Мой голос повышается, отскакивая эхом от стен подъезда. Я уже не просто стучу, я бьюсь в ее дверь. Перед глазами картины одна другой страшнее, и я с ума сойду, если не получу сейчас ответы.

— Прекрати!

Дверь открывается, но ровно на ширину наброшенной цепочки. Я тяжело дышу, глядя в глаза соседке. У нее темно за спиной, ничего не видно, только глаза сверкают злостью.

— Ничего я не видела и ничего не скажу. И не вздумай орать, а то полицию вызову.

— Тетя Таня, — перебиваю я, но она отрезает:

— Уходи, Ева. Я жить хочу.

И дверь с грохотом закрывается снова.

— Ничего не хочешь сказать?

А вот не хочу. Вообще ничего не хочу объяснять, я, блин, сам себе этого сделать не могу. Но Вика ждет меня, я вижу, что она даже не переоделась в домашнюю одежду. Тянет сигаретным дымом, приоткрытое окно и вытяжка не справляются запахом.

Курила, значит. Я выучил уже, что курит она, когда нервничает сильно, втихаря обычно — я же бросаю, мне не нравится запах курева.

Особенно у себя дома.

Бросаю раздраженно ключи от тачки на полку, скидываю обувь. Устал. Акклиматизация дает о себе знать, на второй день меня всегда плющит, а эти сутки и вовсе оказались бесконечно долгими.

— Егор, — мое молчание ее раздражает, и я понимаю, что оттягиваю неизбежное. — Это твой ребенок?

— Возможно. Я не знаю еще точно.

Мы встречаемся глазами с Викой. Ее заплаканные, только она это тщательно пытается скрыть. Так же, как с тем, что курилаа. Не выходит только, не то, не то.

— И когда ты мне собирался о ней рассказать?

Предвестник истерики — голос срывается на высокие, почти визгливые нотки. Неприятно. Бесит.

— Я и сам узнал об этом сегодня.

— Очень интересно.

Вика не верит. Ну и черт с ним, убеждать ее в том, что я не лгу, нет абсолютно никакого желания. Лечь хочется. Иду в ванную, Вика следом за мной.

— Я думала, у нас с тобой серьезно все. Отношения, — обвинительная речь летит мне в спину. Я смотрю на Вику через зеркало, ловлю ее взгляд и отвечаю достаточно жестко:

— И что тебя не устраивает? От меня ты чего хочешь? Есть обстоятельства. Возможно этот ребенок мой. И тогда тебе придется с этим смириться. Либо не принять, но тогда нам не о чем говорить.

— Ты хочешь к ней уйти? — она шепчет, в глазах слезы и паника, и я морально готовлюсь к тому, что сейчас случится еще одна бабская истерика.

Ну я не вывезу за один день две, ну хорош, Вселенная. И так, как в анекдоте, две полоски — это жопа.

— Ни к кому я не хочу уходить, — отрезаю, — я в душ.

Срываю одежду, бросаю ее поверх корзины для белья и залезаю в душевую кабину. Хочу смыть тяжесть своих мыслей, только ни один шампунь не в состоянии избавить от того, что внутри башки творится.

Ева…

Ну почему с ней все выходит через задницу? Ей-богу, она одна из самых необычных женщин, что попадались на моем пути. С ангельской внешностью, но при этом я забыть не могу ее поступок. Почему же тогда помочь согласился, Баринов?

Слал бы ее лесом до выяснения отцовства. Пока не доказано, никакого отношения к ней ты не имеешь в проблемах чужих колупаться нет ни одной причины.

Но я не могу. Просто не могу, блин, и все. Потому что снова ведусь на эти глаза, большие, серые, чистые. И неудобно бросать девчонку одну, беременную, с проблемами наедине.

Если это действительно мой ребенок, мой сын…

Додумать я не успеваю. За спиной раскрываются дверки душа, я чувствую, что Вика залезает ко мне, и уже через секунду ее холодные ладони скользят по моей спине.

— Давай я тебе спинку помою, — мурлычит на ухо, от былых обид и следа не осталось.

Кажется, Вика решила, что лучший способ примириться это секс. Я ничего против не имею, мне нужно срочно выбросить из головы образ беременной юной девушки.

Поворачиваюсь лицом к Вике, ладонями убираю воду со своих глаз. А Вика уже опускается передо мной на колени, смотрит снизу вверх преданно и раскованно, и ее обнаженное тело действует на меня, как на всякого здорового мужчину.

Женские руки и рот справляются ловко, я закрываю веки, касаюсь ее волос, чуть надавливая на затылок.

Вот только, твою мать, перед глазами совсем не Вика, такая привычная, удобная Вика.

Я вижу Еву. В кофту бабкину укутаннаю, с животом, на котором выпирает пупок. И этот образ до безобразия притягательным кажется, и меня ничуть не смущает ее беременность. Я успеваю отметить все изменения в фигуре, особенно — грудь. Она стала еще интереснее, Ева.

И мне хватает только расшалившейся фантазии и помощи Викиных рук, чтобы ощутить разрядку. Приваливаюсь тяжело к кабинке душа, открываю глаза.

Рядом Вика довольная, улыбается, и ей невдомек, что в воображении моем совсем другая девушка была рядом.

Какой бы она ни оказалась, Ева, меня влечет к ней адски. Я не хочу в этом себе признаваться, но не могу. Это безумие какое-то, как помешательство, но я должен взять себя в руки.

Одно дело — фантазии на тему, и совсем другое, реальная жизнь. В которой все может измениться не в лучшую сторону, когда в ней появится ребенок.

Сын.

— Пойдем в кровать? — Вика прижимается ко мне, трется по-кошачьи о небритую щеку. — Ты так устал, тебе нужно отдохнуть.

Киваю. Вытираюсь насухо полотенцем, и отправляюсь в кровать, укладываясь поверх покрывала, без белья. Вика тут же, голову кладет мне на плечо, у нее чуть влажные волосы, с которых стекает холодная капля. Терплю. Не шевелюсь.

И никуда от мыслей не деться, они лезут в голову, как тараканы.

И все они — о Еве.

— И что ты будешь делать?

Алена смотрит на меня с едва скрываемой жалостью и тарелку пододвигает ближе, будто главная задача всей ее жизни — накормить меня.

— Не знаю, — вздыхаю.

Я на этот вопрос в последние дни отвечаю так часто, что слово уже успело набить оскомину на языке. Но я действительно не знаю. После разговора с соседкой все становится только сложнее и запутаннее. Она явно в курсе, что произошло с тетей Милой, только никаких признаний я от нее не добьюсь, хоть ты тресни! И вот как мне быть? Не дверь же ей выламывать.

— Может, полицейским рассказать? Они же ищут тетю? — говорю, ложкой ковыряя суп.

Алена вздыхает, так же, как и я минуту назад:

— Ага, придут к ней менты, соседка твоя скажет, что ничего не видела и не слышала, а тетка твоя больная и для нее это в норме вещей, вот так пропадать.

— А как же дача ложных показаний? Ну неужели никаких способов нет?

— Ну не будь ты такой наивной, Киреева, ну ей-богу! Докажи еще, что соседка врет.

— А что же делать тогда?

Аленка встает, поправляя пиджак, выглядывает из подсобки, вслушиваясь в голоса из коридора, а потом поворачивается ко мне.

— А Баринов твой что?

Говорит, чуть понизив голос и морщится. После того, как он со мной поступил, Алена его терпеть не может, и говорит о нем всегда пренебрежительно и все чаще в ключе «ты должна стрясти с него алименты», «устрой ему сладкую жизнь», «козел он, этот твой Баринов». А мне не хочется, совершенно не хочется ни жизнь никому портить, ни денег трясти.

— Визитку оставил. Сказал, звонить…

— Отлично, — фыркает Алена, подходит ко мне ближе и голову наклоняет так, что мы оказываемся с ней лицом к лицу. Аленка красивая, волосы яркие, крашеные в рыжий цвет, только сейчас выражение лица у нее злое, — ни о ребенке не спросил, ни денег не дал, ни помощи не предложил. Не вздумай его простить!

— Я и не собираюсь, — скрещиваю руки на груди, отодвигаясь от Алены. Мне неудобно и отчего-то неприятно слышать плохие слова в адрес Егора. Я вспоминаю, как он провозился вчера со мной пол ночи, и не могу. Не могу про него сейчас думать плохо. В конце концов, он отец моего ребенка…

— Киреева, я тебя слишком хорошо знаю. Он чуть вежливее, чем с незнакомыми, с тобой поговорит, а ты и растаешь. А потом снова сопли на кулак мотать будешь, как тогда.