И, понимаешь, когда Джеф принес бутерброды, я даже не сказал ему про эту бутылку. Сам не знаю почему, но не сказал. О чем теперь очень жалею. Если бы сказал, возможно, все получилось бы иначе. Но тогда мне казалось, что это вроде как маленькая тайна, моя личная. Этакий забавный секрет.

Т. К. Ты правда ничего не будешь? Себе я закажу только омлет.

Джордж. Ладно, я тоже. Мне омлет, но, пожалуйста, совсем мягкий.

Т. К. Как понимаю, ты послал этой юной мисс Рейли письмо. Да?

Джордж (запинаясь). Да… Я ей написал.

Т. К. И что же ты написал?

Джордж. В понедельник, когда я приехал на работу, я полез в портфель и нашел там эту записку. Именно нашел, потому что даже не помнил, как я ее туда положил. Я тогда еще мимоходом подумал, что надо бы послать девочке открытку — просто так, чтобы ребенку было приятно, ты же понимаешь. Но в тот день у меня был деловой обед с одним нашим клиентом, который очень любит «мартини». Я прежде никогда не пил за обедом, да и, честно говоря, вообще почти не пил. А тут пришлось высосать парочку этих самых «мартини», и, когда я опять вернулся на работу, в голове у меня был легкий сумбур. Так что я написал этой девчушке довольно длинное письмо; я его не диктовал стенографистке, написал собственноручно, сообщил, где я живу, рассказал, как нашел бутылку, пожелал всяческих успехов и еще приписал какую-то чушь, вроде того, что, хоть я с ней и не знаком, тем не менее шлю горячий привет и прошу считать меня своим другом.

Т. К. Вдохновение, подогретое двумя «мартини». Ну и что же тут страшного?

Джордж. Серебряные пули. Это так «мартини» называют. Серебряные пули.

Т. К. Омлет уже, наверно, остыл. Не хочешь даже попробовать?

Джордж. Ты что, глухой? Я же сказал, у меня зубы болят!

Т. К. Между прочим, очень неплохой омлет. Конечно, не домашний, но вполне съедобно.

Джордж. Примерно через неделю мне пришла большая коробка помадки. На мой служебный адрес. Шоколадная помадка с орехами. Я накормил всю контору и сказал, что помадку сделала моя дочь. Один из наших тогда еще съехидничал: «Как же, как же! Могу поспорить, старичок Джордж втихаря завел любовницу!»

Т. К. Она прислала только помадку, или там было и письмо?

Джордж. Нет, никакого письма не было. Но я сам отправил ей открытку, поблагодарил за посылку. Всего несколько слов. У тебя сигареты есть?

Т. К. Я уже сто лет как бросил курить.

Джордж. А я, наоборот, только начал. Хотя сам сигареты еще не покупаю. Пока у знакомых постреливаю. Официант, пачку сигарет, пожалуйста. Все равно каких, главное, чтобы без ментола. И еще раз «Уайлд тёрки», будьте добры.

Т. К. А мне кофе.

Джордж. Но дело в том, что она мне на эту открытку ответила. От нее пришло длиннющее письмо. Оно-то меня и доконало. Вместе с письмом она прислала свою фотографию. Цветную. Она там стоит в купальнике на пляже. Может, ей и правда двенадцать лет, но выглядит на все шестнадцать. Прелестная девочка — вьющиеся черные волосы, глаза ярко-голубые.

Т. К. Любимое сочетание Гумберта Гумберта[21].

Джордж. Это еще кто?

Т. К. Неважно. Персонаж одного романа.

Джордж. Я романы не читаю. Я вообще читать не люблю.

Т. К. Да, знаю. Как-никак сам писал за тебя все изложения. Ну и о чем же тебе поведала мисс Линда Рейли?

Джордж (помолчав целых пять секунд). Это очень грустная история. И трогательная. Она написала, что в Ларчмонте живет недавно, друзей у нее нет, и она запустила в Пролив уже несколько десятков бутылок с записками, но я — единственный, кто подобрал бутылку и ответил. Родилась она в Висконсине, а когда у нее умер отец, мать вышла замуж за человека, у которого у самого три дочери, и никто ее не любит. Письмо на десяти страницах, но ни одной орфографической ошибки. Очень много умных мыслей. И все же сразу чувствуется, что девочка страдает. Еще она написала, что надеется снова получить от меня письмо и, может быть, я смогу заехать в Ларчмонт и мы с ней встретимся. Я тебе не надоел? Если тебе скучно, я…

Т. К. Нет, нет. Пожалуйста, продолжай.

Джордж. Фотографию эту я не выбросил. Более того, положил ее в бумажник. В то же отделение, где лежат фотографии моих остальных детей. Понимаешь, после этого письма она стала для меня вроде как дочерью. Ее письмо не выходило у меня из головы. В тот вечер, когда я ехал на электричке домой, я зашел в буфет — раньше я позволял себе такое крайне редко, — хорошенько выпил и перечел ее письмо раз десять. Можно сказать, наизусть выучил. А потом, дома, сказал жене, что должен доделать одну срочную работу. Заперся в кабинете и начал сочинять ответ Линде. Сидел и писал до двенадцати ночи.

Т. К. Ты при этом пил?

Джордж (удивленно). А что?

Т. К. Это могло несколько отразиться на содержании письма.

Джордж. Да, я пил, и письмо, наверно, получилось довольно взволнованное. Но я так расстроился из-за этой девочки. Мне очень хотелось ей помочь. Я написал ей, что у моих детей тоже случались разные неприятности. Написал, как у Гарриэт были прыщи и как мальчишки даже не смотрели в ее сторону. Пока она не сходила в косметический кабинет и ей не отшелушили кожу. Рассказал, как тяжело приходилось в юности и мне самому.

Т. К. Да что ты? Мне всегда казалось, у тебя была типичная счастливая юность типичного американского парня.

Джордж. Люди видели во мне лишь то, что я позволял им увидеть. А что творилось у меня в душе — это особый разговор.

Т. К. Вот как? В таком случае ты здорово меня околпачил.

Джордж. В начале первого в дверь постучала жена. Спросила, не случилось ли чего, но я ответил, чтобы она шла спать, потому что мне нужно дописать срочное деловое письмо, а потом я еще должен буду съездить на почту. Тогда она сказала, что уже первый час ночи, и неужели нельзя подождать с письмом до утра? Тут-то я и взорвался. Мы женаты тридцать лет, но все мои срывы можно пересчитать по пальцам. Гертруда прекрасный просто удивительный человек. Люблю ее всем сердцем. Клянусь! Но тут я на нее заорал: «Нет, до утра ждать нельзя! Письмо должно уйти сегодня! Это очень важно!»

^{(Официант протянул Джорджу пачку сигарет, уже распечатанную. Джордж сунул сигарету в рот, и официант поднес ему зажженную спичку, что было очень кстати, потому что от волнения руки у Джорджа ходили ходуном, и попытайся он зажечь спичку самостоятельно, это могло бы плохо кончиться.)}

И, честное слово, для меня это действительно было важно. Я понимал, что если не отправлю письмо сегодня, то не отправлю его никогда. Потому что на трезвую голову я наверняка бы решил, что письмо вышло слишком уж интимное и вообще. Но в ту минуту у меня перед глазами стояла эта несчастная девочка, ребенок, открывший мне свое сердце: что она подумает, если не получит от меня больше ни строчки? Нет, так нельзя! Я сел в машину, поехал на почту и, едва опустил письмо в почтовый ящик, почувствовал, что до дома мне уже не доехать — заснул прямо в машине. Проснулся только под утро, но когда вернулся домой, жена еще спала и не слышала, как я вошел.

Времени у меня было в обрез — только побриться, переодеться и успеть на электричку. Пока я брился, в ванную заглянула Гертруда. Спокойная такая, улыбается, про мою вчерашнюю выходку ни слова. А в руках у нее мой бумажник. «Джордж, — говорит она, — я хочу увеличить выпускную фотографию Джефа и послать твоей маме». И начинает перебирать фотографии в бумажнике. Я все это в одно ухо впускаю, в другое выпускаю, и тут она вдруг спрашивает: «Кто эта девушка?»

Т. К. И при этом разглядывает фотографию юной дамы из Ларчмонта.

Джордж. Мне, конечно, надо было тогда же рассказать ей всю эту историю. Но я… В общем, я сказал, что это дочь одного человека, с которым мы каждый день вместе ездим на работу, и что он показывал в электричке этот снимок своим знакомым и случайно забыл его на стойке в буфете. Ну а я, значит, увидел и положил к себе в бумажник, чтобы потом отдать ему при встрече.