… хотел остаться с нами.

 — Ну и дура же ты! Вот не думал.

 — А ты думаешь только о себе! — крикнула Молли.

Сэнди наконец-то удалось развернуть свою, судя по всему, заблудившуюся машину, и они молча, с открытой неприязнью посмотрели друг на друга.

Потом Сэнди пробурчал:

 — Мало тебе трех шелудивых кошек, еще подавай тебе пса.

И он бешено погнал машину к перекрестку, где они свернули не в ту сторону.

Молча ехали они снова через леса, снова мимо ущелий и лощин, по той самой дороге, по которой, как считала Молли, и надо было ехать с самого начала.

Она оказалась права: вскоре появились знаки, указывающие, что дорога ведет к Саратоге. Теперь они не умрут в лесу, их не вызволят разбойники. И не убьют.

Через несколько миль после Саратоги Молли виновато сказала:

 — Знаешь, у меня так трещит голова, — что было неправдой.

 — И ты тоже меня извини, Молли. Ты ведь знаешь, мне нравятся твои кошки. — Что тоже, скорей всего, было неправдой.

До дому они, разумеется, доехали в целости и сохранности.

Но после этой поездки их дружба, похоже, опять прервалась или пошла на убыль — Молли и сама не знала. То он, то она забывали позвонить, а шли дни, недели, и потом оба чувствовали себя виноватыми, оправдывались.

Поначалу, вернувшись в город, несмотря на привычное и утешительное присутствие кошек, Молли неотступно, с болью думала о том псе, особенно в часы, когда не спалось. Ей представлялось, как она одна поедет на поиски в Кармел, как даст объявление в кармелской газете — опишет этого молодого пса серой масти. С длинными ушами.

Однако же ничего такого она не сделала. Просто продолжала спокойно, как повелось в последнее время, жить вместе со своими кошками. Сочиняла стихи.

Но хотя ее не преследовало больше мучительное видение — как бежит, бежит, бежит серый пес и становится в отдалении все меньше, меньше… Молли его не забывала.

И думала теперь о Кармеле со смутной болью, как о месте, где потеряла или оставила что-то бесценное. О месте, куда уже не вернуться.

Стою себе в парке под деревом. Его прозвали Вяз-для-висельников. Большое действие имело в свое время на разных хулиганов. Вот бы сегодня, я не скажу всегда, но… Нет? Пусть будет нет. Короче, подходит ко мне женщина, женщина за вычетом улыбки. Я говорю внуку, я говорю: посмотри, Эммануил, кто идет. Эта красивая дамочка когда-то покупала в моей аптеке, помнишь, я тебе показывал.